Поселилась Варя в доме, находившемся в переулке напротив Белого дома. Произошло это по чистой случайности. Как-то вечером за пару дней до командировки к ним в отделение заехал хороший знакомец Никитина, овдовевший полковник, служивший в тот момент в Приднестровье.

Зажав под мышкой папку с делом, Варвара зашла к Никитину в кабинет, где мужчины уже вовсю гудели своими хорошо поставленными баритонами и стоя распивали молдавский коньяк. Успевший разгорячиться от выпитого полковник, узнав о ее поездке в Москву, не терпящим возражений тоном предложил остановиться в его пустующей квартире. С гостиницами в разворошенной с девяносто первого стране даже в столице было туго – многие закрывались; остальные были в те дни переполнены народными депутатами и прочими аппаратными служащими.

На вопрос Никитина, заданный шутливым тоном, – не будет ли небезопасным молодой сотруднице в одиночку находиться в сердце назревших в стране перемен, полковник отмахнулся: «У вас-то что, лучше? По всей стране дурдом».

Варе было неловко останавливаться в чужой квартире, но она, тогда еще глупенькая, охваченная грешной страстью к женатому начальнику, тешила себя надеждой, что и Сергей сможет следом вырваться в столицу на пару дней.В итоге Никитин не приехал: в этом не было рабочей необходимости, а служебные дела он всегда ставил выше личных.

Так в последние дни сентября девяносто третьего Варвара Сергеевна оказалась в гуще надвигающихся событий, впоследствии обозначенных историографами как «расстрел Белого Дома».

Москва, расстилавшаяся под окнами полковничьей квартиры, кишела демонстрациями. Вскоре к депутатам Верховного Совета, засевшим в Белом доме в знак протеста против противоправного роспуска высшего законодательного органа страны, добавились сторонники Руцкого и Хазбулатова, а сам дом окружили колючей проволокой и постами охраны подведомственные отчаянно рвущемуся к власти Ельцину спецслужбы – милиция и ОМОН.

На центральных улицах Москвы собирались тянувшие народ каждый на свою сторону ораторы. Вокруг творилось невообразимое – люди воодушевленно выкрикивали лозунги, за которые каких-то пару-тройку лет назад можно было получить большой тюремный срок.

Как гражданская единица, Варвара Сергеевна была на стороне тех, кто пытался страну сохранить, – на стороне законной власти, именовавшейся тогда Верховным Советом народных депутатов. Но их лидеры симпатий у нее не вызывали. А кипевшая и в ней, и вокруг молодая энергия рождала уверенность, что новое в лице Ельцина и его команды неизбежно одержит верх. Прежняя конструкция разрушилась в девяносто первом, и большинство тех, чьему мнению она доверяла, видели будущее России в необходимых радикальных переменах. Молодой майор Никитин до поры до времени поддерживал Ельцина.

Люди, уставшие как от советской бюрократии, так и от неопределенности и нищеты, обрушившихся на них с началом правления команды либералов, повсеместно бастовали, и очень часто (как и сама Варвара Сергеевна) сами не понимали, чего хотят. Одни и те же с утра могли выступать за Руцкого, а к вечеру уже склоняться к поддержке Ельцина.

В те хаотичные, безумные дни, даже в ведомственном архиве дежурный сотрудник мог в рабочие часы уйти на очередной митинг или выскочить на пару часиков в магазин за едой.

Наблюдаемое ежедневно из окна поначалу казалось Варе нереальным – сотни обывателей покинули дома и жгли у Белого дома костры, пели песни, шумели, кричали, гудели, стучали арматурой и строили баррикады. С балкона Белого дома выступали осажденные лидеры, а охранявшие их силовики, пропуская оппозиционеров за заграждение и обратно, запросто с ними курили и дружелюбно болтали.

Через пару дней Самоварова привыкла, что происходившее – не кино. Она мучительно подавляла в себе желание примкнуть к митингующим, ведь там, в шаговой доступности, крутил колесо истории вихрь перемен.

Бывший опер назначил встречу на третье октября. Ссылаясь на здоровье, попросил молодую коллегу из Ленинграда встретиться поближе к его дому. Нимало не смущаясь, подчеркнул, что в качестве благодарности она должна будет помочь ему дотащить до дома какие-то книги.

Договорились встретиться на станции метро «Октябрьская». Возрастной опер оказался бодрым и с виду вовсе не больным. В руках у него было две увесистых сумки.

– От матери перевожу. Она у меня в книжном до пенсии работала. Черт знает, что творится! А так хоть библиотеку на крайняк продам, – пояснил он, сообщив множество неуместных подробностей о своей личной жизни.

Пока поднимались по эскалатору, опер сетовал на происходящее в стране – гиперинфляция и девальвация, двоевластие и нелегитимность – в ту пору этими словами ловко жонглировал даже школьник. Из словесного потока коллеги Варе удалось лишь ухватить и без того очевидное – что «надвигается какая-то страшная жопа».

Сторонников и Ельцина, и Руцкого опер ненавидел одинаково, впрочем, и обратно в Советский Союз не хотел. Почти всех, начиная с бастующих шахтеров и заканчивая творческой интеллигенцией, называл «бандформированиями» и вел себя так, словно совершенно забыл, по какому поводу встретился с коллегой.

Выйдя из метро, они сразу же воткнулись в плотную, воодушевленно- агрессивную толпу.Люди всех возрастов, среди которых были и женщины, беспрерывно – а многие до хрипа – кричали. Из заглушаемых ревом толпы, но уже как знамя переходящих от одного к другому фраз Варя уяснила, что надо строиться в колонны и идти к Белому дому, на подмогу.

Ей вдруг стало невероятно интересно: вот так, случайно, она получала возможность соприкоснуться с тем, чем дышал в последние дни взбудораженный до предела народ.

В ее родном городе эти два года, за которые, в агонии, прощался с жизнью Советский Союз, тоже происходило подобное – люди собирались, митинговали. Вот только там это ее не касалось – Варя ходила на службу, в обед отбегала с коллегами отовариться: масло, колбаса, сыр и даже сигареты были в дефиците, доставала через знакомых щуплых кур и, продолжая делать свою работу, пыталась не поддаваться панике. Главное было не вылететь со службы и прокормить дочку…

Потеряв на минуту бдительность, Самоварова не заметила, как стоявший позади нее и продолжавший что-то бухтеть ей в спину опер исчез. Решив, что эгоцентричный дедуля выбрался из толпы и отправился домой (ссылался же на плохое самочувствие!), она растерялась. Мобильных в то время не было, а в ее руке осталась увесистая сумка с книгами. Адреса сослуживца она не знала.

Телефоны-автоматы в те времена стояли у любого входа в метро, и Самоварова решила выждать несколько минут, чтобы ему позвонить.

– Девушка! – окликнул прижимавший ее слева парень. – Как вас зовут?

Он был молод – около тридцати – и невероятно хорош собой. Скуластый, твердолобый, с тонким длинным ртом и жадным до жизни взглядом холодного василькового оттенка глубоко посаженных глаз. Подобный типаж режиссеры обычно брали на роли обворожительных подонков.

– Может, ну их всех на фиг? Пойдемте прогуляемся? Кофе выпьем, по мороженке съедим?

В его голосе слышался едва уловимый, типичный для москвичей, часто выделяющих букву «а», акцент.

– У вас есть монета? Мне надо позвонить.

В то время, несмотря на его лихость, люди были открыты друг другу. Диалог с незнакомыми на улице, в бесконечных очередях или в таких вот столпотворениях, вовсе не означал возможность развития дальнейших отношений. Случайно разговориться и узнать много нового можно было хоть с профессором, хоть с бандитом, а нарваться на хамство случалось и от учителя или инженера – нищета и беспредел озлобляли некоторых до крайности, а иных делали хитрее или человечнее.

– Девушка, – не отлипал парень, – ну зачем вам это грозное шествие? Еще на ОМОН нарветесь в суматохе, пострадает ваша неземная красота. Говорят, «черемуху» вчера в ход пустили, резиновыми палками оппозицию бьют.

– А вы здесь зачем? – огрызнулась Варвара. – Сами-то зачем здесь стоите?

– Я товарища уже полчаса жду. Договорились при выходе из метро. А куда мне деться, если здесь толпа? И я стал ждать вас, – понизив голос до шепота, нагло кадрился он.

– А как же товарищ?

– Не пришел. Забухал, наверное. Он рок-музыкант, у них это обычное дело.

Варе стало интересно – вместе со всей страной она с конца восьмидесятых слушала на кассетнике «Наутилус» и Цоя, ДДТ, «Аквариум» и курехинскую «Поп-механику». А сколько было не столь известных, но гениальных кухонных исполнителей… Вдруг суетливая Москва тоже на них богата?

– Я не местная. Была здесь с человеком. Пожилым. Он куда-то запропастился.

– Да и хрен с ним! – осклабился парень. – Дела пожилых краса-а-виц не волнуют. А пойдемте к моему товарищу на квартиру?

– Если он бухает так, что себя не помнит, то зачем?! – вконец опешила Варя от наглого предложения.

Жадные губы оказались возле самого уха:

– Кое-чего покурим. Видак посмотрим.

Идти она, конечно, никуда не собиралась, но в ней завозились противоречивые эмоции – с одной стороны, она не прочь была продолжить диалог с нахальным красавцем хотя бы для того, чтобы скоротать время, за которое чокнутый опер успел бы добраться до дома, с другой – как офицер милиции, она была обязана отреагировать на планировавшееся нарушение уголовного кодекса: статью за наркотики еще никто не отменял. Но сейчас она была не на службе, и женщина взяла в ней верх.

– Не имею привычки ходить на всякие сомнительные хаты с незнакомцами, – спокойно ответила она и впервые улыбнулась.

Парень стоял к ней вплотную, и она чувствовала, как в его груди екало нетерпеливое и любопытное желание, такое, которое способны испытывать мужчины, особенно молодые, в первые минуты знакомства.

Вокруг словно что-то сгустилось – люди, обступившие их со всех сторон, еще больше оживились и стали громче кричать. Самоварова поняла: в Белом доме началась стрельба. Вот только кто в кого, а главное – зачем, было неясно.

Испугавшись своего невольного присутствия в скопище то ли правонарушителей, то ли будущих героев, она попыталась выбраться из людской гущи. Мешала увесистая сумка, тянувшая вниз.

Она не без труда обернулась на выход из метро. За то время, что она здесь стояла, примкнувшие к толпе люди сгрудились за ее спиной уже плотной, в несколько рядов, стеной. Поверх голов Варя увидела лицо парня, который незаметно переместился к дверям.

– Я вас люблю! – толкаясь локтями, выкрикнул напоследок он и растворился за дверью метро.

Когда ей наконец удалось чудом выбраться, монеты для таксофона, как назло, не оказалось ни у одного из тех, к кому она обратилась. Люди, отмахиваясь, продолжали возбужденно кричать, а те, кого не интересовало грядущее шествие, выйдя из метро, спешили прочь. Когда удалось раздобыть монету, она набрала Никитину.

– Варь, я не знаю его адрес! – ревел в трубку он. – Что значит потерялся?! Какие еще колонны?! Что там творится? Что за рев? Не стой там, быстро возвращайся в квартиру. Да и хрен с ней, с этой сумкой! Возвращайся в квартиру, запрись и звони ему, передоговорись о встрече, когда все уляжется.

Повесив тяжелую трубку таксофона, удрученная и напуганная тоном начальника Варя стала жалеть, что не приняла дурацкое предложение «прогуляться и съесть мороженки».

Ей часто хотелось сделать что-то назло женатому любовнику.

Эх, молодость…

Отчаянная в своих бездумных порывах, неосмотрительная в сиюминутных желаниях, насыщенная красками, вне зависимости от времени года и господствующего режима, бесстрашная и самодовольная…

Куда все с годами девается?

Как получается, что на смену пусть глупому, но пульсирующему и живому в человеке с возрастом приходят одни скучные серые мысли?

Люди начали удаляться от метро и под бодрые команды, отдаваемые в рупор, строиться на площади в колонны. Приняв разумный совет Сергея, Варя решила вернуться в квартиру и там переждать. В понедельник ей снова нужно было в архив.

Переулок рядом с Белым домом был запружен людьми. Раздававшиеся где-то рядом выстрелы казались нереальными – «Нет-нет, это просто хлопки петард… или холостыми…» – убеждала себя Варя.

Под ее ногами, обутыми в кокетливые остроносые черные полусапожки, опасно скрипели охровые листья, где-то мелькнул алый флаг, люди вокруг кричали уже яростно и бессвязно, всюду валялись окурки, листовки, пустые бутылки и прочий мусор.

Вдруг над всем этим, словно с неба, послышался голос:

– Молодежь! Все боеспособные мужчины! Стройтесь в колонны!

Она не верила своим ушам… Словно на машине времени попала в другой октябрь – семнадцатого года. Выстрелы, доносившиеся со стороны Белого дома, гарь и пыль, заставили ее припустить что есть мочи…

В квартире полковника в холодильнике завалялась пара сосисок, а в шкафчике на кухне – остатки крупы, рассыпной чай в жестяной коробке. В серванте она обнаружила несколько заныканных хозяином сигарет «Ява» в мягкой пачке.

Болезненному оперу удалось дозвониться только через час. Ответил ей незнакомый голос: отрывисто, нервно он сообщил, что того увезли на «скорой» с сердечным приступом.

Самоваровой почему-то подумалось, что ответивший, видно, заскочил в квартиру опера прямо с митинга на Октябрьской площади, чтобы попить воды или сходить в туалет.

Или же…или же этот разговор ей позже приснился?

О том, что происходило в последующие полтора дня, вернувшись в родной Ленинград и упав в спасительные объятия Сергея, Варя предпочитала не вспоминать.

И о чем вспоминать? Зачем?..

Силовые действия нелегитимного президента увенчались успехом, – впрочем, его поддержали практически все СМИ и телевидение.

Впоследствии историки будут по-разному трактовать события октября.

И событий Октября, что вскипел за семьдесят шесть лет до этого в ее родном городе – тоже.

Зимний, оказывается, никто, кроме кучки мальчишек и женского батальона, не охранял. Большевики, оказывается, взяли власть практически без боя.

Но тех, кто помнил все наверняка, уже не было в живых, а в их противоречивых мемуарах оставались белые пятна.

Варе же, напуганному наблюдателю событий октября девяносто третьего, оставалось лишь заглушить в себе ненужное воспоминание, обрубить его как канат, чтобы идти дальше по своей непростой, но понятной дороге.

Заглушив пережитое на нижнем слое сознания, она о нем позабыла. Помогла всегда стоящая на страже разумного психика и… водка.

В тот поздний вечер, когда не на шутку всполошенный событиями Сергей встретил ее на вокзале, они поехали в пустующую квартиру холостого знакомого и в первый и последний раз в их общей истории крепко напились.

А наутро Сергей хмуро, слишком хмуро молчал.

Наверное, вынося мусор на улицу, успел позвонить не только дежурному в отделение, но и жене. Прежде чем заставить Варю встать и одеться, он успел принять душ, прибраться и вымыть посуду, а потом тщательно осмотреть квартиру – менты следов не оставляют. Затем отправил любовницу на такси к матери, где находилась в те дни маленькая Анюта.

Только вот Варя напрочь забыла: рассказала ли она ему про всё, что с ней ещё приключилось, сказала ли полуправду или же ей это просто приснилось? Привиделись утробные безудержные рыдания, пустые и злые, подернутые водочной мутью глаза не любовника – а просто чужого мужа…

Теперь же новый неспокойный октябрь привел ее в столицу, откуда ей необходимо взять след, идущий назад, к предкам и… куда-то еще. Пробежав то, что было милостиво выделено ей свыше на карьеру, Никитина и семью, она возвращалась туда, где, без сомнения, уже не раз бывала когда-то.

Там была смерть и была невыносимая, напрасная жестокость.

Но также была любовь. Там она проживала свои земные часы на полную катушку…

Расположившись в крошечном уютном гостиничном номере, Самоварова вышла с Лаврентием на короткую прогулку. В кафе, после пережитого в поезде, идти окончательно расхотелось, а вожделенный еще вчера бокал шампанского она уже без прежнего радостного предвкушения решила выпить в буфете театра.

Взяв на рецепции пару бутылок воды, Варвара Сергеевна вернулась в номер. В сумочке лежала шоколадка, в номере была кофемашина. Наскоро перекусив, она покормила пса и отправилась в душ. Взглянув на часы, поняла, что времени до похода в театр еще предостаточно.

Почувствовав резко навалившуюся после длинной дороги усталость, решила немного вздремнуть. Лаврентий без спроса запрыгнул на кровать и тут же свернулся калачиком у нее в ногах.

***

Весна уверенно захватывала пространство. Сосульки, висевшие на стыке хлипкой крыши и выкрашенной в казенный зеленый цвет стены, стремительно таяли. Гул проснувшегося от спячки, оживающего под солнечными лучами густого леса перекрывала непрерывная капель.

Васин младенец где-то на краю деревеньки напитывался материным молоком, а пустобрех-щенок, оторвавшись от соска, резвился во дворе, вызывая улыбку на хмурых, заскорузлых от ветра и тяжелой работы лицах охранников.

Столица насчёт «особенного» заключенного так и молчала.

Дежурный, оправдываясь за какие-то неведомые силы, объяснял, что телеграммы в связи с постоянными перебоями доходят до столичного начальства по принципу рулетки – и по этой причине по каким-то вопросам отвечают сразу, по каким-то ответов нет.

Варвара Сергеевна мучительно хотела вернуться в свое настоящее, но это было ей неподвластно.

– Возвратимся к нашему делу, – наугад вытащив из груды папок одну, она не без труда развязала тугой серый бант. – Где, когда и как, при каких обстоятельствах вы убили ту женщину?

Раскрыв папку, она демонстративно небрежно перебирала документы из дела какого-то Остапчука, задержанного, а затем этапированного (как усела она прочесть) в столицу за серию разбойных нападений.

– Я ее не убивал, – разглядывая щербатый грязный пол, помотал головой незнакомец.

– В прошлый раз вы сказали, что вас подставили… Кто и зачем, по вашему мнению, это сделал?

– Те, кто хотел от меня избавиться.

– Фамилии.

– Это ваша работа, – невозмутимо отвечал он, – выяснять фамилии.

– Выходит, вас слили. Какие-то могущественные силы, с которыми вы мутили темные делишки, взяли и слили, – шутейным тоном опытного следака, который часто действовал эффективнее откровенного «наезда», продолжала она.

– Выходит так.

– Вы вступили с убитой в половую связь?

– Я не хочу об этом рассказывать. Вам.

– Ну… ежели вы так воспитаны, что вам неловко об этом говорить с женщиной, мы можем предоставить вам следователя-мужчину, – даже не представляя, есть ли в этом здании еще хоть один следователь, пожала плечами Самоварова.

– Мы… Как же вы любите это ваше «мы». Я очень хочу с вами говорить! – Незнакомец поднял голову и посмотрел на нее в упор. – Вы даже не представляете, насколько это для меня важно. Но не на эту тему.

– Так… И на чем же мы в прошлый раз остановились?

– На том, что вы все еще не замужем.

И хотя она точно знала, что это не так, что где-то «там», где много воздуха и солнца, у нее есть стабильность и любовь, она невольно принимала чужие правила игры, понимая, что в этом пространстве играют почти безо всяких правил.

– Хорошо. Пусть так. Я не замужем. Какое это имеет отношение к вашему делу?

Человек удручающе долго молчал.

– Еще раз повторяю свой вопрос: какое это имеет отношение к тому убийству, которое, как вы изволили выразиться в прошлый раз, вам инкриминируют? Или же вы полагаете, что можете водить меня за нос?