В другой раз авва Даниил пошёл в Фиваиду так же в сопровождении одного из своих учеников. Они плыли вверх по реке Нилу, и когда достигли одного селения, старец велел пристать, сказав:
– Нам должно остановиться здесь.
Ученик начал роптать:
– Доколе нам скитаться! Пойдём в Скит.
– Нет! Останемся здесь.
Они сели посреди села как странники. Ученик продолжал роптать:
– Угодно ли такое поведение Богу: мы сидим здесь как миряне? Пойдём, по крайней мере, в церковь.
– Нет! Останемся здесь.
Они пробыли тут до глубокого вечера. Брат совсем вышел из терпения, начал оскорблять старца:
– Беда мне с тобой, старик! Из-за тебя приходится и мне умирать.
В это время подошёл к ним престарелый мирянин, весь седой, сгорбленный. Он пал к ногам Даниила и начал их целовать и обливать слезами. Потом поприветствовал ученика и сказал им:
– Если вам угодно, пойдёмте ко мне в дом.
В руке у него был фонарь. С ним он ходил по улицам, искал странников, убогих, больных и вводил в свой дом. Когда пришли, он налил воды в умывальницу, умыл ноги старцу, а потом и другим братьям. В доме не было никакого богатства. Он предложил всем трапезу, а когда отужинали, собрал все крошки, остатки еды и отнёс собакам. Таков был его обычай: он ничего не оставлял на завтрашний день от ужина.
Старец отвёл хозяина в отдельное место, и там они пробеседовали до утра. А утром все распрощались и разошлись.
Дорогою ученик поклонился старцу:
– Окажи любовь, авва, кто этот человек, и как ты знаешь его?
Но старец не хотел сказывать. И тогда ученик опять поклонился ему:
– Авва, о многом другом ты поведал мне, а об этом человеке молчишь.
Так и было: старец рассказывал ему о добродетельной жизни многих святых, а об этом престарелом мирянине не хотел говорить. Ученик очень оскорбился этим и уже всю дорогу молчал. Когда они пришли в келью, ученик не захотел принести в обычное время хлеб старцу – в четвёртом часу по полудни.
Наступил вечер. Старец пришёл в келью брата и сказал:
– Чадо! Что значит это? Ты оставил меня, отца твоего, без пищи.
Ученик ответил:
– Если б я имел отца, то он любил бы меня как сына.
Старец поворотился и пошёл из кельи вон, но брат догнал его, остановил, начал целовать ноги:
– Жив, Господь! Не оставлю тебя, пока не поведаешь мне, кто этот человек.
Он не хотел оставить отца в скорби, потому что очень любил его. Тогда старец сказал:
– Дай мне немного поесть, и я скажу тебе.
После вкушения пищи старец сказал ученику: «Не будь непокорен. Не хотел я сказывать тебе за прекословие, которое ты допустил себе в селении. Смотри, не сказывай никому о том, что расскажу тебе. Человека этого зовут Евлогий. По ремеслу своему он каменотёс, весь день проводит в работе и ничего не ест до вечера. А вечером, собрав в селении всех убогих, мирских и монахов приводит в дом, всех кормит, как ты видел, а все остатки относит собакам, ремеслом своим он занимается с юности, а теперь ему более ста лет. Но и поныне Бог даёт ему такую же крепость в работе как в молодости. Ежедневно он вырабатывает по золотой монете.
Сорок лет назад я пришёл в это селение для продажи рукоделия. Тогда я был ещё не стар. При наступлении вечера пришёл Евлогий, забрал меня вместе с другими странниками, привёл в дом, угостил, предоставил ночлег. Я удивился его добродетельной жизни и начал поститься по неделе и молить Бога о нём, чтобы подал ему значительное имущество на дело странноприимства. В строгом посте я провёл более трёх недель и столь изнемог, что едва был жив. И вот вижу некоего священнолепного мужа, который, подойдя ко мне, спросил:
– Что с тобою, авва Даниил?
Я отвечал ему:
– Дано мною слово перед Богом не вкушать хлеба, пока не услышит Бог молитвы моей о каменотёсе Евлогии и не пошлёт ему благословения, чтобы он мог преизобиловать в деле странноприимства.
– Напрасно! Ему лучше оставаться в том положении, как сейчас.
Я возразил ему:
– Нет, Господи, подай ему, чтобы все прославили имя Твоё Святое.
Он отвечал:
– Говорю тебе, что его настоящее положение хорошо для него. Но если ты непременно хочешь, чтобы Я подал ему изобилие, то согласишься ли взять на себя ручательство о душе его? Спасёт ли он её при умножении имения своего? Только при твоём ручательстве Я подам ему.
– Владыко! От руки моей взыщи душу его.
В то время, как я говорил это, увидел себя стоящим в храме Святого Воскресения в Иерусалиме. Там увидел я сидящего на камне священнолепного отрока, с правой стороны которого стоял Евлогий. Отрок повелел одному из предстоящих Ему подозвать меня к Себе. Когда я приблизился, Он спросил:
– Ты ли поручившийся за Евлогия?
Предстоящие сказали за меня:
– Точно так, Владыка, – он.
Я взыщу с тебя поручительство твоё.
– Взыщи, Владыка, только умножь имение его.
После этого я увидел, что некие двое начали влагать в недро Евлогию великое множество золота. И чем более они влагали, тем более вмещало недро.
Проснувшись, я понял, что услышан, и прославил Бога.
Вскоре Евлогий, выйдя на свою работу, ударил в камень и услышал, что в камне пустота. От второго удара образовалось небольшое отверстие, а с третьего удара открылась значительная пустота, наполненная золотом. Объятый ужасом, Евлогий сказал сам себе: «Что мне делать, не знаю? Если возьму золото домой, услышит правитель, придёт и заберёт его себе, а меня подвергнет напасти. Лучше сложу золото в таком месте, где никто не узнает о нём». Он купил волов, будто бы для перевозки камней, и ночью, с великой осторожностью, перевёз золото к себе домой.
Доброе дело странноприимства, которое он доселе исполнял ежедневно, было оставлено им. Он нанял судно и прибыл в Константинополь.
Там царствовал тогда Иустин, дядя Иустинианов. Евлогий дал много золота царю и вельможам его, получил сан епарха и купил себе великолепные палаты».
«По прошествии двух лет, – продолжал рассказывать авва Даниил своему ученику, – опять вижу во сне священнолепного Отрока, что и прежде, опять во Святом храме Воскресения и спрашиваю сам себя: «Где Евлогий?». И вижу, что Евлогия изгоняют от лица Отрока и один эфиоп увлекает его. Проснувшись, я сказал сам себе: «Увы мне грешному! Что сделал я – погубил душу мою!».
«И вот пошёл я в то селение, – продолжал авва, – где прежде жил Евлогий, будто бы для продажи своего рукоделия. Я ожидал, что как и прежде придёт Евлогий и введёт меня в свой дом… Но никто не пришёл и не пригласил меня. Я встал и хотел идти, но тут увидел одну старицу и попросил её принести мне немного хлеба, потому что ещё не ел в тот день. Она принесла мне хлеба, варёной пищи и, севши возле меня, начала выговаривать: «Не полезно тебе входить в мирские селения. Разве ты не знаешь, что монашеская жизнь нуждается в удалении от молвы?»
Я возразил ей:
– Ведь я пришёл продать рукоделие моё.
Она сказала на это:
– Хотя ты и пришёл для продажи рукоделия, но не должен был оставаться в селении до глубокой ночи.
– Да, да!.. Но скажи мне, мать, нет ли в этом селении кого-либо, боящегося Бога и принимающего странников?
– О, владыка! Имели мы здесь каменотёса, очень милостивого к странным. Но Бог, видя его добродетель, наградил его: теперь он в Константинополе, и стал знатным человеком.
Услышав это, я сказал себе: «Я сделал это убийство». Пошёл в Александрию, сел на корабль и прибыл в Константинополь. Разыскав египетские палаты, я сел у ворот дома Евлогия, ожидая его выхода. Вышел он с великою гордостью, и я воззвал к нему: «Помилуй меня, имею нечто сказать тебе!»
Он не только не захотел взглянуть на меня, но приказал рабам своим бить меня. Я поспешно перешёл на другое место, мимо которого должно было идти ему, и опять воззвал к нему. И опять он приказал бить меня больше прежнего. Таким образом, под дождём и снегом я провёл четыре недели у ворот дома его и не мог побеседовать с ним.
Изнемогши, я ушёл оттуда, повергся перед образом Господа нашего Иисуса Христа и молился со слезами: «Господи, разреши меня от поруки за этого человека! Иначе я оставлю монашество и пойду в мир». Когда я говорил это мысленно, вздремнулось мне, и вот слышу необыкновенное смятение и голос: «Идёт Царица!» Пред Нею шли полки – тысячи тысяч и тьмы тем народа. Я воззвал к ней:
– Помилуй меня, Владычица!
Она остановилась и спросила:
– Чего ты хочешь?
– Я поручился за епарха Евлогия. Повели, чтобы я был уволен от этой поруки.
– Я не вхожу в это дело; удовлетвори, как хочешь, своему поручительству.
Проснувшись, я сказал себе: «Если мне и умереть придётся, не отступлю от врат Евлогия, пока не улучу возможности побеседовать с ним».
И опять пошёл я ко вратам его и, дождавшись, воззвал к нему, но подбежал раб его и нанёс мне столько ударов, что сокрушил всё тело моё.
Придя в совершенное уныние, я сказал себе: «Возвращусь в Скит, и если угодно Богу, он Своим способом спасёт Евлогия. Я пошёл искать корабль, которому надлежало плыть в Александрию. Войдя на этот корабль, я упал от скорби как мёртвый. В этом положении я задремал и в полусне опять увидел себя в храме Святого Воскресения, увидел и священнолепного Отрока, который сидел на камне честного гроба. Отрок воззрел на меня гневно, и от этого окаменело сердце моё, и не в силах я был сказать хотя бы одно слово. «Что ж ты не действуешь по поручительству твоему?» – спросил Отрок и велел повесить меня и бить двум предстоящим Ему. И били они меня довольно долго, приговаривая: «Не начинай дела, превышающего твои меры, не препирайся с Богом, не стужай Божеству».
От страха я не мог отворить уст моих, и, будучи ещё подвешенным, услышал голос: «Царица идёт!» Увидев её, я несколько ободрился и сказал тихим голосом:
– Владычица мира, помилуй меня.
– Чего ты хочешь? – спросила она, как и в первый раз.
– Я повешен здесь за поручительство моё за Евлогия.
– Я умолю за тебя, – сказала она мне.
И я увидел, как она подошла к Отроку и начала целовать ноги Его. Отрок сказал мне:
– Впредь не будешь делать этого?
– Не буду, Владыка! – отвечал я. – Молился я о Евлогии, желая лучшего. Согрешил я, Владыка, прости меня и повели разрешить.
– Иди в келью твою и больше не заботься о Евлогии. Я возвращу его к прежнему добродетельному жительству известным Мне способом.
Я проснулся неизреченно радостным, благодарил Бога и Пресвятую Владычицу.
По прошествии трёх месяцев дошёл до меня слух, что царь Иустин умер, вместо него стал новый царь, который поднял гонение на вельмож умершего царя, в том числе и на епарха Евлогия. Двое вельмож были убиты, имение их разграблено. Было разграблено и богатство Евлогия, а самого его царь повелел найти и убить на месте, Евлогий облёкся в прежнюю одежду, какую носил в дни убожества своего, и ночью бежал из Константинополя. Он возвратился на прежнее место жительства. Собрались к нему поселяне и говорили ему:
– Мы слышали, что ты сделался вельможею.
Он отвечал им:
– Если бы я был вельможей, вы не увидели бы меня здесь, о ком-то о другом вы слышали, я же ходил на поклонение святым местам.
Опомнившись от упоения суетою мира, Евлогий сказал сам себе: «Смирись, Евлогий! Встань, возьми свои орудия и иди на прежнюю работу. Здесь не Константинополь! Иначе, пожалуй, снимут с тебя голову». Он взял орудия ремесла своего и пришёл к камню, в котором однажды нашёл золото. Он надеялся найти его и сейчас. До полудня ударял он в камень и не нашёл ничего. И вспомнились ему обилие яств и наслаждений, которые были прежде, роскошные палаты, обольщения и гордость мира сего… Но он настойчиво говорил себе: «Встань и иди работай: здесь – Египет».
Мало-помалу святой Отрок и святая Владычица привели его в прежнее благочестивое состояние. Бог не забыл прежнего добродетельного жительства его.
«По прошествии нескольких лет, – продолжал рассказывать авва Даниил ученику своему, – оба мы и пришли в это селение. И ты помнишь, как он нас встретил вместе с другими бездомными. А я, как увидел его, вздохнул из глубины сердца и прослезился: «Как велики дела твои, Господи, всё премудро сотворил Ты! Кто чудеса Твои и судьбы, Владыка, может исповедать? Я, грешник, начал уже погибать: едва не вселилась в ад душа моя!..»
Когда Евлогий умыл мои ноги, мы сели за трапезу, а потом я спросил его:
– Как поживаешь, брат?
Он отвечал:
– Молись за меня, отец, потому что я человек грешный, и у меня нет никакого имущества.
– О, если бы ты не имел и того, которое имел!
Евлогий насторожился:
– Почему так, владыка? Разве я чем-нибудь соблазнил тебя? Тогда я поведал ему всё случившееся, и мы плакали вместе. Потом он сказал:
– Молись о мне, чтоб я исправился хотя бы отныне.
И сказал я ему:
– Истинно говорю тебе, брат, не ожидай получить имение, большее того, которое имеешь: будешь получать по одной золотой монете в день. Это даровал тебе Бог на дневное содержание.
«Вот, чадо, – обратился авва Даниил к своему ученику, – я сказал тебе всё об этом человеке, а ты не пересказывай этого никому».
И ученик хранил этот рассказ в тайне до самой смерти святого старца Даниила.
Преподобный Антоний Новый, сын славных и богатых родителей, оставив богатство и славу и возлюбив иноческое житие, поселился в некоторой горе. Там провёл он много лет в безмолвии, удручая себя многими трудами и подвигами. После этого случилось ему однажды читать Лествицу Божественных добродетелей. В конце статьи о послушании он нашёл следующие слова: если жительствующий в безмолвии познает свою немощь и, оставив безмолвие, предаст себя в обучение послушанию, то он, будучи слеп, без труда прозрел о Христе. Обращая непрестанно в уме эти слова, Антоний говорил себе: «После стольких трудов и подвигов иноческих я ещё слеп? Хочу прозреть».
И, оставив пустынное житие, пришёл в общежительный монастырь в Вифинию, расположенный в горах, славившийся жительством иноков.
Он остановился в гостинице у ворот монастыря под видом прохожего.
Несколько дней пробыл тут с прочими странниками. Не желая употреблять монастырскую пищу за просто так, Антоний ходил в ближнюю гору, собирал дрова, носил на плечах и складывал у монастырских ворот. Заведовавший гостиницею монах, увидев это, сказал ему:
– Что делаешь ты, авва? Монастырь не нуждается в твоей помощи. Приходящие к нам употребляют монастырскую пищу как милостыню.
Антоний ответил – Отец, и мне известен этот обычай, но, не желая оставаться праздным, я делаю это по своей доброй воле.
И продолжал жить и трудиться при монастыре, никому ничего не говоря о своём намерении.
Заведовавший странноприимством брат пошёл к игумену и сказал ему об Антонии. Игуменом был блаженный Игнатий, с Божией помощью построивший монастырь своими трудами. Он велел заведующему гостиницей спросить Антония, чего он хочет, так долго пребывая у ворот монастыря. Антоний ответил:
– Если будет на то воля Божия, ради душевной пользы хочу жить с вами.
Тогда игумен велел привести Антония. Он слышал о его высоком подвижничестве. И потому спросил, ради чего тот пришёл к ним. Антоний ответил:
– Хочу стать вам подобным по добродетели.
Игумен возразил:
– Прожив столько лет самочинно, ты не сможешь жить в послушании. Многие, жившие самочинно и стяжавшие некоторые добродетели (воздержание, пост, нестяжание, телесное зло-страдание), подвергшись испытанию общежития, оказались недостаточными даже в тех добродетелях, которыми они прежде, по мнению их, обиловали.
Антоний ответил:
– Об этом и я узнал из учения боговдохновенных отцов и поэтому пришёл к вам, чтоб жить в послушании и получить от вас наставление добродетельного жития.
После этих слов игумен принял его и дал послушание при церкви, довольно тяжёлое и для многих невыносимое. Пробыв некоторое время в этом послушании, Антоний не удовлетворился им, а потому пришёл к игумену и сказал ему:
– Авва, я пришёл сюда для подвига, а данное мне послушание слишком легко.
Тогда игумен отдал его в помощники монаху, заведовавшему виноградником.
Будучи несведущим в возделывании виноградника Антоний постоянно обрезал себе пальцы, но терпеливо занимался возложенным послушанием.
Когда виноград начал созревать, ему было поручено его стеречь. Некоторые из братии, проводившие невнимательную жизнь, просили у него винограда. Он отвечал:
– Мне не позволено делать этого. Виноградник перед вами. Если хотите, берите. Но если возьмёте, мне надо будет сказать об этом игумену, поскольку я ежедневно исповедую ему свои помышления.
Выслушав это, монахи уходили.
Когда собран был виноград, Антонию дали послушание в трапезной. Ежедневно до трёх часов ночи приходилось ему проводить в ней, поскольку на трапезу приходили в разное время да ещё выговаривали ему за плохо приготовленную пищу. За это время износились его одежда и обувь. Антоний стал бедствовать от мороза. Игумен видел это, но одежды не давал, желая доставить духовную пользу. Особенно ноги Антония страдали от мороза. Видя его в такой нужде и в таком страдании, братья соболезновали ему: один подстилал овечью кожу под ноги; другой давал сандалии. Но страдалец ничего не принимал, говоря братии:
– Я точно знаю, что отец наш видит мою нужду, и на него возлагаю всё попечение: когда Бог велит ему, тогда он даст мне нужное за моё смирение.
Миновали зима, лето и осень – Антоний по-прежнему оставался полуобнажённым. Не выдержав, Антоний пришёл однажды к игумену и сказал:
– Владыка! Если монастырь не может снабдить меня необходимым, позволь мне попросить всё это у моих знакомых?
Игумен ответил:
– Мой монастырь питает всю братию и тебя ли одного не может пропитать и одеть? Сначала мы слышали о тебе, что ты подвижник и терпеливо переносишь телесные страдания; теперь же я не вижу в тебе ничего того, что слышал о тебе. Подвергшись ничтожным лишениям для своего же духовного образования, ты оказался малодушен и нетерпелив.
Антоний молчал. Осыпав его всевозможными укоризнами, игумен прогнал его.
О проекте
О подписке