Факультатив по литературе желающих посещать немного и одни девочки; когда они не приходили, мы с директором часто болтали за жизнь, и скатывались на какие-нибудь подвиги Святослава или «Сказания о Дракуле-воеводе». Когда я ещё не сёк в древнерусской, я пожаловался директору, что «Слово о полку Игореве» я терпеть не могу и возмутился, почему его включают в обязательный список. «Если достанется на огэ, я сразу повешусь», − сказал я. Староверов пристыдил меня (но без оскорблений, аккуратно так) и заметил, что это от необразованности, заинтриговал нераскрытыми загадками «Слова», рассказал о печатном поединке Лихачёва с каким-то ноунеймом, утверждающим, что «Слово» поздняя подделка. Увлекать Староверов умел, он так захватывающе рассказывал о разрозненности, гордыне, самомнении князей и князьков, объяснил, что гибель летела страшной птицей предзнаменования, а никто даже в ус не дул, почивая на лаврах, захлёбываясь от своей значимости, а на самом деле находясь на пороге краха, на обрыве смерти… Учитель посоветовал кое-какие лекции глянуть в сети и именно тогда − мне двенадцать стукнуло − сходил со мной впервые в церковную библиотеку. И я подсел именно с этого момента на старые книги, на жёлтые страницы, на кириллицу и всю историю письменности, Кирилл и Мефодий до сих пор мои кумиры, особенно Кирилл. Но был и затык – в церкви и музеях города почти все рукописные книги были церковные. Я церковное не любил, мне было неинтересно старославянское, я Библию знал только по роману «Мастер и Маргарита», а на картины великих художников пялился, не въезжая в сюжет, ни в библейский, ни в античный, и с детства всё непонятное спрашивал у мамы, мама знала много по искусствоведению. А летописи, то есть хроники, то есть жития, хранились в библиотеках и музеях кремля и никому не показывались, даже Староверову. Староверов говорил, что по слухам у них есть даже канон четырнадцатого века, но это стоит дороже, чем Рембрандт. Я не верил. Это нереально, чтобы в нашем Мирошеве и вдруг – канон старославянский. Староверов говорил, что может быть это копия более поздняя, но это всё равно очень дорого, и все такие вещи у палиославистов под учётом, но никто не гарантирует, что где-то есть неучтённые памятники. Наш злобный словесник очень любил Русь, историю до крещения Руси, ну и после тоже обожал, и просил меня иногда старым русским шрифтом тексты писать. Он приносил мне сканы или фотографии удивительных незнакомых мне знаков и букв, и я просто переписывал на ватманский лист – это к неделе русского языка или ко дню славянской письменности и культуры. Я карандашом намечал, а дальше девчонки трудились, красками обводили, заставки раскрашивали. Многие шрифты, из тех, что приносил директор, я знал по библиотеке, когда ходил в читальный зал, но я не понимал, зачем он просит меня писать глаголицей, предположил: просто украшение. Были шрифты и незнакомые… Оригинальные, чаще латинскими графемами, Староверов говорил, что это сканы из европейских библиотек. Он каждый год ездил в Европу, но это он сообщил только мне. Впервые попробовал я под его руководством устав, полуустав и скоропись! Зачем, недоумевал я, мне несложно конечно, но зачем мне канон родом из греческого. То есть Русь-то Староверов любил, но – как продолжателей традиций. Староверов производил впечатление очень обеспеченного человека, одевался неброско, но костюм дорогой, в дорогих вещах всегда какая-нибудь фишка, петелька дополнительная, подкладка белая. Он скрывал, что богат, но по реакции его знакомых, всё духовного сословия, видел, что он в фаворе. В нашем Мирошеве памятники архитектуры, древний кремль, церкви и в пригороде монастыри действующие − туризм процветает. К Староверову в кремле относились с ещё большим почтением. При том, что он вообще ни разу не верующий. Даже не крестится для приличия, когда к святым книгам смотритель нас подводит, и в церкви никогда не крестился, вообще морщился и, когда выходили с ним в притвор, всегда повторял с презрением еле слышно: «церковщина». А тем временем смотритель, затворник такой с белым измождённым лицом без единой кровинки, или саны в чёрных рясах прям юлили перед Староверовым. Он никогда не подавал нигде нищим, но с церковниками на должностях у него были какие-то дела. Староверов выпрашивал у них летописи посмотреть, «чтобы отрок глянул», указывая на меня. Они не давали ни в какую, блеяли что-то, оправдывались. В церквах свой мир, объяснял Староверов, там в летописях жестокости много, наказаний, может пытки какие в миниатюрах, вот и не дают. Я смеялся насчёт пыток. Я вообще конечно восхищался миниатюрами и заставками, но это всё художества, это не для меня, мне нравился шрифт, понимаете? Староверов иногда сокрушался, что я не воцерквлён. Я не смел ему заметить, что и он-то церковников поносит, на чём свет стоит. Но Староверов всё прекрасно понял по моему молчанию сказал, что можно было бы и прикинуться для такого дела, показать заинтересованность, чтобы проникнуть в секретные архивы. А я хожу с короной голове – снова пристыдил меня директор. Ну я обиделся, и не ходил к нему на факультатив месяц, а после скучно стало. И прочитал-таки Новый завет − осилил, Ветхий – не смог, он дикий, жестокий. На этом моё приобщение к церкви закончилось. Ну не верю я, хоть ты тресни. Староверов тогда впервые сказал, что зря я с таким норовом, характер по жизни только мешает, а христианство оно для спасения души. Переписчик с утра помолится, выпьет воды, нарежет перья, разбавит чернила, подготовит пергамен… и год книгу переписывает, и не жужжит. Я удивился, и сказал, что я переписчиком не собираюсь быть и сидеть в келье, тем более на воде; сейчас время цифровое вообще-то, если он вдруг запамятовал, если затмение на него нашло; я на самом деле очень покладистый, мама на меня не нарадуется. «А отец?» − поинтересовался директор. «У отца другая семья, я его не знаю», − ответил я.

Я ужасно привязался к Староверову. Оказалось, что директор знал меня заочно. Я участвовал в школьных и районных олимпиадах в пятом и в шестом классах. Случайно это получилось; обязательно надо было записаться на проектную деятельность, я и сделал проекты по шрифтам и заставкам. Участвовал в областных олимпиадах, но на регион не проходил. А Староверов прочитывал все работы по литре и русскому, начиная с областных, жюрил на регионе. Он обязал меня участвовать в восьмом классе в олимпиаде. Думаю, он подмухлевал с жюри на регионе, он со всеми может договориться, а может действительно проект был такой сильный. Я победил, и Староверов перед моим отъездом на заключительный очный всероссийский тур вручил подарок перед всем классом – ручку с золотым пером. Не ручка, господа присяжные, а золото просто. Сама пишет! То есть, он проявил ко мне почти отеческую заботу. Староверов… Я книжку о происхождении фамилий читал. В древности давали фамилии по прозвищам (внешности, профессиям, характеру, жизненному кредо) или по названию деревень и местности. Значит, предки у него должны были быть староверами… Ручку Староверов подарил с такими словами:

− Ты, Антоний, самородок. Мы всей школой на тебя надеемся. – То есть на похвалы он не скупился. Он меня ставил в неловкое положение, редко когда он выказывал такое воодушевление и одобрение. Многие стали считать меня подлизой.

Староверов конечно же сглазил. Ну какой я самородок. Просто пишу красиво. Интересуюсь шрифтами, ну и читаю конечно же. Моя работа с презентацией вошла в десять и была выложена на сайте олимпиад на главной странице, много просмотров. Спасибо Даньку помог сделать трейлер – так бы я в десятку ни за что не вошёл. Всероссийская − дело чести для города, для школы – так Староверов говорил. До него учительница за счёт моих олимпиад категорию повышала, но у Староверова и так была высшая. Сложилось такое впечатление, что он для меня всё же старался, а не для какой-то там чести Мирошева. Если бы я оказался в призах, то имел бы право пройти без конкурса куда-нибудь на филологию. Но не срослось, увы. Поездка понравилась. Жили бесплатно три дня и две ночи, кормили, в театр сводили в Мариинский, и ещё в другой театр, на «Ревизора» очень странного, текст порезали – свой добавили. Но зрителям зашло, они пьесу и не читали, вообще люди сейчас не читают, тем более пьесы, даже если они в программе, я это давно заметил. Когда сдавал ЕГЭ, когда распечатали задания, двое девушек сразу побежали к врачу, чтобы в дополнительный день сдать, а одна шлёпнулась в обморок и её увезли по «скорой», а всё потому, что на экзамене «На дне» Горького присутствовало. Ну кто её читал, пьесу эту? Да никто − думали, пронесёт. Все мучили «Тихий Дон» – слух шёл, что «Тихий Дон» обязательно будет, а он Сибири попался, наш Центральный регион как всегда топят сложностью. Так вот. Всероссийская олимпиада. Ещё экскурсия обзорная по городу. Все были ужасно умные, все, кроме меня в очёчках − просто до противности; мой сосед по номеру такой ботанский чел, боялся опоздать − на завтрак, на автобус, на защиту, поэтому везде мы с ним приходили первые и всех ждали. Защищали мы исследовательские работы в школе, которая больше походила на дворец, а не на школу. Здание огромное, потолки высокие, лестницы и колонны, лепнина повсюду. Везде бюсты расставлены и скульптуры… А комиссия, ребя, это вам не на отборочном этапе или на области – не дундуки сидят, к каждой точке придирались, а валили по теме – ужас просто, еле выкрутился, никому не посоветую секции по искусству, там жюристы − шизоиды, старые калоши, тухлые перечницы и перечники, книжные черви, откуда они так глубоко знали столько тем и направлений, спрашивали меня даже о клинописи, совсем рехнулись, я ничего не знал, мне вот честно плевать на шумеров и Персию, это к моей работе совсем не относится, но они считали по другому. Единственное, что им всем понравилось сразу, с первого слайда – так это моя фамилия. Будь у меня фамилия какая-нибудь другая, вряд ли стал дипломантом. Все такие: О! Червяков! Типа, клёво. Типа книжный червь. И тему-то какую выбрал – вывески и плакаты конца 19 века, элементы графем, лигатура, вязи, устава, полуустава и скорописи. О! Круто! Оригинальная тема.

Когда вернулся, с трагической миной поплёлся к директору – благодарить за поездку. Староверов находился в праздничном настроении, хотя Сретение было только назавтра, а мой дэ рэ полсезавтра, он сказал, что я понравился комиссии, и успокоил: проиграть сильным – не позорно, тем более, что челик, который победил, не только письменный анализ какой-то проблемы сделал, а сам иллюстрации рисовал – то есть ещё талант художника. Староверов сказал, я всё равно самородок, просто каллиграфия хоть и используется в современном обществе, но, увы, не ценится, как талант графика или живописца. Я ответил, что с графикой и у меня норм. А он такой: откуда ты это знаешь? Ты уверен? Естественно, отвечаю, уверен, мама так сказала, а она сечёт. Староверов пошевелил губами – вообще его лицо – это что-то странное, он как маски менял, просто мимика такая. Особенно ему удавалась маска презрения, когда он на уроке всех гнобил. Выпятит вперёд губы, всё лицо как-то сразу осунется, опустится – типа: я вами недоволен, вы все уроды, дайте мне материал вам дать и не заниматься посторонними делами в унисон. Староверов плавно закруглился про графику и подвёл: пора думать, куда поступать. И так мне исподволь намекает – можно пробовать в полиграфию, в дизайн. Я киваю: угу, у мамы спрошу, она же в этой отрасли. А он: в Москву ехать надо, а не в мамин, прости господи, колледж. Я вновь: угу, я в мамин и не собирался, там художники. А он: и тебе придётся учиться рисовать, без этого нигде не возьмут. А я тут не угукаю больше, надоело мне угукать и говорю: не хочу учиться рисовать. А Староверов мне: ты самородок, у тебя рисование получится, раз графика получется. Угу, самородок. Я поверил. Во дурак был. Сейчас я знаю: чтобы чела уничтожить, надо его захвалить. И меня захвалили. Я повёлся, как лошок. А что такое школа? Это маленький мирок. Все внутри здания что-то строят из себя, самоутверждаются. А зря. Школа рано или поздно закончится, и шансы утвердиться по жизни, а не в маленьком мирке, могут быть вполне себе норм как раз у отстойных. Это я к тем челикам обращаюсь, которые прыгать с крыш раздумывают: родители не понимают, сверстники обижают и предают, и порог по ЕГЭ не пройден, и так далее. Забейте! Просто советую в школу пореже ходить, но уроки не запускать, конечно.

Весь такой великолепный я пошёл на курсы по рисованию, они в мамином колледже были. И ходил два года, до последнего класса, то есть. Уверен: на курсы отец подкинул денег. Мамины-то зарплату мы всю проедали и пронашивали. И тут оказалось, что у меня нет способностей – я не чувствую цвет – сказал мне педагог по живописи, бородатый дядька со слезящимися глазами, а рисунок у меня «сухой» − так выразилась педагог по рисунку, старая тощая бабуля с удивительным именем Альбина, она маму очень любила, но бабулям, вообще возрастным, терять нечего, вот они и режут правду-матку. Ещё занимались композицией. Композиция у меня шла норм, это графичные такие работы, я вставлял в работы элементы шрифтов. То есть, графика у меня была на уровне, особенно прикладная и абстрактная – как раз то, что надо для компьютерного дизайн-макета. Нет, чтобы бросить эти чёртовы курсы, я же неважно рисовал. Но занимались и те, кто рисовал намного хуже меня. И я подумал: они тоже на что-то надеются. Правда, все почти шли в этот самый колледж, конкурс там приличный. Ещё почему остался: я как-то на курсах сразу прижился, ко мне хорошо относились. Может, потому что я мамин сын, ну и занимался добросовестно. То есть реально и в школе, и тут ко мне сразу относились хорошо. Это было удивительно всегда для меня, потому что я часто видел, как людей обижают например в нашей школе, и, главное, непонятно почему сразу начинали хорошо относиться ко мне. Я видел, как многих сразу, вот, бесит человек. А я всегда производил отличное, а иногда блестящее впечатление, на некоторых девочек так вообще − неизгладимое. В школе авторитет я порастерял. В началке я одним из лучших был и все со мной хотели затимиться, хоть я был младше, а к 11 классу совсем всё не то стало. Какой-то я был, знаете, одиночка. Может, потому, что Староверов со мной хорошо, а других принижал и высмеивал − всех это настораживало, кроме Данька. Дан мой талант по шрифтам всегда ценил. Данёк радовался, когда я на Олимпиаде в десятку вошёл, а не хэйтил и не напоминал: это, мол, моя презентация, мой трейлер, я тебе помог, ты мне обязан. Он искренне радовался. Ему было наплевать, кому достались лавры, я его дружбу всегда ценил. И родня Данька довольна была, что он со мной общается. С остальными в школе я общался ровно, я в классе ещё старостой был. Но не в этом дело. Все привыкли, что я с учителями договариваюсь, с директором, что всех организую. Ну там в группы инфу кидаю, рассылками занимаюсь, тексты для сайта школы пишу.