На этом настаивал отец, мелкий министерский чиновник, скептически относившийся к танцам и часто выговаривавший матери, что танцовщица – не профессия. Он ошибался. Учась через пень-колоду на маркетолога, в двадцать Ника преподавала в детской школе танцев, а в двадцать три – взяв бронзу на главном конкурсе в Москве по сальсе, – устроилась на работу во взрослый танцевальный клуб, сняла свою первую квартиру и с чувством пугливого облегчения покинула родительский дом.

К своим нынешним двадцати семи Ника существенно подкорректировала отношения с противоположным полом. Избавившись от бессмысленно, но все так же цепко надзиравшей (теперь уже только на словах) за ее нравственностью матери, наконец вылечившись от передающегося половым путем вируса и однажды чудом сбежав от сексуального маньяка, она стала дарить свое тело с умом, предпочитая чистеньких, чаще женатых мужчин.

Женатые любовники закрывали гештальт – все еще жившие на задворках памяти образы теперь уже почти безымянных, некогда задиристых и модных мальчишек-старшеклассников или их друзей-студентов, на которых она, в свои тринадцать не по годам чувственная, но еще невзрачная, даже не смела взглянуть.

Повзрослевшие и погрустневшие, кем-то между делом окольцованные, недосягаемые прежде мальчишки теперь не только, как было в ее семнадцать, восхищались ее телом, но и упивались ее легкостью, бесследно испарившейся у их достойных, постоянно недовольных жен.

О собственном замужестве – тяжеловесном слове, так и висевшем в последние годы на губах матери, Ника думать не хотела… зачем?

Она много и с удовольствием работала, избегая любых утяжелений в отношениях, приятельствовала с такими же, как она, самодостаточными женщинами, активно вела в инсте бьюти-блог, и за месяц до пришествия ковида задумала копить на первый ипотечный взнос за однокомнатную квартиру – хозяйка клуба прозрачно намекнула, что с осени хочет сделать Нику, за несколько лет ставшую не только ведущим преподавателем, но и ее незаменимой помощницей, управляющей.

Чуть меньше года назад, в октябре, в ее жизни случился Алексей Соловейчик – один из шапочных знакомых хозяйки, приехавший осмотреть соседнее, принадлежавшее мужу хозяйки помещение, которое планировалось отремонтировать и сдать в аренду.

В тот вечер куда-то срочно упорхнувшая хозяйка поручила Нике организовать в ее отсутствие просмотр лофта.

Алексей, фирма которого специализировалась на суперновых системах кондиционирования помещений, до неприличия сильно опоздал и, дабы загладить вину, пригласил ее на ужин в ближайший ресторанчик.

Не сказать, чтобы она по уши влюбилась, но как-то так вышло, что он – почти комично ушастенький, чернобровый, не слишком остроумный диванный оппозиционер – незаметно вытеснил из ее жизни всех остальных.

Возможно, причина неожиданной и прочной привязанности крылась в череде неудачных, предшествовавших их встрече отношений.

Незадолго до Алексея ей попался альфонс, который уже после двух свиданий назойливо стал клянчить в долг солидную сумму; а следующий, женатик, как оказалось, нуждался вовсе не в физической близости, а исключительно в бесплатном психологе.

Подустав от радостей и отрыжек необременительного секса, естественно повзрослевшая в отсутствие давящего взгляда матери и молчаливых упреков отца, Ника захотела стабильности.

Алексей хорошо зарабатывал, при этом не унижал ее денежными подачками; не допрашивал, не опаздывал, не засиживался и не жаловался на жену. Рыхловатый от природы, но подтянутый (гантели плюс сила воли), он пах той самой необременительной для нее стабильностью и хорошим нишевым одеколоном.

Встав в отвратительном расположении духа, которое сознание тут же списало на пару лишних бокалов вина, Ника, как обычно нагишом, направилась в ванную.

В большом сонном зеркале коридора периферическое зрение ухватило движение большого и неуклюжего, пугливо передвигавшегося в сторону ванной белого пятна. Остановившись у зеркала и поглядев на свою наготу, она вдруг почувствовала к себе небывалое и жгучее отвращение.

Метнувшись в ужасе обратно в комнату, Ника выдернула из-под подушки мобильный, который со вчерашнего вечера не выпускала из рук.

Последняя закрытая в инете вкладка была страничкой сайта «Афоризмы и стихи». Открыв ее, перечитала дурацкий, возмутительно глупый стих какой-то Ирины А., на который случайно наткнулась вчера.

Из окошка скребется осенью,

Меня милый, любимый бросил мой

И помятую, и нежеланную

Рюмкой пятничной долгожданную

Ты постой, погоди холодно солнышко,

В рюмке той нету донышка.

Я любовь свою себе придумала

Ворожила в ночь, в воду плюнула

Одинокая, нежеланная

Лишь убогому долгожданная

Погоди, молю…

Ты вглядись в меня!

Что придумано – то и истина.

Встав на корточки у кровати и уткнувшись лицом в простыню, Ника разрыдалась.

Гнойник, нарывавший в душе с пандемийной весны, вчера неожиданно прорвался наружу и превратился в конкретное действие, на которое почему-то до сих пор не было никакой реакции.

Вчера, выпив после эфира в инсте с полбутылки вина, Ника, приказав совести заткнуться, отыскала в контактах айфона еще в мае занесенный, обозначенный коротеньким «Н» и эмодзи, символизирующей какашку, номер, и, почти не думая, набрала в ватсапе нехитрый текст, вероятно, услышанный в дерьмовом сериале с картонными героями.

Почувствовав секундное злорадное облегчение, нажала кнопку «отправить».

Прошло мучительных полчаса, но сообщение не было прочитано получателем.

Ника пошла в душ. Заставила себя сделать вечерний уход, которому как раз в тот вечер учила в инсте подписчиц – три разных сыворотки, масло для роста ресниц и бровей, крем под глаза, на лицо и шею, массаж нефритовым мезороллером между нанесениями всех этих средств.

Выйдя из ванной, она бросилась к лежавшему на подзарядке мобильному.

Сообщение все еще значилось непрочитанным.

Добив бутылку красного, Ника, то бессмысленно глядя в экран с сериалом, то бесцельно шарясь в мобильном, ждала ответа.

Ей пришло в голову, что именно в таком состоянии, должно быть, ждут в очереди результат КТ больные ковидом – вздрагивая от каждого дверного всхлипа, жадно прислушиваясь к голосам медперсонала и представляя, а затем уже окончательно убеждая себя в неблагоприятном диагнозе.

А каким, в ее случае, мог быть «благоприятный» диагноз?

Она не знала.

Он никогда не решился бы сам.

Каждый раз, когда отводил глаза при прощании, его продырявленная и страстью, и долгом душа будто вымаливала у Ники вмешаться в ситуацию.

Еще в начале стремительно развивавшегося романа она много раз представляла, как он паркуется перед загородным домом, как заходит в него, снимает в громадной, с мраморным полом прихожей дорогие итальянские ботинки, наспех целует бросившихся навстречу детей, машинально треплет за ушами примостившуюся на руках одного из них уродливую крыску-собачку, а потом неожиданно обрушивается на нее с яростным криком: «Место!».

Из кухни тянет жареным мясом и пригоревшим чесноком, а жена где-то в доме хихикает с массажисткой.

Не снимая костюма, он проходит в ванную и моет руки, затем идет в кухню-столовую, убранство которой стоит, как хороший автомобиль.

Открывает сковородку и раскладывает по тарелкам давно остывшее мясо и пережаренный зеленый горошек.

За ужином дети, мальчик и девочка, вяло ковыряются в тарелках, во что-то играя в мобильных.

Весь ужин он едва сдерживает себя.

Дети уходят, и наконец появляется ЭТА.

На лбу немолодого лица багровеют заломы от массажного стола.

Короткий, небрежно запахнутый халатик обнажает заплывшие жирком коленки и рыхловатые ляжки.

«Как дела на работе?» – не глядя, спрашивает она и, не дождавшись ответа, кидается с портмоне в руках в прихожую, чтобы рассчитаться с азиаткой, застывшей там в обнимку с массажным столом.

Когда жена возвращается, он смотрит на нее тяжелым, как тот стол, взглядом.

«Надо поговорить», – твердо произносит он.

А позже, как в красивом клипе, грохаются на пол в прихожей собранные наспех чемоданы, из комнат выбегают дети, лает, мешаясь под ногами, крыска-собака, рыдает ЭТА…

И все это в черно-белых тонах.

Он, не оборачиваясь, покидает дом.

Воздух свободы заполняет его легкие, и все вокруг волшебным образом окрашивается в яркие цвета.

Он садится в машину.

Но следующий, казалось бы, самый важный кадр в этом клипе, упорно не складывался…

Фантазию эту Ника видела во множестве вариаций.

Менялись времена года и, как следствие, модели и толщина подошв его ботинок, менялся возраст детей – они то уменьшались в размерах, то вырастали.

Менялась порода собаки. Иногда воображение рисовало зашуганную таксу, иногда – порыкивающую овчарку.

Массажистка трансформировалась в косметолога – переколотую ботоксом блонду прилично за сорок. Мрамор на полу становился благородным дубом.

В кастрюльке на плите хозяина могло дожидаться пересоленное рагу или слипшееся комками ризотто.

Халатик на теле жены был то плюшевым, отстойным, то роскошным, отделанным кружевом шелковым пеньюаром.

Менялась и жена – от курносой, плотно засевшей в пригородном поселке с вареньем и выращиванием цветочков простушки до властной, уверенно несущей статус жены и матери силиконовой красавицы.

Неизменным оставалось одно: его желание разрушить мирок, в котором он не был счастлив.

Через пару месяцев регулярных встреч выстроенная в воображении плавающая картинка стала размываться.

Как выяснилось, Алексей жил с семьей в таунхасе общей площадью всего-то в двести метров, огромной прихожей в нем быть не могло.

Машину он вынужден был оставлять на общей парковке, поскольку единственное машиноместо на участке захапала, как между делом выяснилось, его жена.

Собака оказалась обычной дворнягой, которую ЭТА взяла щенком из приюта.

У детей появился не только возраст, но и лица в айфоне.

Некрасивая, в очках, чернявенькая Мила ходила во второй класс гимназии, а русоволосый худосочный Артем с утра посещал садик, а после обеда сидел дома с больной диабетом и гипертонией няней.

Клип стерся, уступив место чужой и скучной бытовухе.

А в марте, без объявления войны, нагрянул ковид.

Престижный танцевальный клуб, в котором работала Ника, как и вся страна, закрылся на карантин.

Она несколько раз пересчитала подкопленные наличные и уточнила кредитный лимит на карте. Без банковского кредита она могла бы протянуть на прежних аппетитах с полгода, с кредитом – плюс еще пару-тройку месяцев.

Ника ввела режим экономии – больше никаких «Деливери-клаб», полуфабрикатов из «Ешь деревенское», лишних подписок и занятий английским по скайенгу. Ей пришлось отказаться от любимого французского вина, бокальчик которого она имела обыкновение пропустить под болтовню лежавшего на растерзанном диванчике Алексея или после эфира по вечерам.

Теперь уже с особым рвением она продолжала вести в инсте свой блог – выкладывала несколько раз в неделю видосы, в которых учила девчонок правильно ухаживать за лицом и делать разные типы макияжа.

Инста, как и весь мир словно сдурела.

Ника не понимала, почему одно ее видео без всякого поднятия собирает десять тысяч просмотров, а другое, с подобным содержанием, только три.

Народ то пачками отписывался, то снова приписывался.

Потери были очевидны – за карантин, когда, казалось бы, всем красавицам страны особо нечего делать, она потеряла почти четверть аудитории.

Возможно, подхватившая ковид инста просто планомерно умертвляла своих прилипших во время оплаченных Никой поднятий ботов.

В отсутствие привычной активности уже в первую неделю карантина Ника почувствовала, что впадает в депрессию – серое и какое-то мокрое ощущение, прежде знакомое только по чужим, небрежно пролистанным постам.

Поначалу она списывала свое состояние на вынужденную малоподвижность.

Скакать по три-четыре часа одной в пустой квартире так, как она привыкла на занятиях в клубе, даже собрав волю в кулак, не получалось – не было ни желания, ни мотивации.

Наконец она поняла – все дело в отсутствии секса.

До карантина единственный (вот уж ее угораздило!) любовник заскакивал к ней раз, а то и два в неделю.

Не зная, чем еще себя занять, кроме еды и просмотра сериалов, Ника с утра до вечера залипала в инсте и однажды наткнулась на ЭТУ.

Ее аккаунт она обнаружила практически сразу, как та его завела, судя по первым фоткам – в последних числах апреля.

ЭТА оказалась вполне миленькой. Не старой. Вполне, как это принято сейчас говорить, «ебабельной» женщиной.

Порвав в голове Ники все шаблоны, она выглядела совсем не так, как во всех ее фантазиях.

Ее звали Ниной. Ниной Соловейчик.

Алексей, на которого Ника практически с самого знакомства была подписана, но никогда не лайкала и уж тем более не комментировала, бывал там не часто. У него был скучноватый аккаунт с сотней приятелей и сослуживцев в подписчиках.

До пандемии, когда любовник бывал в регулярных командировках, он часто постил скучные фотки.

Вид из окна небоскреба на ночной Сеул, рождественская площадь Брюсселя, рассвет в Ярославской области – подобной малоинформативной, в отсутствие грамотного поста, ерундой пестрел каждый третий аккаунт.

И уж чего Ника никак не могла понять – кому и зачем замдиректора солидной конторы демонстрирует неважно сфотканные куски стейков и тарелки с борщами, которые можно найти в любой московской забегаловке? Он часто постил еду.

Проверив по нескольку раз на дню число новых подписчиков и комментов на своей стильной, вылизанной фотошопом страничке, Ника с вялым интересом заходила в аккаунт любовника, и, проглядывая его доковидные фотки, удрученно вздыхала. Она все хотела при случае сказать, что инста – не его тема и с таким отстойным контентом ему лучше оставаться на фейсбуке с кучкой верных приятелей.

Но случай не наступал: Алексей, как и вся страна, сидел с семьей на самоизоляции.

И вот, в первых числах мая, когда Ника уже скатилась до регистрации в «Тиндере» и просмотра порнографии, под старыми фотками любовника запестрели бодрые, подчеркивавшие близость той, кто их строчил, комменты.

«Класс какой! В следующий раз в Сеул только с нами!».

«А мой борщ все равно лучше)».

«В моем подарке действительно потрясная камера».

Так-так.

«Айфон, выходит, подарила… Купила, бездельница, на его же деньги», – бесилась Ника.

Вялотекущую депрессию вытесняло зудящее любопытство.

Через пару недель после того, как Нина Соловейчик появилась в инсте, на нее каким-то чудом было подписано несколько сотен человек, и каждое ее фото собирало не меньше ста лайков!

На раскрутку своего аккаунта Нике понадобилось два года.

Даже с помощью платных программок, нагонявших подписчиков, ей не удавалось набирать за пост больше четырехсот лайков.

Прямые эфиры просматривали тысячи, но большей части инста- пользователей было лень лишний раз ставить заветное сердечко под ее постами – обзорами косметических новинок, над текстом и картинками которых она корпела не по одному часу.

Чем больше Ника вглядывалась в фотки Нинки, тем больше понимала, что почти не знает Алексея.

И это запоздалое, совершенно бессмысленное в силу невозможности личных встреч открытие, изводило ее, доводя порой до бешенства.

Скрупулезно изучая аккаунт незнакомой женщины, Ника ломала голову: кем ей приходятся все эти люди и почему нескольким сотням человек так интересна жизнь банальной домохозяйки?

Может, все дело в щенячьем восторге, исходившем от этой взрослой бабы почти с любой фотографии?

Ептыть… Неужели банальный кулич на столе, к тому же сфотканный с нарушением экспозиции, может и в самом деле вызвать у людей интерес? А три чахлых березки над речкой, сто тридцать два лайка, это вообще как?!

Нинкины грубо отфильтрованные в бесплатном приложении селфи аккуратно собирали под двести лайков.

Пока ЭТА была в ее жизни абстрактной величиной, Ника ей отстраненно сочувствовала, примерно так же, как приютским бомжам, на помощь которым с ее карты ежемесячно списывали пятьсот рублей.

Но как только у жены Алексея появились имя и личность, все изменилось.

Она никогда никому не желала зла.

Даже лишившей ее беспечного детства старой, худющей и злой, с глазами навыкате балерине. И даже тем двух девочкам, которые взяли два первых места на престижном всероссийском юношеском конкурсе бальных танцев.

Но после заочного знакомства с Ниной Соловейчик в ней завозилась навязчивая мысль: пусть она заболеет. Пусть в легкой форме, без последствий.

Тогда Алексею по-любому придется от нее изолироваться.

Насколько Ника знала, его мать жила в Москве, и переезд к ней мог дать им возможность для возобновления встреч.