Наконец-то.
Осталась только моя машина.
Я – остров.
Я возвратилась сюда,
притянутая некой непреоборимой силой гравитации,
но слишком сильно ударилась о землю.
Ноги подкосились,
и я упала ниц.
Хватит плакать. Люди кругом.
Крепче возьмись за руль и
вперед. Ни о чем не думай. Вперед.
Я дома, говорю я.
Не объявляю, а возражаю сама себе –
потому что это место больше мне не дом.
В ответ слышу только шепот часов с кукушкой:
тик-так, ку-ку, безумие.
Безумие – потому что я слышу ноты в тишине,
мягкие баритоновые ноты,
и, как бы быстро я ни играла,
как бы ни растягивала пальцы,
как бы чисто ни резонировало вибрато,
я не в силах заглушить запомнившийся звук.
Смычок дрожит в моей правой руке,
и под левой пиццикато срывается.
Начни сначала. Еще раз. И еще раз.
Те двое, как ни стараются, узнать ничего не могут.
Те двое… они никогда не догадаются.
Каждый божий день я сижу, словно каменная, за плитой из полированной сосны – спина прямая/нога на ногу/локти ниже стола/глаза опущены, –
уклоняясь от вопросов и прячась от теплых голосов.
С теми двумя я уже многие месяцы не могу быть правдивой –
многие месяцы я вообще не могу слова произнести без страха, что у меня вот-вот одеревенеет язык.
А они все так же называют наш дом родным домом.
Но я лишена своего дома. Я – жидкая колышущаяся масса.
Чаша переполнена.
Чем измерить семь дней одиночества? Вздохами, взмахами ресниц, ударами сердца?
Цифрами? Вопросами?
Нет:
щипками, я думаю,
вырывающими время из чувствительной кожи.
С болью, секунду за секундой.
Молча я поглощаю пищу.
В минувшую субботу я поглощала шум, и свет, и движение возбужденных тел.
И много пила. Напивалась,
пока не свалилась на пол.
В минувшую субботу я забыла чувство одиночества. Вообще забыла, что значит чувствовать.
Забыла неуклюжие пальцы и кленовые грифы,
сердечные струны и скрипичные,
теплые простыни и хрустящую бумагу.
Забыла начало и конец. Da Capo al Fine[9].
(Продержись до выходных, Джунипер.
И ты снова сможешь забыться.)
Сидя в гостиной, я слышу бряцанье ключей. Наконец-то. Это, должно быть, Кэт.
Я захлопываю книгу и иду на кухню, включаю там свет. Задрипанный светильник на полочке освещает деревянную поверхность стола. Холодильник безо всяких магнитиков и картинок стоит на квадратном сером коврике. Такое впечатление, что интерьер нашего дома создан по моделям из непопулярной рубрики «Тюрьмы» в журнале Better Homes and Gardens[10]. А мне так хочется развесить всюду тыквы и сосновые шишки, которыми мы всегда украшали дом в ноябре, когда с нами была мама. Еще и трех лет не прошло, но это было словно в другой жизни.
– Привет, где была? – спрашиваю я, когда Кэт закрывает дверь. – Я звонила тебе раза три, наверно.
– Знаю. – Она сбрасывает туфли рядом с холодильником.
– Твоя репетиция закончилась почти час назад.
– Знаю, – повторяет она. – Спасибо за информацию, сестричка-вертолет.
Прозвище неприятно резануло. Я стараюсь не терять самообладания.
– Папа работает до одиннадцати. Попросил, чтобы мы не шумели, когда он придет домой. Ему нужно хорошенько выспаться, поэтому… ну, не знаю… наушники, что ли, надень, если будешь играть.
Кэт плетется к лестнице.
– Ужин я приготовила, – быстро говорю я ей вслед. – А еще пришли два новых уведомления о том, что ты пропускаешь занятия. Может, давай поговорим о…
Она поднимается по ступенькам.
– Черт побери, Кэт, – не выдерживаю я, – не могла бы ты…
– Что? – спрашивает она, резко оборачиваясь.
Я присматриваюсь к ней, и мой гнев как рукой снимает. Выглядит моя сестра неважнецки. Белокурые волосы до плеч грязные и спутанные. От частого обесцвечивания в домашних условиях они стали ломкими, но у корней уже снова темнеют. Круги под глазами рдеют, словно пятна от вина на белой скатерти. Тонкие губы обкусаны.
– У тебя все нормально? – спрашиваю я робко.
Ее губы раздвигаются в полуулыбке. Эта ее полуулыбка ужасна, похожа на презрительную ухмылку.
– Конечно, – отвечает она. – А твой день как прошел, сестричка?
Обида бурлит во мне, как забродившее вино. Кэт поднимается.
Что с ней вообще такое? Не видит, что ли, как я из кожи вон лезу?
С некоторых пор до Кэт вообще не достучаться. Часами сидит, запершись в своей комнате, общаясь со своими «лучшими друзьями»: компьютерными играми «Биошок», «Масс-эффект» и «Халф-лайф 2». Ее стрелялки я слышу сквозь стены. Поразительно, до чего громко орет ее ноутбук.
В мои обязанности не входит со скандалом вытаскивать Кэт из ее логова, но порой я жалею, что мне не хватает на это смелости. Наш дом уже напоминает камеру-одиночку.
Жужжит мой телефон, уведомляя о сообщении. Я хватаю его. Мне пишет Дэн Силверстайн: Привет, как дела?
Я вздыхаю. Наш с ним роман получил слишком широкую огласку, мне не хочется отвечать. Но нельзя же срывать на нем злость только потому, что кто-то испортил мне настроение. Это несправедливо.
На твердую троечку, пишу я. А у тебя?
В ожидании ответа я достаю из духовки спагетти, кладу себе немного на тарелку, а остальное убираю назад, чтобы Кэт тоже поела тепленькое. Я не теряю надежды, что однажды сестра сядет ужинать вместе со мной, но она и не думает – может, это и к лучшему. Последний раз мы ели вместе, наверно, месяц назад и за все время трапезы сказали друг другу шесть фраз. Две из них были «Привет» и «Привет».
Мне невольно вспоминаются семейные ужины в восьмом классе. Во-первых, они были лучше приготовлены, потому что мама – в отличие от меня – умела печь, жарить и варить, не устраивая пожара. Во-вторых, когда за столом собирается вся семья, любые блюда кажутся вкуснее. С отъездом мамы в доме как будто образовалась дыра, а сегодня и папин стул пустует. С некоторых пор он задерживается на работе все дольше и дольше. Сегодня уже третий день кряду он пашет до одиннадцати вечера.
Я с жадностью заглатываю спагетти, так быстро, что обжигаю рот. Морщась, вожу языком по небу, чтобы успокоить жжение.
Сигналит мой телефон. У меня все отлично, пишет Дэн. В субботу классно провел время.
Я тоже, отвечаю я. Почти не солгала. Дэн, конечно, не Хан Соло, а я не принцесса Лея[11], но он был мил, внимателен и мне показался вполне безобидным. Удивительно редкое сочетание.
Чем занимаешься? – интересуется он.
Ужинаю. Макаронами!
Ой, извини. Не хотел мешать.
Ты не помешал. Уже поела, отвечаю я, вставая из-за стола, чтобы вымыть посуду. А у тебя что?
Ничего особенного. И это весь его ответ. Я ждала продолжения, но его не последовало. Я невольно рассмеялась. Зачем вообще нужно было мне писать, если он собирался ограничиться «ничем особенным»? Как у мужиков мозги работают?
И вдруг на экране моего телефона выскакивает фото пениса.
Я чуть не задыхаюсь от изумления, роняю мобильник.
– Что? Почему?! – восклицаю я, обращаясь к телефону в надежде получить внятное объяснение от Siri[12]. Это, должно быть, ошибка. Неужели я сказала нечто такое, что навело Дэна на мысль, будто мне нужен такой снимок?
Я хватаю телефон, просматриваю сообщения, которые ему отправила. В них нет ничего провоцирующего, разве что у Дэна нездоровая тяга к макаронам, о которой я знать не желаю.
Сейчас еще только 6:10 вечера! Не самое подходящее время для фоток пениса. И вообще фотки пениса всегда некстати, если их присылают без твоей просьбы.
Придурок, пишу я в ответ.
Почему? – удивляется он.
Я набираю, как мне кажется, взвешенный ответ. Хотя в мозгу свербит только одно слово: «Пенис! Пенис! Пенис!», от которого не так-то просто отрешиться.
Что, по-твоему, мне с этим делать? – спрашиваю я.
Не знаю! Наслаждайся! – отвечает он.
– Наслаждайся, – говорю я телефону. – Наслаждайся? В воображении сразу возникает реклама блюд итальянской кухни. Наслаждайтесь!
Я смеюсь, визгливо и нервно хихикаю – совсем не похоже на мой голос. Кладу телефон и горблюсь над кухонным столом. Боже, если б Кэт это слышала, наверно, решила бы, что я повредилась рассудком.
На экране вновь запрыгало многоточие: Дэн пишет ответ. Очередной свой перл: И ничего взамен?;)
Я вздыхаю. Мне следовало это предвидеть.
– Нет, – говорю я своему телефону.
За спиной раздается какой-то шорох. Я резко поворачиваюсь. На пороге стоит Кэт.
– Привет, – произношу я, убирая телефон в карман.
Она кивает и идет к плите. Одним небрежным движением вываливает на тарелку остатки еды. Мы обе молчим. Кэт плюхается на стул, наматывает на вилку спагетти.
Я занимаю стул напротив. Она смотрит на меня, прищурив свои голубые глаза. Эти голубые глаза – мамины глаза – единственное сходство между нами. Во всем остальном мы совершенно разные. Ростом Кэт едва дотягивает до метра шестидесяти и до того бледная, что раньше я постоянно в шутку сравнивала ее с эктоплазмой. Но это было давно, в восьмом классе, когда мы еще подшучивали друг над другом.
– Репетиция нормально прошла? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами, продолжая есть. Проходит долгая минута.
Я прокашливаюсь, настороженно наблюдая за сестрой.
– Слушай, по поводу школы…
– Да расслабься. Я уже решила вопрос с пропуском занятий. Папа написал записку, что я болела.
– Я… но ты же не болела.
– Но записку он написал. – Кэт пожимает плечами. – Проблема решена.
Я ставлю на стол локоть. Придется поговорить с отцом. Мне понятно его желание предоставить нам относительную свободу, особенно при таком плотном графике работы, как у него, но нельзя же вообще отпускать поводья.
Отец – заместитель директора «Макдоналдса» на Франклин-роуд. Казалось бы, слово «директор» в названии должности подразумевает не очень длинный рабочий день, но папа постоянно торчит в офисе сверхурочно. Неужели ему приятнее разбираться с проезжими идиотами, чем проводить время с нами? Или у нашей семьи проблемы с деньгами, в которые он предпочитает нас не посвящать?
Жужжит мой телефон. Ладно, я подожду;)
– Кто это? – любопытствует Кэт.
– Придурок один.
– Тот, с которым ты трахалась в прошлые выходные?
– Полегче, – осаждаю я сестру. – Не хами.
– Высший класс, – хохочет она. – Ты и твой шальной кавалер из моего класса по алгебре. Союз, заключенный на небесах.
Мои щеки горят. Чудесно. Теперь я ходячий объект шуток для собственной сестры.
Наверно, лучше уйти наверх. Какого черта я пытаюсь наладить с ней отношения? Зачем мучаю себя, сидя здесь и слушая ее издевки?
Потому что раньше она была другой, говорит мне внутренний голос. Но сейчас, глядя на Кэт, я с трудом вспоминаю ее ту, другую. В средней школе волосы у сестры были гладкие и длинные, до пояса. Она была тихой, но не замкнутой. Всегда за обедом сидела вместе со мной, Джунипер и Клэр, уговаривала нас во что-нибудь сыграть. Правда, играли мы только в теннис, летом. Двое на двое. Побеждала та пара, за которую выступала Клэр.
Потом мы окончили среднюю школу, и мама уехала из Паломы, затерялась где-то на западном побережье. Миновало два с половиной года с тех пор, как Кэт замкнулась в себе.
Но когда она стала подлой и жестокой? Нет четкой грани, отделяющей прежнюю Кэт от настоящей. Могла ли она сказать что-то подобное в прошлом году? Как мы докатились до такого?
– Так какой он у тебя по счету? – спрашивает Кэт. – Дюжину замыкает?
– Слушай, подруга, – я со стуком кладу телефон на стол, – в чем твоя проблема?
– У меня проблем нет. Проблемы, насколько я понимаю, у тебя.
– Ну все, хватит. Что ты все исходишь желчью? Я не сделала тебе ничего плохого.
– Ты одним своим присутствием отравляешь мне жизнь.
Ее слова – как удар плетью. Я встаю и говорю как можно более бесстрастно:
– Понятно. Пора бы тебе уже повзрослеть, Кэт.
Меня так и подмывает со стуком задвинуть стул, ничто не доставило бы мне большего удовлетворения. Но я сдерживаюсь. Словно неживая, разворачиваюсь и поднимаюсь по лестнице, заставляя себя не топать. Оказавшись вне поля зрения Кэт, я прислоняюсь к стене и задумчиво смотрю на темные обои. По стенам в коридоре развешаны семейные фотографии – тропа ностальгических воспоминаний.
Мама, что бы ты сказала ей? Как бы поступила?
Мама была легкомысленной, нервной особой, снисходительной к чужим ошибкам. Она раздаривала тепло своей души всем, кого встречала. Держу пари, она бы стиснула Кэт в объятиях и не отпускала ее, пока та не поделилась бы с ней своими невзгодами.
Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони. Неважно, как поступила бы мама, в моем исполнении это не прокатит. Сестричка-вертолет. Более уничижительного прозвища у меня еще не было, а это о чем-то да говорит. Я, конечно, не стану ее душить, но надо что-то делать. Отец не собирается выводить Кэт из этого состояния, но ведь кто-то должен. А мне не доставляет удовольствия выслеживать ее, заставлять ходить в школу и прочее. Не я должна этим заниматься.
Я плетусь в свою комнату и падаю на кровать, вытаскиваю свой телефон. Я жду, лапуля. Не разочаруй меня, гласит последнее сообщение Дэна.
Тут я сознаю, что и в самом деле обдумываю его предложение. С чего вдруг? Нет гарантии, что мое фото не появится в сети, а моя репутация и так уже пострадала.
Перечитывая сообщения Дэна, я чувствую, как в груди нарастает непонятное страстное томление. Как это ни печально, но после свирепых взглядов Андреа, осуждающих речей Клэр и презрительных фраз сестры непристойная просьба Дэна кажется заманчивой. Мне и самой противно, что она засела у меня в голове, но, по крайней мере, это служит напоминанием, что у некоторых мое общество не вызывает отвращения.
Я не посылаю снимки, пишу я в ответ, поразмыслив еще немного. Пожалуйста, больше не отправляй мне ничего подобного.
Изможденная, я поворачиваюсь на бок.
О проекте
О подписке