Эта многослойная жизнь

Летом 2000 г. я распродал бóльшую часть своего имущества и стал следовать за всемирно известным индийским гуру Аммой, которая путешествовала по разным городам США. Я ездил на автобусах «Грейхаунд» и арендовал машину, чтобы приобщиться к благодати и учениям, которые она передавала многочисленным духовным искателям, что собирались в конференц-центрах. В то время я считал, что мной движет чувство восторженной преданности этому существу, которое являлось живым воплощением любви. На определённом уровне так оно и было: это лето оказалось прекрасным. Однако в глубине души я преследовал изощрённую цель – бежал от самого себя. Я предпочёл такую экзотическую альтернативу настоящей работе со своим умом, разрушенным безжалостными, болезненными сценариями. Так в моей жизни воплотился сюжет книги «Ешь, молись, люби»^[4] задолго до того, как она была задумана автором, и конец моей истории оказался довольно-таки эффектным. Получилось так, что, когда Амма дала последние благословения в своём туре и мне пришлось отделиться от неё, я оказался на другом конце страны, и мне некуда было возвращаться. Мне не пришло в голову запланировать, что я буду делать дальше.

Мне случайно встретился старый друг, который также следовал за Аммой, и он предложил мне поселиться в его комнате в Колорадо. Несколько дней спустя я оказался в Скалистых горах, где по двору бродили лошади, а до ближайших соседей были многие мили пути. Эта местность была такой уединённой, что я почувствовал: наконец-то я смогу заменить испорченную версию себя на более новую и одухотворённую. Несомненно, именно в таких условиях должна была начаться моя новая жизнь, отданная служению.

Из вещей я взял с собой только то, что помещалось в мой потрёпанный чемодан фирмы «Самсонит»; в нём не было места для проигрывателя или радиоприёмника. Это многое меняло. Я вырос на панк-роке и с детства играл в группах в стилях хэви-метал и хардкор. Бунтарская музыка раньше всегда была моим прибежищем, однако теперь это прибежище оказалось закрытым на ремонт.

Вообразите моё раздражение, когда оказалось, что я не могу выкинуть из головы песню Мадонны Like a Virgin^[5]. Каждое утро я вставал на рассвете, занимался хатха-йогой, пел различные мантры и молитвы из своего репертуара и спокойно начинал медитировать с намерением погрузиться в глубокую безмятежность, а тут… «Словно ко мне прикасаются впервые! Словно я де-е-евственница… когда моё сердце… бьётся вместе с твоим…»

Эта песня продолжала звучать в моей голове каждый день на протяжении двух месяцев, и в то время я не мог сообразить, что с этим делать. Также я не задумывался, что этот опыт может быть связан с характером эволюции человеческого вида и динамикой личного развития – это основные темы, которые будут рассматриваться в данной книге. Тогда я был уверен, что смысл моих переживаний лежит на поверхности: мой мозг изводит меня, бросает меня на ложе из раскалённых гвоздей, которое можно также назвать «40 лучших хитов моего детства». Я решил, что мой злокозненный ум – подтверждение того, что жизнь несправедлива.

Несомненно, вы понимаете мои переживания. Подсчитано, что в среднем у человека возникает 12–70 тыс. мыслей в сутки (конечно, обоснованность измерения такого эфемерного и субъективного явления оспаривается)¹. Мыслей окажется ещё больше, если учитывать фрагменты мыслей, которые блуждают под поверхностью сознательного ума, но так и не обретают достаточной связности, чтобы превратиться в полноценные мысли, – тибетский учитель медитации Чогьям Трунгпа Ринпоче называл их «сплетни подсознания». Как мне известно, другие тибетские буддийские учителя подсчитали, что возникает шестьдесят подобных фрагментов за время одного щелчка пальцами². Каждый такой «шум» соотносится с некоторым количеством нейронных возбуждений из общего числа в 100 миллиардов, при этом многие нейроны возбуждаются со скоростью, достигающей 320 км / ч. Деятельность ума настолько активна, что на наш мозг приходится примерно 20 % ежедневного объёма сжигаемых калорий, хотя и весит он всего около трёх килограммов, что составляет менее 2 % от общего веса среднего человека³. Добавьте сюда невероятное однообразие наших мыслей: 70–90 % наших мыслей уже возникали, и вероятность того, что процент повторяющихся мыслей будет высоким, увеличивается, если большинство наших мыслей – неприятные⁴.

Представьте себе ядерный реактор, который используется для обеспечения энергией армии хомячков, бегающих в колесе, – и время от времени эти хомячки, к вящему вашему удивлению, обращаются к вам с осмысленными утверждениями. Может показаться, что именно это происходит у нас «на чердаке». Возможно, более удачно другое сравнение: представьте, что ядерный реактор обеспечивает энергией самый лучший музыкальный проигрыватель во всей Вселенной – он был создан, чтобы проигрывать самую превосходную, запредельную и блаженную музыку всех времён, – и вот игла застряла на какой-то царапине. Снова и снова звучат две с половиной секунды вступления, но прослушать всё произведение так и не удаётся.

Мне пришла идея назвать этот общечеловеческий опыт повторяющихся мыслей «сознанием заедающей пластинки». Будда называл его «обезьяньим умом», поскольку наши мысли склонны вести себя как зловредные обезьянки: они прыгают туда-сюда, их почти невозможно поймать, их не заботит то, какой разгром они учиняют. Именно эта часть нашего ума беспокойна, непоследовательна, иногда суетлива, а иногда сумрачна, непокорна и неукротима. Этот поток ума подобен бурной реке или шести разным рекам, которые стремятся нести нас в шести разных направлениях. В словаре «Мерриам-Вебстер» английское выражение to monkey around (играться, обезьянничать. – Прим. пер.) определяется так: «заниматься вещами, которые бесполезны или несерьёзны; впустую тратить время»⁵. Кроме того, выражения обезьянничать и вести себя как мартышка в разговорной речи означают «подражать». Здесь содержится намёк на то, что явления, с которыми мы сталкиваемся на поверхностном уровне восприятия и познания, – лишь простой слепок жизни – или невразумительная копия реальности, существующей на гораздо более глубоком уровне сознания. Или и то и другое сразу.

Моя подруга Эмбир рассказывала, что однажды она обедала в индийском ресторане, который регулярно атаковали реальные обезьяны. Они стали представлять такую проблему, что ресторан нанял человека, единственная работа которого состояла в том, чтобы стоять у входа и стучать по полу большой палкой всякий раз, когда обезьяна пыталась проникнуть в ресторан. Эмбир пыталась насладиться обедом, невзирая на регулярные карикатурные шлепки, раздававшиеся, когда очередной нежеланный гость удирал прочь, и вот одной обезьяне всё-таки удалось прорваться сквозь охрану. Все работники ресторана, в том числе повара, стали преследовать и пытаться прогнать её, загоняя ближе ко входу. Поскольку за входом в это время никто не следил, в заведение спокойно прошествовала другая обезьяна, заняла место напротив Эмбир и стала выпрашивать у неё кусочек чапати^[6].

Коварная и неистощимая сила, которая иногда прокрадывается через главный вход, иногда через чёрный ход – и порой ведёт себя как задира, порой как школьный шут, – кажется, обосновалась в сложных тканях и нейронных сетях нашего мозга. Стоит ли удивляться, что обезьяний ум – настоящий бич для практикующих медитацию по всему миру? Люди, которые стремятся найти отдохновение в созерцательной практике, нередко воспринимают мысли как раздражающую помеху, грубого нарушителя покоя, который проникает через чёрный ход. Весьма любопытно, что опыт обезьяньего ума побуждает людей заниматься медитационной практикой и при этом уводит от неё. За 10 лет преподавания я чаще всего слышу две противоречащие друг другу истории о рассудочном уме:

1) «мой ум слишком суетлив, мне обязательно нужно медитировать»;

2) «мой ум слишком суетлив, я совсем не могу медитировать».

В некоторых случаях такое «сознание заедающей пластинки» ведёт к более серьёзным проблемам. Неспособность регулировать повторяющиеся мысли и размышления связывают с такими клиническими диагнозами, как тревожность, депрессия, обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР), острое стрессовое расстройство и посттравматическое стрессовое расстройство. Все эти расстройства являются значимыми факторами риска для суицида⁶. Одна моя клиентка, прежде чем обратиться ко мне, исцелилась от самых серьёзных проявлений своего ОКР. Ранее в любой ситуации, в которую она попадала, её мозг создавал фантазию о наихудшем возможном развитии событий и начинал бесконечно прокручивать эти мысли. Подобная изнуряющая склонность следовала за ней, словно тень.

Вспомним историю Кена Болдуина^[7]: из-за депрессивных размышлений этот человек уверился, что его жизнь совершенно «безнадёжна». Подобные мысли заставили его дойти до середины моста Золотые Ворота, перелезть через ограждение и прыгнуть в воду с высоты 67 метров. Он сам рассказывает, что в тот момент, когда он отпустил ограждение, он осознал, что все его проблемы «вполне можно было решить – кроме одной – прыжка». Каким-то образом в воздухе он смог обрести присутствие духа и перевернуться (он летел вперёд головой), направить носки ног вниз и придать телу максимально обтекаемую форму, чтобы уменьшить площадь и силу удара. Кен Болдуин сломал едва ли не все кости в теле, однако смог выжить и поведать другим свою историю. Он выжил и стал бороться за распространение сведений о самоубийствах и за их предотвращение⁷. Очевидно, основное, что толкнуло его на попытку самоубийства, – мысли. Он попал в ловушку ложной истории ума – безнадёжности, и эта история едва не стоила ему жизни.

Конечно, не всегда наше состояние бывает настолько плачевным. Бывают и другие моменты, когда отступает клаустрофобия обезьяньего ума и возникают состояния присутствия, которые ощущаются как более открытые, тёплые, полные близости и даже запредельные. Мы соприкасаемся с иными своими возможностями, когда спонтанно погружаемся в созерцание великолепного заката, испытываем восторг от театральной постановки, играем в спортивную игру, занимаемся искусством или участвуем в любом деле, в котором всё кажется связанным в единый процесс. Мы соприкасаемся с этим более естественным состоянием в моменты наивысшего сексуального возбуждения, в моменты достижений, в моменты, когда мы намеренно поступаем сострадательно, – всегда, когда наше привычное чувство Я отступает и остаётся чистый опыт настоящего. Можно пойти дальше и сказать, что в таких случаях мы видим проблеск своего истинного (по меньшей мере более истинного) Я. Это такое Я, которое спокойно и в то же время вдохновенно приобщается к истинной жизни вещей. В такие моменты проявляются возможности, выходящие за пределы способов бытия, основанных на стремлении защищаться, выходящие за пределы машинальной жизни.

Может показаться, что мы должны культивировать это чувство открытости, свежести, радости, восторга и спокойствия, с которым мы соприкасаемся в подобные моменты. С буддийской точки зрения, однако, подобное состояние бытия уже всегда изначально присутствует и присутствовало в нас. Мучительно понимать, что эта беспредельность ожидает, когда мы обнаружим её внутри себя, в то время как мы неустанно ищем её вовне. Такое состояние – это не столько то, к чему мы идём, сколько то, что остаётся с нами, когда мы прекращаем свои поиски. Наша более глубокая природа – это то, что остаётся, когда мы отказываемся от неосуществимой цели, перестаём пытаться быть кем-то кроме себя.

Мысли о самоубийстве стали посещать меня в возрасте восьми лет. Они возникали почти ежедневно, пока наконец в 2004 г. в возрасте 28 лет я не прошёл качественную терапию. Прежде мой отец успел – дважды – оставить нашу семью, меня высмеивали и публично унижали, меня избивали так, что у меня развилось посттравматическое стрессовое расстройство, и я столкнулся со смертью во всевозможных формах (в частности, со смертью своего отца, некоторых близких друзей, а также женщины, которая умерла, когда спала рядом со мной). На момент начала терапии моё состояние почти соответствовало диагностическим критериям пограничного расстройства личности^[8]. В этом не было никакого «безумия», такие привычные способы поведения мой обезьяний ум сформировал под влиянием обстоятельств, которых я не выбирал. Я испробовал все средства, чтобы справиться с депрессией и гневом: ЛСД, экстази, кетамин, групповую игру на барабанах, мантру Харе Кришна, гуру Амму, рейки^[9], христианство, викканство^[10], частые переезды, виски, панк, политику, танцы в ночных клубах. Я также использовал и более традиционный метод: вымещал свои эмоции на окружающих и оставлял за собой вереницу обид. Всегда, когда я искал отдохновения, неустанные и болезненные мысли, с которыми я жил, утихали совсем ненадолго – если утихали вообще. Я стал ненавидеть всё и вся. Сильнее всего я стал ненавидеть себя. Я погружался всё глубже и глубже и наконец достиг точки, когда ежедневная внутривенная доза героина и кокаина (стоимостью 150 долларов) казалась единственным способом прекратить войну, которая бушевала во мне.

Мне повезло, как и Кену Болдуину. В моей жизни присутствовали люди, которые не бросили меня в этой ситуации; кроме того, я нашёл местный центр по реабилитации наркозависимых, «Уолден Хаус», который я мог бесплатно посещать на протяжении шести месяцев. В то же время я узнал о медитации на основе внимательности. Я начал практиковать в общине под названием Urban Dharma («Городская Дхарма») (ныне известной как Against the Stream («Против течения»)) под руководством Винни Ферраро из проекта Mindful Schools^[11]. Медитация в сочетании с той работой, которую мне удалось осуществить совместно с терапевтом из «Уолден Хаус», помогла мне добраться до истоков моего внутреннего хаоса. В этой государственной лечебнице – где я спал рядом с бывшими уголовниками, недавно вышедшими из тюрьмы, – я впервые в жизни пережил подлинную, глубокую трансформацию. Вопреки моим переживаниям, связанным с загадочными гуру, ашрамами и тому подобным, подлинная духовная жизнь началась на глубочайшем дне моей жизни. Я пробудился в глубокой низине, а не на горных высотах.

Эту историю стоило бы рассказывать в другой книге, однако именно то, что я понял за те шесть месяцев пребывания в «Уолден Хаус», вдохновило меня стать человеком, которым я являюсь сейчас. После реабилитации я поехал в Нью-Йорк с двумя чемоданами, парой сотен долларов, щедрыми дарами немногих друзей, отсутствием образования и ясным желанием отдавать в мир то, что спасло мне жизнь: психотерапию, медитацию и йогу^[12].

Если иметь в виду природу тех трудностей, в которые погружает нас мыслящий ум, совершенно естественно, что мы склонны его демонизировать. Дело не только в этом. На самом деле наш мозг и наш организм – сложнейшие явления известной нам Вселенной. Они сложнее и загадочнее, чем галактические туманности и сверхновые; они способны совершать то, что до появления науки считалось чудом. Представьте, что ваш мозг – это Марлон Брандо из первой сцены фильма «Крёстный отец», который хриплым голосом умоляет: «Что же я сделал, что вы относитесь ко мне с таким неуважением?». В конце концов, хотя обезьяний ум, это дикое и неукрощённое проявление ментального опыта, может показаться главным героем пьесы, он лишь один из её персонажей – и он заслуживает гораздо более сочувственного внимания, чем обычно получает.

Руководящий принцип этой книги состоит в радикальном отказе от понятия патологии; это представление о том, что в конечном итоге все мы в полном порядке. Иначе говоря, когда мы начинаем наполнять свою жизнь сострадательным вниманием, даже самые проблематичные части нашей личности начинают раскрывать свои скрытые стороны – благодатную мудрость, спонтанность, осмысленность и способность к трансформации. Радикальный отказ от понятия патологии подразумевает, что эти скрытые стороны присутствуют изначально. Они никогда не утрачиваются, хотя мы, безусловно, утрачиваем их переживание. В первой части книги мы увидим, что обезьяний ум на самом деле имеет веские причины для существования. Обезьяний ум – не случайность, не следствие жестокости жизни, не свидетельство некой нашей неполноценности, и он не существует в вакууме. Скорее, циклические паттерны мыслей – лишь один из многих повторяющихся жизненных паттернов, которые переплетаются между собой, имеют конкретный источник и пытаются привлечь наше внимание. Природа нашего обезьяньего ума – проблема гораздо более глубокая, чем проблема познания; она связана с нашей эволюцией как вида и самим нашим выживанием – от личного выживания до выживания всего человечества. Здесь я без обиняков предложу вам проверенные временем и научно обоснованные практики, которые отличаются от практики внимательности в её общепринятой версии, методы, которые позволяют искусно решить проблему фундаментального несоответствия между нашей биологией и образом жизни.

Во второй части этой книги мы глубже исследуем эти методы и начнём разбираться, почему многие практикующие разочаровываются в медитации. Мы исследуем, каким образом через практику можно подняться над шумом своего ума и перестать ненавидеть отдельные части своей личности. Мы также коснёмся теории травмы в тех её аспектах, которые имеют отношение к каждому человеку. Привычные способы усвоения нами враждебных переживаний определяют то, каким образом проявляется обезьяний ум, и это открытие углубляет наше понимание смысла медитации. В третьей части исследуется слой сознания, скрывающийся прямо под потоком мыслей, – послание, не столь ясно оформленное, которое смотрит нам прямо в лицо, только мы обычно не замечаем его. Я расскажу вам, какие существуют научно обоснованные способы работы с умом, которые, как установлено, способствуют улучшению качества жизни на телесном, эмоциональном, когнитивном, межличностном и социальном уровнях.

В третьей части мы разберём и проясним одну из самых тёмных сторон человеческого опыта – глубокие эмоции и динамическую сеть их функционирования. Здесь я предложу уникальное соединение западных психотерапевтических методик и восточных медитационных подходов, цель которого – дать читателям возможность непосредственно пережить опыт, вокруг которого сосредоточивается наш разговор. Вооружившись призмой эволюционной психологии, нейронауки, теории травмы, тибетского буддизма, западной психологии, из которой исключается понятие патологии, мы начнём обретать новое понимание своей природы.

Мне хочется, чтобы вы каким-то образом обнаружили разумность, которая скрывается во всех наших невротических паттернах. Пусть этот вопрос ещё остаётся нерешённым, пока вы ищете подтверждений на этих страницах и в самих себе, однако я хочу сказать о том, что за моё двадцатилетнее путешествие стало для меня совершенно очевидным: похоже, обезьяний ум – посланец нашей более глубокой природы – это удивительное существо, зверь, который привык обращаться к нам со страстными речами в надежде, что когда-нибудь мы сможем услышать его весть.