5

Я решаю назвать горгулью за окном Джорджем.

Это имя приходит мне в голову, когда я затаскиваю в спальню последнюю коробку с вещами. Стоя на верхней ступеньке винтовой лестницы, я гляжу в окно, не в силах отвести глаз от распростершегося внизу парка. Солнечный свет озаряет изгиб каменных крыльев за окном.

– Привет, Джордж, – говорю я горгулье. Не знаю, почему я выбрала такое имя. Но, кажется, ему подходит. – Похоже, мы теперь соседи.

Остаток дня я провожу, пытаясь освоиться в квартире покойной незнакомки. Я развешиваю свою одежду в гардеробной, занимая от силы десятую ее часть, и расставляю в ванной комнате свою немногочисленную косметику.

На прикроватный столик я ставлю фотографию в рамке. На снимке, который я сделала в пятнадцать лет, мои родители и Джейн позируют на фоне водопадов Бушкилл в горах Поконо.

Через два года Джейн пропала.

А еще через два не стало и моих родителей.

Я скучаю по ним каждый день, но сегодня – сильно, как никогда.

Рядом с фотографией я кладу потрепанное «Сердце мечтательницы». Тот самый экземпляр, который я берегу вот уже столько лет. Тот самый, который Джейн читала мне вслух.

«Я очень похожа на Джинни, – сказала Джейн про главную героиню, когда мы впервые читали книгу. – Меня все время переполняют эмоции…»

«Что это значит? – спросила я».

«Что я слишком сильно все ощущаю».

И правда – Джинни на все реагировала с восторгом и энтузиазмом. Поход в Музей современного искусства. Прогула по Центральному. Настоящая нью-йоркская пицца. Читатель все переживает вместе с Джинни: и плохие моменты (когда ее бросает негодяй Уайатт), и хорошие (когда Брэдли целует ее на крыше Эмпайр-стейт-билдинг). Потому-то «Сердце мечтательницы» и завоевало такую популярность у девочек-подростков. О такой жизни многие мечтают, но мало кто проживает ее на самом деле.

Для меня Джейн и Джинни оказались неразрывно связаны. Каждый раз, когда я перечитываю книгу – а я делаю это довольно часто, – представляю, что именно моя сестра, а не выдуманный персонаж поселяется в Бартоломью, находит приключения и истинную любовь.

Вот почему я так люблю эту книгу. Джейн заслужила хорошую концовку. А не ужасный финал, который скорее всего настиг ее в реальности.

Меж тем, в Бартоломью оказалась я. Глядя на «Сердце мечтательницы», я никак не могу поверить, что нахожусь в том же здании, которое изображено на обложке. Вон там виднеется окно комнаты, в которой я стою. А у окна сидит Джордж, сложив лапы и расправив крылья.

Я дотрагиваюсь до горгульи на обложке и чувствую прилив симпатии. И не только симпатии. Я чувствую, что он – мой. Раз он сидит под моим окном, значит, принадлежит мне.

Существуй в мире справедливость, он принадлежал бы Джейн.

Оставив книгу на ее законном месте, я присаживаюсь у окна с телефоном и ноутбуком. Прежде всего я отправляю сообщение Хлое, предупреждая ее, что визит отменяется. Если я напишу вместо того, чтобы звонить, возможно, она не станет задавать лишних вопросов и выражать недовольство по поводу моей новой работы.

Не повезло.

Хлоя отвечает ровно через три секунды.

Почему я не могу прийти?

Сначала я хочу сослаться на плохое самочувствие, но потом понимаю, что Хлоя непременно заявится с галлоном горячего бульона и сиропом от кашля.

Ищу работу.

Весь день?

Да, извини.

Когда можно будет прийти? Пол тоже хочет посмотреть.

Мне нечего возразить. Да, я могла бы придумать какое-то оправдание, но я не могу врать все три месяца. Придется сказать правду.

Не получится.

Хлоя мгновенно пишет в ответ:

Это еще почему???

Сюда не пускают посторонних. Такое правило.

Я едва успеваю отправить сообщение, когда телефон начинает звонить.

– Что еще за бред? – спрашивает Хлоя, стоит мне ответить. – Не пускают посторонних? Даже в тюрьмах разрешают свидания.

– Знаю, знаю. Это кажется странным…

– Это и есть странно, – говорит Хлоя. – Ни разу не слышала о здании, куда нельзя приглашать гостей.

– Я здесь не живу, а работаю.

– На работу тоже можно приводить друзей. Ты же много раз была у меня в офисе.

– Здесь живут богатые и важные люди. Очень богатые. Они ценят свое личное пространство. Я их понимаю. Я бы тоже не любила посторонних, если бы была какой-нибудь звездой или миллионершей.

– Ты оправдываешься, – говорит Хлоя.

– Ничего подобного, – отвечаю я, хотя и вправду чувствую себя некомфортно.

– Джулс, я просто беспокоюсь о тебе.

– Обо мне не надо беспокоиться. Ничего не случится. Я же не моя сестра.

– Это странное правило, дедушкины байки и то, что рассказал Пол… Меня все это пугает.

– Погоди, что рассказал тебе Пол?

– Что тут сплошные секреты, – говорит Хлоя. – Он говорит, в Бартоломью почти невозможно поселиться. Президент их фирмы хотел купить там квартиру, так его даже на порог не пустили. Сказали, что свободных квартир нет, но они могут поставить его в очередь – лет на десять. И еще я прочла статью…

Мои мысли начинают путаться. Я чувствую подступающую головную боль.

– Что еще за статья?

– В интернете. Я пришлю тебе ссылку. Там написано про всякие странности, которые случались в Бартоломью.

– Какие странности?

– Как в «Американской истории ужасов». Болезни, странные происшествия. Тут даже жила ведьма, Джулс. Настоящая ведьма. Говорю тебе, это нехорошее место.

– Ничего подобного.

– Да ладно?

– Это просто работа. – Я выглядываю в окно, смотрю на крыло Джорджа, на парк, на город, простирающийся до горизонта. – Работа моей мечты. В квартире моей мечты.

– В которую меня не пускают, – добавляет Хлоя.

– Это действительно необычно. Зато работа – проще не бывает. И за нее отлично платят. С какой стати мне от нее отказываться? Только потому, что здесь живут скрытные люди?

– Тебе стоит задуматься, почему они такие скрытные, – говорит Хлоя. – Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

В конце концов каждая из нас остается при своем мнении. Я говорю Хлое, что понимаю ее опасения. Она выражает радость, что мне выпал такой шанс. Мы договариваемся поужинать вместе в ближайшее время, хотя деньги на ужин у меня появятся только на следующей неделе.

Закончив разговор, я принимаюсь искать работу. Насчет этого я не соврала. Я действительно собираюсь посвятить поискам весь день и все последующие дни. Включив ноутбук, я просматриваю свежие вакансии. Их немало, но мне ничего не подходит. Я всего лишь офисный планктон. Таких можно найти пучок за пятачок.

Тем не менее я открываю все вакансии с более-менее подходящими требованиями и составляю для каждой из них сопроводительное письмо. Мне едва удается побороть желание начать каждое письмо со слов: «Пожалуйста, дайте мне работу. Дайте мне шанс проявить себя. Верните мне утраченное чувство собственного достоинства».

Вместо этого я пишу стандартные бессмысленные фразы. Саморазвитие, желание расширить свою квалификацию, приобрести новый опыт. Я отправляю письма вместе со своим резюме. Три письма в дополнение к четырем, которые я отправила за предыдущие две недели.

Я не рассчитываю, что мне ответят. Оптимизм еще никогда не шел мне на пользу. Как говорил мой отец: «Надейся на лучшее, но готовься к худшему».

В конце концов он утратил надежду, и не смог подготовиться к тому, что его ожидало.

Закончив с бессмысленными поисками работы, я открываю таблицу, чтобы распланировать бюджет на ближайшие несколько недель. Мне едва удается сводить концы с концами. Раньше, когда я была на мели, меня выручали кредитки. Но теперь я превысила лимит на всех трех. Придется обойтись тем, что лежит на банковском счете. Я проверяю баланс, и моя душа уходит в пятки.

У меня осталось всего лишь четыреста тридцать два доллара.

6

У меня осталось всего лишь триста двадцать два доллара.

Все из-за ужасного договора о предоставлении мобильной связи, который я смогу разорвать только через год.

Мне удалось договориться с банками об отсрочке выплаты кредитов, но я не могу позволить себе не заплатить за телефон. Я и так просрочила платеж на неделю, еще немного – и мне отключили бы связь. И тогда до меня не дозвонился бы ни один потенциальный работодатель. Итак, минус еще сто десять долларов.

Я утешаю себя мыслью, что ровно в полночь на мой счет будет перечислено пособие по безработице. Утешение сомнительное. Я бы предпочла получить деньги за неделю честной работы.

Мое нынешнее положение не кажется мне честным.

Кажется, будто я приживалка.

«Никогда не бери то, чего не заработала» – говорил мне отец. – Рано или поздно все равно придется заплатить».

С этой мыслью я решаю заняться уборкой, хотя квартира и без того сияет. Я начинаю с ванной комнаты наверху – протираю столешницы и мою зеркала при помощи пульверизатора с чистящим средством. Затем я возвращаюсь в спальню и прохожусь по ковру изящным пылесосом, который нашла в кладовке внизу.

Потом я принимаюсь за кухню и тщательно протираю столешницу. Затем перемещаюсь в кабинет, смахиваю пыль с письменного стола, на котором не осталось ничего, что напоминало бы о прежней владелице. Если задуматься, это довольно странно. В квартире совсем не осталось ее личных вещей. Мебель, посуда, пылесос… Но ничего, что позволило бы мне ее опознать.

Одежда? В шкафах и в гардеробной пусто.

Семейные фотографии? О них напоминают только выцветшие прямоугольники на обоях в кабинете и в гостиной.

Я рассматриваю кабинет, прекрасно отдавая себе отчет в том, что отвлеклась от уборки. Но я вовсе не собираюсь вынюхивать грязные секреты бывшей владелицы. Мне просто интересно, кем она была. Я хочу узнать, живу ли я в квартире кинозвезды или директора фирмы.

В первую очередь я подхожу к книжным полкам и разглядываю корешки книг, надеясь, что они дадут мне подсказку. Без толку. На полках стоит классика в дорогих кожаных переплетах и бестселлеры десятилетней давности. Единственная книга, которая привлекает мое внимание – «Сердце мечтательницы». Неудивительно – это же Бартоломью.

Это издание в твердой обложке, в безупречном состоянии. Не то что мой старый экземпляр в мягком переплете, со сломанным корешком и потрепанными страницами. Я переворачиваю книгу и вижу фотографию автора.

Грета Манвилл.

Не самый удачный снимок. Ее лицо словно целиком состоит из острых углов. Высокие скулы. Острый подбородок. Узкий нос. На губах блуждает легкая усмешка. Ее словно позабавило что-то, о чем мы не знаем. Словно она смеялась над какой-то шуткой вместе с фотографом перед тем, как он сделал снимок.

За всю жизнь она написала одну-единственную книгу. После того, как Джейн познакомила меня с «Сердцем мечтательницы», я захотела прочесть другие книги Манвилл. Но ничего не нашла. Она написала одну-единственную безупречную книгу.

Я ставлю «Сердце мечтательницы» обратно на полку и подхожу к столу. В ящиках нет ничего интересного. Скрепки, шариковые ручки, несколько пустых папок и старых номеров «Нью-Йоркера». Никаких именных канцелярских принадлежностей или документов, где упоминалось бы имя покойной.

Но тут я замечаю наклейки на обложках журналов. На них указан не только адрес и номер квартиры, но и имя.

Марджори Милтон.

Я чувствую разочарование. Имя мне совершенно незнакомо – по всей вероятности, Марджори была обычной состоятельной дамой, которая унаследовала богатство, из-за которого теперь спорят ее наследники.

Я с досадой кладу журналы обратно в ящик стола и возвращаюсь к уборке. В гостиной я начинаю с ковра, окон и кофейного столика, а потом начинаю смахивать пыль с лепнины под потолком, практически уткнувшись носом в обои.

Вблизи цветочный узор выглядит еще более отталкивающим. Цветы напоминают распахнутые рты. Овальные пространства между ними окрашены темно-красным, почти черным цветом. Кажется, будто обои утыканы человеческими глазами.

Я делаю шаг назад и прищуриваюсь в надежде развеять впечатление, что обои изображают ряды чьих-то глаз. Это не помогает. Глаза никуда не деваются, а цветы вдобавок больше не похожи на цветы. Вместо лепестков я вижу лица.

То же самое происходит с лепниной на потолке. Среди изящных завитушек прячутся широко раскрытые глаза и сморщенные лица.

Умом я понимаю, что это всего лишь оптическая иллюзия. Но мои глаза отказываются вернуться к прежнему восприятию. Цветы бесследно испарились. Вместо них я вижу лица. Гротескные физиономии с уродливыми носами, безобразными губами, вытянутыми челюстями – кажется, будто они о чем-то говорят.

Но стены не могут говорить.

Они лишь наблюдают.

Но где-то в квартире раздается шорох. Я слышу его даже из гостиной – что-то, похожее на приглушенный скрип.

Сначала я думаю, что это скребется мышь. Но вряд ли в Бартоломью стали бы мириться с мышами. Да и звук мало походит на мышиную возню. Скрип звучит натужно, словно какой-то механизм, долгое время пребывавший в бездействии, наконец оживает. На ум приходят ржавые шестеренки и несмазанные шарниры.

Я иду на звук и оказываюсь на кухне, у шкафчика между духовкой и раковиной.

Звук доносится из кухонного лифта.

Я открываю дверцу шкафчика, за которой таится пустая шахта лифта. В лицо мне дует холодный сквозняк. Тросы, ранее висевшие неподвижно, теперь ожили и натянуты до предела. Блок наверху то проворачивается, то снова замирает. При движении он издает резкий, пронзительный скрип.

Я гляжу вниз, в шахту. В лицо мне по-прежнему дует сквозняк. Поначалу мне не удается ничего разглядеть. Лишь тьма, простирающаяся, возможно, до самого подвала. Но потом из черноты проступает что-то новое. Вскоре я понимаю, что это крышка самого лифта.

Деревянная.

Покрытая толстым слоем пыли.

С отверстиями для тросов наверху и внизу.

Блок снова скрипит. Лифт продолжает подниматься. Сквозняк растревожил скопившуюся пыль, и она вылетает из шкафчика, словно облачко пепла из дымохода, заставляя меня отшатнуться.

Воображение переносит меня на сотню лет назад. Я представляю суетящихся поваров, отправляющих вниз роскошные блюда. Шахта кухонного лифта наполняется ароматами жареного цыпленка, ягнятины, свежих трав. Обратно лифт привозит гору грязной посуды, испачканные приборы, хрустальные фужеры со следами помады и остатками вина на донышках.