Сказки должны заканчиваться, и заканчиваться хорошо.
Иначе они становятся былью.
Наутро голова была деревянная. Хотя трудно было ожидать чего-то иного от человека, выстроганного из полена. И все равно – другого сравнения в голову не приходило. В нее вообще ничего не приходило. Только, как заезженная пластинка (или теперь правильно говорить – зацикленный плей-лист?), в ней по кругу постоянно проигрывались грубые, примитивные звуки, выдуваемые из тубы, под пьяные крики: «Да это же просто праздник какой-то!» Вот ведь и мелодии-то никакой, а из головы не выходит…
Но пусть – хоть эти звуки, хоть обрывки даже не мыслей, а каких-то еще непридуманных фраз, неуслышанных речей, хоть две-три ноты постоянно по кругу – лишь бы не тишина, спутница полной отключки. Хотя бы не сейчас – сейчас страшно, а встать и занять голову какой-нибудь нехитрой механикой – например, умыться, почистить зубы, побриться – сил нет.
Когда лежишь и даже не пытаешься разогнать в голове мельтешащих мух, все равно себя осознаешь, а стало быть, пока еще существуешь. Чем-то даже интересен этот момент перехода от небытия обратно в бытие, но слишком уж часто в последнее время Буратино его ощущал на себе с утра.
Глаза набухли изнутри, как весенние почки, но в отличие от почек раскрываться не спешили. К тому же мозг и так знал, что увидят глаза, когда все-таки раскроются: несмотря на застольные излишества, в каком бы количестве их ни впитывал в себя организм, надежный автопилот всегда возвращал Буратино в его двухкомнатную каморку. Да и знакомый запах подушки не давал повода для беспокойства. А увидишь разбросанные по комнате вещи – настроение точно не улучшится. Так что, почки-глаза, весна для вас пока что не наступила.
Как Терминатор из старого доброго фильма, Буратино продолжал сканировать состояние своего организма. Пока что статус большинства критичных систем на мониторе высвечивался красным и тревожно мигал, что также раздражало. Изнутри виски долбили маленькие злобные дятлы. Сердце стучало в ритме какого-то джаза, постоянно импровизировало – то ускорялось, то замедлялось, то делалось громче, то затухало. Во рту держался вкус старых сырых подгнивших опилок. Отвращения добавляло чувство, будто бы это были его, Буратино, собственные опилки. Если бы длинный нос был сейчас в состоянии различать запахи, то – нет, лучше уж пусть пока не различает… Странные метаморфозы происходят со вкусами – ешь-пьешь все вкусное, почему же тогда спустя всего лишь несколько часов во рту такое говно? Вроде вчера не блевал. Или?.. Нет, точно не блевал. А может, лучше было бы, если б проблевался… Да какая теперь разница…
А стол вчера был по-старорежимному обильный и вкусный, одним словом – богатый. На свой юбилей Карабас пригласил всех в традиционное для таких застолий место – трактир «Три корочки». Предприимчивый Трактирщик в свое время быстро сообразил, каких барышей сулит внезапно свалившаяся на его заведение известность и даже слава после истории с золотым ключиком, он даже, скорее всего, своим трактирщицким чутьем уловил, что эта слава сохранится на долгие годы, и поэтому переименовал свой трактир в «Три корочки» и повесил на все стены огромное количество фото почетных гостей, в разное время навещавших его трактир, среди которых, пожалуй, самым почетным и известным был Карабас-Барабас. Хотя и его известность за эти годы почти испарилась – молодежь слышала о нем в основном из анекдотов или по присказкам-поговоркам, происхождения которых они уже не знали. У поколения тогдашних мальчишек за тридцать прошедших лет сначала несколько раз сменились кумиры, потом кумиров не стало вовсе. Да и без знаменитой бороды – мечты всех хипстеров как того, так и этого времени – трудно было узнать «того самого Карабаса-Барабаса» (с бородой, конечно, нехорошо получилось, Буратино до сих пор из-за того случая точил древесный червячок, да и сам Кар-Бар, как его называли старые друзья, нет-нет да и напоминал Буратино с укором – мол, ну бороду-то зачем? Но вроде все давно списали на молодость и глупость Буратино, да и с аккуратной седой щетиной на все еще холеном лице Кар-Бар даже в свои годы выглядел импозантным мужчиной).
К известности Кар-Бару в те годы было не привыкать. На его представлениях всегда были аншлаги, его любила и власть (поговаривали, что не столько за верноподданнические постановки, сколько за доступных и неболтливых куколок из труппы, с которыми чиновники Города любили проводить время за кулисами), и богема (за неприкрытый эротизм с намеком на гомосексуальность и декадентские нотки в разыгрываемых сценках), и обычная публика (за понятность и социальную близость характеров, которые изображали куклы – Гопник, Чмо, Шалава, Мажор, Алкаш…). Попасть в труппу Кар-Бара было мечтой многих юных дарований, считающих себя артистами. Родители стремились изо всех сил просунуть хотя бы на кастинг своих девочек и особенно мальчиков, ведь предпочтения свои Кар-Бар практически не скрывал. На кастинг попадали все, кроме совсем уж убогих, в труппе же оставались немногие. Как ни странно, но разборки с Буратино и его друзьями из-за золотого ключика лишь добавили Кар-Бару не только известности, но и почти всенародной любви, чего вряд ли кто ожидал. Хотя на самом деле странного в этом было мало – жители Города всегда питали слабость к сильной руке и бородачам.
Вообще, та давняя история сильно изменила жизнь всех ее участников – у кого-то в лучшую сторону, как у Буратино, Артемона или того же Дуремара, но у кого-то и наоборот. Пьеро, самый лучший и, пожалуй, единственный друг Буратино, с детства имел неустойчивую психику. Беспричинная и частая смена настроения – он мог заразительно смеяться, а через минуту рыдать навзрыд, бессонница, отсутствие аппетита, постоянная депрессия, склонность к сочинительству декадентских стихов – все это лишь обострилось у него со взрослением. К тому же, став известным, Пьеро обнаружил, не без помощи сомнительных друзей из околотеатральной тусовки, что некоторые не вполне легальные вещества способны значительно увеличить амплитуду колебаний его настроения – от райской эйфории до адских мучений. На одном из таких взмахов этих безумных качелей он однажды и замер… Буратино оставалось лишь гадать, на каком полюсе – плюс или минус, Рай или Ад… Но никто и никогда не мог так выслушать Буратино, без фальшивого интереса или видимой скуки, ложного переживания чужих проблем или притворной радости чужим успехам, как это делал Пьеро. Его ум, когда не путешествовал между мирами, был острым и гибким, его слова всегда называли именно то, о чем Пьеро и думал. В его доме постоянно толпился народ – и никто никогда не слышал от Пьеро: «Сорри, я сейчас занят, я тебе попозже наберу» или «Бля, чувак, у меня на этой неделе совсем жопа со временем, давай ближе к следующей пятнице спишемся…» Грустный клоун ушел, веселые остались, но веселее от этого почему-то не стало…
А кто-то просто не успел насладиться славой. Джузеппе Синий Нос («Ты никогда меня не любил, старый алконавт», – подумал Буратино), Папа Карло – отец, мать и вся прочая семья Буратино («Прости, Па, я так и не купил тебе новую курточку»), Тортилла… Старуха, как и триста лет тому назад, все видела свое заросшее неприглядное болото с лягушками старинным прудом. И похоронить себя завещала в нем же. Спустя три аномально жарких лета и без того мелкое болото окончательно высохло и загорелось вместе с окружающими его торфяниками, так что каждый житель Города, дыша удушливым смогом, поминал не только природоохранителей, алчных застройщиков пустующих земель, пожарных, городские власти, но и заодно не причинившую за многие-многие годы своей жизни никому вреда старую черепаху…
«Депрессняк накатил, плохой признак, – шевельнулась в голове Буратино первая за утро здравая мысль. – Надо заставить себя встать, дальше – как пойдет». Тааак, головку на бочок, правую ручку в сторону, правую ножку свесили с кроватки, туловище пе… Еще раз, туловище пе… ре… вер… нули. Упор, подъем! «Поехали!» Вот только не надо резких движений! Все-таки болеем… Сначала надо посидеть минутку, вестиблюварный аппарат должен привыкнуть к вертикальному положению – мы же не хотим потом убирать зловонную лужу, правда? Таак, привыкли?.. Встаем! И тихонечко, медленно движемся в сторону туалета, по пути замечая возможный ущерб. Ничего не разбито в квартире? Вроде нет. Часы??? А, вот, под зеркалом. Кошелек??? Внутри похолодело, и Буратино даже вроде немного протрезвел. Кошелек он всегда оставлял вместе с часами. Часы – вот они, кошелька – нет… Бог с ними, с наличными. Буратино всегда носил с собой тот минимум наличных деревянных, который не жалко было потратить или потерять. Главное, в кошельке лежала его надежда, его нынешний золотой ключик, открывающий ему дверь в новую, светлую жизнь – его Золотая Карта.
***
Казалось бы, ну чего страшного – даже если ее потеряешь, заблокируй сначала, потом через несколько дней банк выдаст новую. Или заведи несколько запасных карт на один и тот же счет (ведь сколько раз хотели это сделать, а, Буратино?). Все так. Все эти возможности были. Не было только одного – времени на все это. А раз времени нет, будем думать по возможности максимально быстро и надеяться на лучшее. Во что ты был вчера одет? Серый пиджак, синие джинсы, рубашка… Какая на тебе вчера была рубашка? Да при чем тут рубашка?! В ней не мог остаться кошелек! Ты еще про носки вспомни… Пиджак… Вот он, аккуратно… лежит слева от тумбочки в прихожей… В карманах пусто… Джинсы… Где джинсы?! Топаем обратно в спальню… О, вот они, слева от кровати! Уже поднимая их с пола, Буратино почувствовал облегчение, увидев оттопыренный задний карман. Ух, есть! Нельзя же так пугать… Вооот она, родная, Золотая Карта на BURATINO KARLOV! Жить будем!
Карта была для Буратино не просто удобным платежным средством. Она была его талисманом, его фетишем. Даже несмотря на то, что средства на этой карте были далеко не безграничны, с ней у Буратино возникало ощущение того спокойствия, которое дают деньги – не настолько маленькие, чтобы это ощущение прошло до обидного быстро, не настолько большие, чтобы потерять связь с реальностью и возомнить себя всемогущим, заработанные не настолько честным путем, чтобы уже и забыть, ради чего горбатился всю жизнь, но и не настолько «нетрудовые», чтобы от стыда за них стремиться как можно скорее от них избавиться, причем потратив соответственно – на бухло, блядей, ну или просто на что-то, даже и не вспомнить, на что. А стыд за нечестно полученное (деньги, оценки в школе, благосклонность дам, повышения по службе) был у Буратино привит еще с детства. Для Мудрого Сверчка, которого Буратино считал своим настоящим Учителем, самым страшным ругательством было «жулик». Жуликами Сверчок называл и своих нерадивых коллег, и вещавших из телевизора лицемеров, и настоящих жуликов, и иногда своих учеников. «Вы, Буратино, – Сверчок ко всем обращался на вы, даже к школьникам, что необыкновенно повышало их самооценку, – вы жулик!» – говорил он, если Буратино не выучил урок или не сделал дополнительное задание. От этого Буратино становилось ужасно стыдно. Уж лучше бы дебилом называл, как другие учителя, честное слово… Как ты теперь поживаешь, Мудрый Сверчок? Надеюсь, что жив и воспитываешь очередное поколение маленьких «жуликов». Где-то ведь был номер твоего телефона… Надо найти и позвонить тебе… Потом, попозже… Как-нибудь… Так вот, из-за тех денег, что были на Карте, Буратино жуликом себя не считал.
Буратино всегда удивлялся тому, как одни и те же слова, сказанные одним и тем же человеком, по-разному воспринимаются разными людьми. Сидевший в школе за одной партой с Буратино (а Буратино все-таки пошел в школу и успешно ее окончил – спасибо Папе Карло, его крепкой рабочей руке и старому армейскому ремню с тяжелой бляхой), Арлекин, похоже, с самого детства мечтал стать жуликом. Причем таким Жуликом, определения которому Мудрый Сверчок не смог бы найти в своем богатом лексиконе. Обделенного способностями, трудолюбием, отзывчивостью к людям, да вообще какими-либо традиционными человеческими добродетелями, природа с самого рождения щедро наградила Арлекина другим – богатыми родителями. С трудом получившего аттестат Арлекина тем не менее приняли, не без их участия, в престижный вуз на экономиста (в то время эта профессия почему-то считалась перспективной). Не набравшись экономической мудрости, из вуза Арлекин вышел законченным циником и мерзавцем, к тому же обросшим полезными связями. И жену себе подобрал (вернее, ему подобрали родители) себе под стать – некрасивая, но из «хорошей» семьи, неумная, но с четким представлением о жизненных приоритетах, бездушная, но умело манипулирующая людьми. Поэтому, когда Кар-Бар искал для своего театра сразу и исполнительного директора, и коммерческого, лучшего варианта, чем эта парочка, он не нашел.
О проекте
О подписке