Переход к «Святому Граалю»

Такова первая книга или, лучше сказать, исходное введение ко всем Романам Круглого Стола. После истории Иосифа Аримафейского Робер де Борон, оставив в запасе целый ряд приключений Алена, Брона, Петра и Моисея, переходит к другой главе или ветви повествования – ветви о Мерлине, которую мы находим в полностью сохраненном виде лишь в прозаическом романе того же названия.

Но вначале мы займемся романом в прозе о Святом Граале, еще одной формой той легенды об Иосифе, которую Робер де Борон изложил в стихах.

Здесь уже нет, как в поэме, более или менее точного переводчика валлийской легенды о Граале; здесь есть автор Грааля, который, говоря от своего имени, хочет приписать самому Иисусу Христу роль сочинителя и публикатора книги.

Этот автор не называет себя, объясняя свою скромность тремя не слишком уважительными причинами. Если бы он позволил себя узнать, говорит он, вряд ли бы кто поверил, что Бог открыл такие великие тайны личности столь ничтожной; книгу не почитали бы в той мере, как она этого заслуживает; наконец, автора сочли бы ответственным за те ошибки и промахи, которые могут допустить переписчики. Эти причины, говорю я, никуда не годятся. Бог, повелевший ему переписать книгу, отнюдь не рекомендовал ему скрывать свое имя; если его сочли достойным такой милости, его не должно было заботить, что скажут завистники; наконец, боязнь ошибок и вставок, сделанных переписчиками, должна была его беспокоить не больше, чем Моисея, апостолов и еще многих авторов, духовных или светских. Он не назвал своего имени, чтобы окутать якобы данное ему откровение еще более непроницаемой тайной; но вот этого ему не стоило говорить: он мог бы потрудиться найти другие оправдания.

Он выдавал себя за священника, живущего в уединенном скиту, вдали от всех проторенных дорог. Дадим теперь ему слово, несколько сократив его рассказ:

Обретение книги Грааль

Перевод и комментарии И. С. Мальского

В Страстной Четверг^[133] года 717, едва я, отслужив вечерню^[134], отошел ко сну, послышался мне глас, подобный раскату грома, и молвил: «Проснись и слушай о Едином в Трех и о Трех в Едином». Я открыл глаза и узрел вокруг себя небывалое великолепие. И предстал мне муж дивной красоты, и вопросил:

– Уразумел ли ты реченное Мною?

– Не дерзну так утверждать, господин мой^[135].

– Словами теми изъяснена сущность Троицы. Ты сомневался, что Единое Божество, Единая Сила существует в трех лицах. Скажи, кто же тогда Я?

– Господин мой, очи мои немощны, Ваш великий свет ослепляет меня; и словом человеческим нельзя выразить то, что превыше человеческого.

Сей неведомый склонился надо мною и дунул мне в лицо. И тотчас чувства мои обострились, уста исполнились бессчетного множества наречий. Но лишь вознамерился я заговорить, как привиделось мне, будто из уст моих исторгся факел огненный, и преградил тот огонь путь словам, кои желал я произнести^[136].

– Уверуй же, – молвил неведомый Муж. – Я – Податель истины и Кладезь премудрости. Я – Господь Всевышний, Тот, о Коем сказано у Никодима^[137]: «Мы знаем, что Вы – Бог^[138]». Убедившись в твоей вере, Я поведаю тебе величайшую из тайн земных.

И Он протянул мне книгу, что легко поместилась бы в ладони, и молвил:

– Вверяю тебе величайшее чудо, какое только возможно получить человеку. Книгу сию, писанную моею рукою^[139], должно читать сердцем, ибо язык смертного не может произнесть слов ее, не досадив этим четырем стихиям^[140], не потревожив небеса, не возмутив воздух, не расколов землю и не изменив окраску вод. Муж, открывший ее с чистым сердцем, испытает радость тела и души, и тот, кто узрит ее, да не убоится внезапной смерти, сколь бы ни был велик груз его грехов.

Тут великое сияние, которое я едва уже выносил, возросло столь сильно, что ослепило меня. И пал я без памяти, а когда чувства ко мне возвратились, не было боле вокруг никаких чудес, и я принял бы все, что приключилось со мною, за сон, коли не нашел бы в руке своей ту книгу, что вручил мне Владыка владык. Тут поднялся я, преисполненный тихой радости, и вознес свои молитвы, а после стал разглядывать книгу, и узрел на заглавном листе:

«Се корень рода твоего»^[141]

И читал я до Первого часа^[142], но мнилось мне, будто я едва начал, столь много букв умещалось на малых сих страницах.

И читал я затем до Третьего часа^[143], следуя от корня древа рода моего и узнавая с течением повести о славных деяниях предшественников моих. Подле них казался я лишь тенью человека, столь далек я был от того, чтобы равняться с ними в добродетелях. Продвигаясь в чтении далее, прочитал я:

«Начинается Святой Грааль»

И третье заглавие:

«Начинаются Страсти»

И заглавие четвертое:

«Начинаются Чудеса»

Молния сверкнула пред моими очами, а вослед ей грянул гром. Дивный свет все разгорался, и не мог я снести его блеска, и во второй раз лишился чувств.

Не ведаю, сколь долго пребывал я в таком состоянии, но, когда поднялся, стояла вокруг тьма кромешная. Мало-помалу стал возвращаться день, вновь засияло солнце, и обонял я приятнейшие запахи и внимал сладчайшему пению, какое только доводилось мне слышать; певчие, мнилось, чуть не касались меня, но не смог я их увидеть и не смог ощутить. Они же хвалили Господа, то и дело повторяя:

«Честь и слава Победителю смерти, Подателю жизни вечной!»^[144]

Возгласив хвалу сию восьмикратно, голоса смолкли; и слышал я громкое плескание крыльев, а потом смолкли все звуки, лишь витал аромат, сладость коего пронизала меня.

Наступил уже Девятый^[145] час; мне же чудилось, лишь брезжит первый утренний проблеск. Я закрыл книгу и начал службу Страстной Пятницы. В этот день не совершают таинства причастия, ибо Господь выбрал его, дабы умереть. В виду воплощенной Истины не должно прибегать к символу Ее; и коли им причащают в иные дни, сие есть память об истинном Жертвовании пятничном.

Когда уже готов я был восприять Спасителя моего и преломил хлебец жертвенный на три части, явился ангел, удержал мои руки и молвил:

– Не вкушай от трех частей сих, доколе не увидишь явленного мною.

И вознес он меня на воздух – не телом, но душою, – и доставил в некую страну, где исполнился я такой радости, что ни единый язык не мог бы всю ее выразить, ни единое ухо услышать, ни единое сердце вместить^[146]. Не солгу, возвестивши, что попал я на третье небо, куда вознесен был святой Павел; но, дабы избежать обвинений в тщеславии, поведаю лишь, что была мне там открыта великая тайна, кою, согласно святому Павлу, словом человеческим нельзя пересказать^[147].

И молвил ангел:

– Видел ты чудеса великие, теперь же готовься узреть еще большие.

И вознес он меня еще выше, в страну, что светилась и переливалась всеми красками во сто крат сильнее, нежели стекло.

И дозволено мне было лицезреть Троицу – раздельно Отца, Сына и Духа Святого, и целокупность их в единой форме, едином Божестве, едином могуществе. Да не упрекнут меня завистники, что-де оспариваю я премудрость святого Иоанна Евангелиста, изрекшего:

«Очи смертного не видели и не смогут вовеки увидеть предвечного Отца»^[148].

Ибо святой Иоанн разумел очи телесные; когда же душа разлучена с телом, дано ей разглядеть то, что тело мешало увидать.

И вот, пребывая в таком созерцании, ощутил я, как задрожала твердь и гром прокатился. Несчетное множество Добродетелей небесных окружило Троицу и вдруг поникло, словно лишившись чувств. Тут ангел принял меня и отнес туда, откуда взял. И прежде того, как вернуть душе моей привычную оболочку, вопросил: видел ли я чудеса великие?

– Ах! столь великие, – отвечал я, – что ни один язык не мог бы поведать о них.

– Вернись же вновь в свое тело и теперь, когда ты боле не усомняешься в Троице, иди и достойно прими Того, кого познал.

И вот, когда опять обрел я^[149] плоть свою, уже не увидел подле себя ангела, но лишь книгу. Причастившись, дочитал я ее до конца и упрятал в ковчежец, в коем хранил просфоры. Я запер ковчежец сей на ключ и вернулся в свое обиталище, и положил не прикасаться более к книге до свершения пасхальной мессы. Каковы же были скорбь моя и удивление, когда после первой же службы^[150], открыв ковчежец, не нашел я в нем книги; а ведь до того часа я даже не отпирал его!^[151]

И тотчас же глас свыше рек такие слова:

– Что дивного в том, что книги больше нет там, куда ты ее запер? Разве Бог не покинул свою гробницу, не сдвигая с нее камня^[152]? Но вот что велит тебе Всевышний: завтра поутру, отслужив мессу и поевши, ступай по тропе, проторенной к проезжей дороге. Та же доведет тебя до дороги к Месту Распри^[153], что возле Каменной Плиты^[154]. Здесь возьми вправо, и тогда попадешь на тропу, ведущую к перекрестку Восьми Путей, что на равнине Вальстока. Дойдя же до Скорбного родника, где некогда была великая сеча^[155], встретишь ты неведомого зверя, коему велено указать тебе путь. И вот, как потеряешь ты его из виду – а будет это в местности, называемой Норгав, – наступит конец твоим поискам^[156].

На другой день^[157] во исполнение веленного я покинул свое жилище, осенив крестным знамением дверь и перекрестившись сам.

Я миновал Каменную Плиту и достиг Долины мертвых, кою легко узнал, ибо некогда видел там битву двух рыцарей, лучших во всем свете^[158]. И вот, пройдя еще галльский лье^[159] от того места, я приблизился к перекрестку; предо мною подле источника высился крест, а под крестом тем возлежал зверь, о коем поведал мне ангел. Завидя меня, он поднялся; и чем дольше смотрел я на него, тем менее мог распознать его природу. Глава и шея его, белые, будто только что выпавший снег, были как у агнца, лапы – словно от черной собаки, тело лисье, шерсть и хвост – как у льва. Приметив, что сотворил я знак креста, он немедля встал, направился к перекрестку и пошел по ближней дороге, ведущей направо. Я следовал за ним так близко, как дозволяли возраст мой и немощь; в час Вечерни^[160] он покинул торную дорогу и свернул в обширные заросли орешника, по которым шествовал почти до исхода дня. И вот мы устремились в глубокую долину, затененную густым лесом, и очутились перед скитом^[161]; на пороге его стоял старец в монашеских одеждах. Завидя меня, сей добрый человек откинул с головы капюшон, преклонил колена и испросил моего благословения.

– Я такой же грешник, как и вы, – отвечал я, – и благословлять не вправе.

Но напрасны были мои речи: он так и не поднялся, покуда не получил благословения. Затем старец ввел меня за руку в скит и настоял, чтобы я разделил его трапезу. Я провел там ночь, и наутро, помолясь, как просил меня тот добрый человек^[162], вновь пустился в путь; а за изгородью уже поджидал мой провожатый – чудный зверь. И я все следовал за ним по лесу, пока к полдню мы не очутились в дивных ландах^[163]. В том месте высилась сосна, называемая Древом Приключений^[164], а под корнями ее бил чудесный родник, песчаное ложе которого было красным, будто огнь пылающий, вода же холодна, как лед. Трижды за день вода сия становилась зеленей изумруда и горькою, словно желчь.

Зверь улегся под сосною; когда же вознамерился я сесть подле него, то увидел, что поспешает ко мне на взмокшей лошади некто, по виду слуга. А тот, спешившись у родника, снял с шеи своей полотняный сверток и молвил, преклонив колена:

– Госпожа моя, что обязана Рыцарю Золотого кольца вызволением своим в день, когда некто, известный вам, узрел великое чудо, приветствует вас и просит отведать сих кушаний.

И он развернул тряпицу, и вынул из нее яйца, белый, еще теплый пирог, чашу и бочонок, полный ячменного пива. Я с великой охотою взялся за трапезу, а затем велел слуге прибрать, что осталось, и вернуть даме с моею благодарностью^[165].

И слуга удалился, а я вновь отправился своею дорогой вослед зверю. На склоне дня мы вышли из чащи к перекрестку, где воздвигнут был деревянный крест. Там зверь остановился; послышался конский топот, и вот явились трое рыцарей.

– Добро пожаловать! – молвил первый рыцарь, сходя с коня; он взял меня за руку и просил остановиться на ночлег в его жилище.

– Возьмите коней под уздцы, – велел он своему оруженосцу^[166].

И я последовал за двумя рыцарями до их жилища. Первый же из них, мыслю я, признал меня по носимому мною знаку^[167], ибо встречал меня ранее в месте, которое назвал. Но видя, что не желаю я открывать свои помыслы, он не упорствовал в расспросах и удовольствовался тем, что принял меня как нельзя лучше.

Наутро продолжил я свое странствие, а зверь уже ждал у дверей, готовый пуститься в дорогу^[168]. К Третьему часу^[169] мы достигли в пути своем лесной опушки, и узрел я посреди просторной поляны красивую церковь, прилепившуюся к палатам немалым, подле вод, называемых Королевиным Озером. В церкви той прекрасные монахини пели утреню высокими и сладостными голосами. Они приняли меня, дав и мне помолиться своим чередом, а после службы насытили трапезой; но вотще просили меня остаться: я простился с ними и, ведомый зверем, возвернулся в лес. Когда же свечерело, бросил я взор на плиту у обочины дороги; и увидел там опечатанный свиток, каковой поспешил развернуть, и прочел в нем такие слова:

«Господь Всевышний возглашает тебе, что обретешь ты искомое нынешней ночью».

Я поворотился к зверю, но не видел его более; он исчез. И тогда дочитал я послание, и узнал, что же еще надлежит мне сделать^[170].

Лес сделался реже; на холме в половине лье от меня высилась красивая часовня, откуда неслись ужасающие вопли. Убыстрив шаги свои, приблизился я к ее порогу, а поперек его простерся бесчувственно некий муж. Я сотворил крестное знамение пред его лицом; тогда он поднялся, и блуждание очей его открыло мне, что муж сей одержим нечистым. Повелел я бесу выйти, но отвечал тот, что не подчинится, ибо явился по Божьему велению, и один лишь Бог принудит его. Тогда взошел я в часовню – и первое, что узрел там на алтаре^[171], была искомая книга! Тут возблагодарил я Господа и положил книгу сию перед одержимым. Дьявол тотчас же возопил:

– Не продолжай, – вскричал он, – вижу я, что должен удалиться; но не в силах этого сделать, ибо сотворен тобою знак креста на устах сего человека.

– Поищи другой выход, – ответствовал я. И бес выскользнул через нижние ворота с премерзкими завываниями, от коих, должно быть, пали все деревья лесные там, где пролег его путь^[172]. Я же взял на руки одержимого, и положил пред алтарем, и бодрствовал над ним всю ночь, а наутро стал расспрашивать, чего бы ему хотелось отведать.

– Того, что вкушаю обычно.

– Что ж это?

– Травы, коренья, плоды дичков. Тридцать три года я отшельничаю, и вот уж девять лет ничего иного не едал.

Я оставил его, дабы отчитать часы и отслужить мессу; когда же возвратился, он спал; и я сел подле него и уступил власти сна. И чудилось мне, будто во время сего сна явился некий старец и, подошедши, наполнил нутро мое яблоками и грушами. А пробудившись, узрел я наяву пред собою того старца, и вручил он мне те самые плоды, и объявил, что Господь Всевышний будет ниспосылать мне такие дары, покуда длится жизнь моя. Я разбудил доброго мужа и поднес ему один из плодов, и он съел их с большою охотою – видно, давно ничего не ел. Я провел с ним неделю, и одно лишь добро усмотрел во всем, что он говорил или делал. А на прощание он поведал, что дьявол овладел им из-за единственного греха, совершенного им за все время, что носит он монашескую рясу. Вот каково правосудие Господа нашего: муж сей служил ему, как только мог, тридцать лет и еще три года; и вот, свершил он единственный грех, и дьявол вселился в него, и коли умер бы он без исповеди, стал бы добычею ада – тогда как самый неправедный муж, подробно исповедавшись в конце дней своих, навеки обретает благодать Божью и возносится в рай^[173].

Я возвратился в свою обитель со вновь обретенною книгою. И поместил ее в тот же ковчег, где она покоилась ранее; отслужив вечерню и приняв вечернее причастие^[174], вкусил плодов, доставленных мне по велению Господа, и отошел ко сну. Во сне же явился мне Всевышний и молвил:

– В первый будний день недели, что начинается завтра, садись переписывать книгу, доверенную тебе, и закончи работу до Вознесения^[175]. Ибо она должна быть явлена миру в тот самый день, когда Я вознесся на небо. В ларце за алтарем обнаружишь ты все, потребное переписчику.

Поутру подошел я к ларцу – и находилось там все, потребное переписчику: чернила, перо, пергамент и нож^[176]. Помолясь, взялся я за книгу, и в понедельник второй недели по Пасхе^[177] принялся переписывать, начиная с распятия на кресте Господа нашего, все то, что вы прочитаете далее.