4

Выскочив из ресторана, Мардан с Жинтарасом зашлепали сапогами по грязи, едва успев заскочить на подножку трамвая, уходящего по маршруту «Шахта № 5 – Ж/д вокзал».

Беглецы уселись на задних сиденьях полупустого вагона, и Жинтарас тут же принялся стыдить своего друга:

– Ти патчему меня обмануль, чшто у тебя деньги есть!

Мардан лишь криво усмехался.

– Как ти не боялся, нас же могли задерживать!

– Не боись, за все уплачено! – беспечно отмахнулся Мардан.

– Уплачено? А затчем ми тогда бежим? Патчему ти меня заранее не предупредил?

– А защим? Щтоб ты сидел и бздел? Нищава, ни обидниют, они, эти ушлые официанты, своё еще возьмут.

Немного поостыв и успокоившись, Жинтарас уже другим, дружелюбным тоном, в котором чувствовались даже нотки восхищения, обратился к другу:

– А ти, Мишель, молотчик! Принесит – тэ пачку папирос… ха-ха-ха, – не удержался он от смеха. – Нет, две… Для моего кореша тоже… ха– ха-ха… Я еще подумаль, я же не курю, затчем мне папироси… ха-ха-ха!!! ха-ха-ха!!! – увлек он своим нервным смехом и Мардана. – И еще шампанского для дефчонков… ха-ха-ха!!! – ой мамотчки! Я не могу!.. ха-ха-ха…

Друзья гоготали на весь вагон, и лишь завидев беспокойный взгляд то и дело оборачивающегося на них вагоновожатого, затихли.

– Ловко ти их надуль! Я бы так не смог, – отдышавшись, резюмировал Жинтарас.

… Электровоз «Сталино – Красный Лиман», на котором ребята собирались добраться до Пантелеймоновки, приходил только через час. Конечно, можно было пойти и пешком, – так даже, может быть, было и безопасней, но три часа ночью пёхать по грязи – удовольствие сомнительное. Поэтому решили дождаться поезда. Жинтарас задремал в зале ожидания на вокзальной скамейке, а Мардан от нечего делать пошел бродить по вокзалу в поисках приключений на свою неугомонную задницу.

Приключения не замедлили нарисоваться в виде милицейского патруля, состоявшего из двух сержантов в темно-синих шинелях с красными петлицами. Подозрительно принюхиваясь к Мардану, милиционэры вежливо, но твердо предложили пройтись «до дежурного виддилення».

Весь 1958 год в СССР прошел под знаком борьбы с пьянством и самогоноварением. В секретном докладе министра внутренних дел СССР Дудорова приводились вопиющие факты. Целые деревни превратились в предприятия по изготовлению самогона. Рабочий день в колхозах, заводах и даже в госучреждениях начинался и заканчивался одинаково: со стакана горилки. Особенно широкий размах самогоноварение приобрело на Украине, где горилка отгружалась целыми бидонами и флягами из под молока, бочками и цистернами из под солярки.

Каким же темным и глупым был советский народ – ему через 20 лет коммунизм обещали, а он таким безобразием занимался! Потому-то самый главный на то время коммунист Хрущев заявил на всю страну на слете передовиков сельского хозяйства в Минске: «Пришло время резко поставить вопрос о борьбе с пьянством, а также с теми, кто гонит самогон».

Вот милиция и усердствовала, устраивая повсеместно рейды и облавы.

– Значит, вы, гражданин, утверждаете, что не пили самогон? – пытал Мардана в дежурной комнате милиции железнодорожного вокзала усатый «литёха», пытаясь через него выйти на подпольных самогонщиков.

– Так тущны, товарищ старший лейтенант, нищаво не пил, – по-военному отрапортовал задержанный.

– А мы вот сейчас экспертизу проведем, – пугал милиционер.

– Айдагез, пажалуста, – Мардан не боялся, что его обвинят в том, что он в нетрезвом виде расхаживает в общественном месте, хмель уже почти выветрился, и он держал себя в руках.

Мардан опасался другого – не сдал ли их ментам человек с черной бабочкой – официант ресторана «Шахтер»? Правда, Мардан скрыл, что они с Жинтарасом работают на водоканале. Однако, учитывая их внешний вид и литовско-татарское произношение, не трудно было догадаться, что первое место, где их будут искать – это вокзал.

– А ты откуда сам то будешь, землячок? Не из Казани, часом? – заслышав татарский акцент, вдруг сменил тему разговора старший лейтенант.

– Казаннан мин, Казаннан, – быстро и радостно подтвердил Мардан.

– В самой Казани живешь? А где?

– Нахальный поселок.

– Что то я не слышал о таком.

– Как не слышал, нащальник! Джиляк бистасы – Ягодная Слобода.

– А-а, это от Декабристов по Тверской вниз?

– Тущны, вниз под горка.

– А у меня мама в Слободе Восстания живет, – в голосе лейтенанта послышались ностальгические нотки. – Давно был в Казани?

– Тульки приехал, сичас обратно еду, – соврал Мардан.

– Ждешь поезд на Сталино?

– Так тущны, – опять соврал землероец, на самом деле он ждал электровоз, идущий в обратном направлении из Сталино в Красный Лиман.

– А в Горловке что делал?

– Абый, дядя, у меня тута шахтером работает. Кустанащ, гостинцы из Казани привез – казылык, ичпычмак, чак-чак…

– О! От татарских треугольников я бы тоже сейчас не отказался…

В дежурке зазвонил телефон. Лейтенант взял трубку и тут же вскочил, как будто из седалища табуретки неожиданно вылез гвоздь:

– Слушаю, так точно!.. Есть, понял, от полковника Пономаренко, – и прикрывая трубку ладонью, приказал одному из сержантов: – Гаврилюк, быстро садись, пиши.

Старший лейтенант стал вслух повторять телефонограмму, передаваемую дежурным помощником начальника Горловской милиции, а сержант записывал:

– Ресторан «Шахтер»… Официант Кудло… Предполагаемое направление – Сталино… Особые приметы…

Мардан от страха чуть в штаны не наложил:

– Кардаш, – шепотом обратился он к милиционеру, – Товарищ лейтенант, ну я… эта… я пошел, да?

Тот лишь поспешно замахал рукой, дескать, давай, чеши отсюда, не мешай, видишь, срочное дело, не до тебя сейчас…

Мардан мухой вылетел из дежурки. На миг притормозил возле привокзальных дверей, которые располагались как раз напротив дежурки. Бежать дальше прямо к выходу или сначала разбудить Жинтараса? Каждая секунда была дорога! Менты через пару минут поймут, что отпустили «ресторанных кидал» и бросятся в погоню. Мардан все же взял вправо, в зал ожидания. Быстро подскочил к скамейке, на который мирно сопел Жинтарас, не подозревая, какая им грозит опасность, и стал его тормошить:

– Жека, вставай, быстро! Уходим, пока лягавые не замели!

Кем был доблестный старлей бдительной Горловской милиции: казанским татарином или русским казанцем? Это уже не важно. Кем бы он ни был, через 25 минут наши друзья уже были далеко и от Горловского вокзала, и от самого шахтерского городка. Они вышагивали в кромешной тьме вдоль железнодорожного полотна в направлении Пантелеймоновки и, утопая по уши в грязи, громко пели:

По тундре, по железной дороге,

Где мчится поезд

«Воркута – Ленинград».

Мы бежали, два друга,

Опасаясь тревоги,

Опасаясь погони

И нагана разряд.

Летопись Ханифа

Нукеры булгарского эмира гнали лошадей во весь опор, часто меняя их на почтовых станциях – ямах. От Нур-Сувара до столицы Булгарского юрта три дня пути. Но офицеры эмира Бараджа домчали меня до царской ставки за двое суток.

Что за спешка? Для чего я, 17–летний юнец, по имени Ханиф ибн Гази, скромный шакирд академии Дарь аль-улюм, мог понадобиться правителю страны?

Мятеж, в результате которого на царский престол пытались возвести престарелого сеида Кул Гали, был подавлен. В Нур-Суваре все было тихо и спокойно. Бунтовщики наказаны и брошены в зиндан «Шайтан бугаз», но главные организаторы неудавшегося переворота Боян и Исмаил помилованы. На этом настоял эмир Барадж, увидев, как те, обвязав себя веревками в знак подчинения, вышли из города. Субедей – главный бахадир Татар – удивился мягкости эмира. На что Барадж прилюдно ему ответил:

– Если я буду истреблять своих лучших беков и казаков, как я смогу управлять страной?

Думаю, что Субедей ничего не доложил об этом неприятном инциденте хану Батыю, занятому в то время западным походом, дабы не отвлекать его от столь важного военного мероприятия.

… Издали засверкал полумесяц главного минарета Великого Болгара, проявились башни новой еще недостроенной Соборной мечети, показались каменные палаты эмирского дворца и его беков, черепичные крыши купеческих и ремесленных кварталов…

А вот вдали засинели волны могучей Итили. На высоком берегу реки, к северу от главных ворот Болгара, располагалась большая царская юрта, куда, не заезжая в город, и свернул наш отряд. Над золоченной юртой развевались красные, желтые, черные, зеленые ленточки и гордо реял разноцветный Дракон, размахивая своими огромными перепончатыми крыльями. Летняя резиденция эмира, по давней хонской традиции, располагалась в степи, по вольным просторам которой тоскует душа каждого степняка.

Спешившись и передав лошадей подбежавшим джурам, мы направились к царской юрте. На значительном расстоянии от нее, сняв тюбятяи и засунув их себе подмышки, мы замерли в почтительном ожидании. Главный нукер, пошептавшись о чем то с охраной, подбежал к южному входу царской палаты докладывать эмиру о нашем прибытии.

Эмир Барадж не сразу принял доставленного к нему шакирда, сначала меня отвели в гостевую юрту, где уже был накрыт праздничный дастархан. Но ни фрукты, ни орехи не лезли мне в горло. Облокотившись на мягкие подушки, я предался тягостным раздумьям: зачем меня вызвал к себе эмир Барадж?

Шакирд то я был шакирд, да не такой уж и простой. Мой прадед Отяк, двоюродный дед Чельбир и мой отец тоже, как и Барадж, были в свое время эмирами Булгарского юрта. То есть я являлся наследным принцем, причем враждебного по отношению к Бараджу дома. Барадж принадлежал к царской династии Азановичей, а мы – к Ашрафидам. И между этими двумя домами всегда шла ожесточенная война. Особенно непримиримой она была во время правления Чельбира – Бараджу даже пришлось выехать за пределы страны, он тогда занял пост улугбека одного из зависимых от него урусских городов.

Когда Чельбир умер, и его место занял мой отец, Барадж вернулся на Родину, поскольку ему уже никто не угрожал.

Мой отец был мягким и гуманным правителем, сеидом-имамом он сделал своего друга Кул Гали – знаменитого сказителя и поэта, известного своей сильной привязанностью к Арабской вере. Кул Гали оказывал большое влияние на моего отца. Вдвоем они начали проводить реформы, чтобы облегчить жизнь простого народа: снижались налоги, облегчалась воинская повинность, большие льготы предоставлялись купцам и ремесленникам. «Черный люд» – чирмыши – переводился в привилегированный разряд. Но при условии, что все они откажутся от своей родной веры, веры в Тенгри и перейдут в Арабскую веру.

Эмир Гази правил недолго, я думаю, что моего отца отравили. Кто? Это большой вопрос, на него, похоже, уже никогда не получить ответа.

Когда эмир Гази умер, мне было года три-четыре, и я отца почти не помню. Кул Гали женился на овдовевшей Салие, в которую был давно, как выяснилось, тайно влюблен. Салия бикэ не была моей матерью, я родился от другой жены эмира Гази, не наложницы, а законной жены. Но она ушла в лучший мир еще раньше мужа, и в моей памяти не осталось даже смутного представления о моей матери, пусть Тенгри помилует ее душу в ссудный день.

В общем, я остался сиротой.

Мой прадед Отяк был женат на дочери бурджанско-кавказского вождя кыпчаков Башкорта. Моя рано умершая мать тоже была из этого рода. Бурджанские родственники забрали меня к себя. В Болгаре бывать с тех пор мне приходилось редко. Я вырос в степи и горах – и они прочно поселись в моем сердце. Можно сказать, меня воспитал мой дед Альмат по материнской линии, замечательный чичен – сказитель, когда то бывший великим воином. Представится случай, я обязательно еще расскажу об этом удивительном человеке, которому я многим обязан в своей жизни. Именно дед Альмат настоял на том, чтобы я поехал учиться в Нур-Сувар в Дом науки.

Я вел скромную жизнь шакирда, с увлечением познавал арабский и персидский языки, добросовестно извлекал алгебраические дроби, с восхищением наблюдал за жизнью небесных светил в астрономической обсерватории, и не лез ни в какие сомнительные дела. Вряд ли эмир опасается меня, как претендента на царский престол. Да, мой отец был эмиром, да, нур-суварцы после его смерти хотели видеть эмиром Кул Гали – автора популярной в народе поэмы «Сказания о Юсуфе», и затеяли бунт… Но причем тут какой то забытый всеми отпрыск, выросший в горах и степи, вдали от царского дворца и его интриг?

Я вяло поклевывал из китайской расписной вазы сладкий сушенный виноград, доставленный из благословенного Мавераннахра и мучительно размышлял.

Какую опасность или угрозу я мог представлять для дома Бараджа? За мной кроме моих далеких бурджанских родственников никто не стоял. И потом я был еще слишком юн. Есть более достойные и зрелые кандидатуры на трон эмира, в том числе из царского дома Ашрафидов. Многочисленная родня Алтынбека и Чалмати давно рвется к власти. Алтынбеку удалось даже в свое время ненадолго захватить власть в Булгарском юрте, но Бараджу с помощью хана Джучиевой юрты Батыя и Верховного кагана Татарской Державы Угедея – наследника Великого Чынгыза – удалось его сбросить. Кстати, Алтынбека так же, как и Чалмати, поддерживал «Эль-Хум», несмотря на то что первого из них подозревали в тайных симпатиях к Православной вере.

Может, эмир хочет через меня выведать о тайных планах этого общества, оно ведь как раз гнездится в Дарь аль-улюм.

Навряд ли. Тайное общество «Эль-Хум» теперь не такое уж тайное и грозное, каким было раньше. Активным участником и даже руководителем одного из его подразделений когда то был сын знаменитого арабского путешественника и миссионера ал-Гарнати. Сам миссионер уехал, а вот сына оставил. Для каких целей? Возможно, как раз для того, чтобы возглавить «Эль Хум» и, захватив власть в Булгарском юрте, полностью подчинить его арабскому халифу. Но это только мои досужие домыслы. Как было на самом деле, ведает лишь один Тенгри.

Еще полвека назад Чельбир разгромил «Эль-Хум», сын ал-Гарнати погиб. Правда, булгарскому эмиру не удалось тогда до конца расправиться с тайным обществом, его поддерживали не только арабы, но и бухарский Орден Нашкабандия. Когда Чельбир после 50–ти летнего бессменного правления умер, мой отец эмир Гази пришел к власти не без поддержки этих скрытых, но влиятельных сил.

Впрочем, это дела уже давно минувших лет. Нет, интерес эмира Бараджа к моей скромной персоне вызван чем то другим…

Мои размышления прервал посыльный:

– Тебя хочет видеть эмир!

Эмир Барадж принял меня не в юрте, а на берегу реки Итиль, на зеленой полянке, устланной роскошным персидским ковром, достойном быть украшением дворца сасанидских шахов. На нем располагались разнообразные яства и угощения. Красный огненный шар катился к закату, дневная жара начала спадать, с реки повеяло живительной прохладой. Там, внизу, за пристанью, у белокаменных стен Болгара затихал шумный многоголосый Ага-базар – торговцы грузили свои товары на вьючных верблюдов и отправлялись в местные караван-сараи и чайханы подсчитывать вырученные барыши.

Расспросив о моем здоровье и здоровье еще об одних моих балкаро-кумыкских родственников, которые жили в низовьях Итиля в предгорьях Кавказа, эмир стал интересоваться моими успехами в академии Дарь аль-улюм, куда был определен новый настоятель – сеид Кылыч. Я внутренне напрягся – неужели подтверждаются мои худшие опасения по поводу общества «Эль Хум»? Может, кто то донес правителю о моем мнимом участии в его делах – шпиков у эмира хватает.

– Когда я был таким же молодым, как и ты, я ведь тоже хотел учиться в Дарь аль-улюм, – вдруг неожиданно признался Барадж. – Но отец не разрешил, дескать, нахватаешься там всяких вольных идей, и потом, когда придет время, не сможешь управлять страной. Он считал, что дети эмиров не должны посещать Дарь аль-улюм.

Я напрягся еще больше – к чему это клонит Барадж? Но виду не подавал, даже осмелился возразить:

– А вот мой отец учился в Дарь аль-улюм, и был хорошим эмиром.

– Да нет, я ведь ничего против твоего отца не имею, я это так, к слову сказал, – как будто замялся мой сановитый собеседник и твердо добавил: – Эмир Гази был достойным правителем, пусть Аллах определит ему место в джаннат – раю.

Барадж пил араку – молочную водку, а я довольствовался кумысом. Кажется, эмир настроился на долгую беседу, причем без свидетелей – рядом даже прислуги не было, она держалась в отдалении. Что же все таки ему от меня нужно?

Разговор опять перешел к моей учебе. Я, вступив на дерзкую волну, не мог остановиться и заявил, что акаид – богословие и ал-джебр – алгебра мне не по душе.

– Почему? – учтиво спросил Барадж, не замечая моего нервного тона.

Я сказал, что разбирать тафсир и другие религиозные премудрости Арабской веры мне неинтересно. Что касается математики, то это, конечно, необходимая наука, но она больше полезна для купеческого и ремесленного сословия. Мне же нравятся астрономия, тарихи – история и маданият – литература.

– И какие исторические труды ты сейчас изучаешь, мой юный друг? – оживился эмир.

– «Таварихи Булгария» Якуб Нугмана.

– Похвально, Ханиф. Я тоже люблю историю. И, возможно, когда нибудь напишу свои воспоминания, – задумчиво произнес Барадж.

«Любопытно было бы почитать, – подумал я про себя, – что ты там напишешь, особенно про моего отца?»

– А как ты относишься к дастанам? – продолжил между тем разговор эмир. – Вот скажи ка мне, Ханифжан, кому принадлежат эти печальные строки:

Богатство, власть, жена и дети,

Нужны тебе на этом свете.

На тот – и бедный и богатый,

Уйдет один, без провожатых.

Барадж, как выяснилось, владел многими языками, кроме родного тюрки, арабского и фарси, он понимал еще и по-альмански (германски), поскольку мать его была мадьяркой и жила раньше в Алмании. Эмир читал стихи на фарси, я с трудом улавливал лишь отдельные слова «старость», «бедность», «богатство»… Я честно признался, что пока еще не так хорошо изучил персидский, как арабский.