Скрипнула массивная дверь, уронив в темноту косой треугольник света из коридора. Через зал тихой, уверенной походкой прошел командующий легионом защитников крепости. Он молча остановился перед графиней, которая даже не шелохнулась. "Мы готовы," – произнес он. Графиня медленно отпила глоток из бокала, поставила его на стол, встала, подошла к узкому окну. Там внизу под стеной был ров, заполненный водой, кровью, трупами своих и чужих. Все это зрелище причудливо дрожало в свете факелов. Изредка доносились стоны, когда кого-то из раненых врагов, пытавшегося уползти к своим, настигала со стен крепости стрела. Вряд ли засевшие у леса решились бы сейчас на спасательную вылазку для выживших.

– Я поскачу с вами, – тихо сказала графиня.

Командующий хотел что-то возразить, но она бросила на него такой ясный и спокойный взгляд, что он лишь молча припал к ее руке, а потом быстро удалился готовить доспехи для своей леди. По-прежнему хлопали флаги на ветру. Где-то там в ночи лежал сраженный в сегодняшнем бою граф. Как хотела бы она оказаться сейчас рядом с ним, а лучше вместо него!

Графиня отошла от окна. Те, кто у леса, не ждут их атаки, думая, что многодневная осада и сегодняшнее сражение вымотали воинов, а потеря хозяина замка смутила их боевой дух. Поэтому, она должна быть впереди всех в этом последнем бою, победить вместе со всеми и лишь потом погрузиться в глубину своей личной скорби. Но не раньше, чем наступит мир.

Бараны

Когда бараны скучают, на ферме становится тревожно. Фермер Вязов знает, как развеселить баранов. Больше всего на свете они любят бодаться, поэтому, нужно дать им кого бодать. Конечно, можно позволить им бодать друг друга, но тогда на ферме будет слишком шумно. Другое дело – дружно бодать петухов, которые встают рано и поют слишком громко. И петухи присмиреют, и бараны развеселятся. Но главное, теперь баранов можно даже не кормить. Когда они понимают, что бодаться разрешили, и за это их не будет никто кусать, они от счастья забывают обо всем, даже о еде. С самого утра они сидят в засаде, выжидают, когда через двор кто-то решит пройти, чтобы дружно на него наброситься. Ведь изъяны есть у всех, а бараны – лучшие специалисты по выявлению изъянов у обитателей фермы: если тебе хорошенько не поддать, то и не узнаешь, кто ты есть на самом деле. К примеру, коровы слишком сердобольны, но стоит их пободать, сразу выяснится, что им все телята свои. Кони заносчивы и копытами могут ударить, но разве им устоять против стада баранов, быстро перестают брыкаться! Утки все стремятся улететь куда-то, и им надо напоминать, что они родились домашними, а не дикими. И вот, снова скотный двор един и счастлив, потому что объединен усердием баранов, даже не заметивших, что пока они всех направо и налево бодали в угоду фермеру Вязову, половину их он отправил на убой. Ему же надо жить с чего-то! Тем более, что поголовье баранов при этом не уменьшается: баранов на ферме рождается много, и старых от новых никто же не отличит…

Серебряный колокольчик

Я вышел из подъезда и отправился гулять в парк. Стоял апрель. В воздухе пахло дымом от сожженного мусора. Где-то жужжали пилы, по-видимому, спиливали старые ветки деревьев. В след мне из окна смотрела соседка, бабушка лет восьмидесяти. Она уже несколько лет никуда не выходила и даже не открывала окон. "А хорошо было бы ей подышать свежим, весенним воздухом," – подумал я.

У края парка велись работы: спиливали тополя, чтобы расширить дорожную полосу. Я подошёл к упавшему дереву и начал рассматривать уродливое птичье гнездо. На земле оно казалось намного больше, чем наверху среди веток. Что-то блеснуло. Я нагнулся и извлёк из-под перьев и мусора маленький серебряный колокольчик. У него был тонкий, приятный звук. Зачем он понадобится сороке? Может, им она успокаивала раскричавшихся сорочат, или, взяв в клюв, красовалась перед подружками, а может, просто любовалась, вертя головкой, как в серебряной огранке отражаются листья и небо. Я заметил, что всякий раз, когда я встряхивал колокольчик, чтобы услышать его приятный звон, где-то невдалеке меня пролетала или садилась какая-то птица. Может, этот колокольчик подарила сорокам принцесса эльфов, чтобы задавать тон для птичьего хора? День клонился к вечеру, я направился домой, а по пути повесил колокольчик на ветку рябины перед окном моей соседки.

Всю эту ночь мне снились странные сны. Я видел сад, над ним сияющие небеса и множество разноцветных птиц в саду. Опускаясь на землю, птицы превращались в дивных, крылатых человечков, похожих на больших стрекоз. Они весело порхали, смеялись, прятались в цветах, купались в пруду и когда взмывали вверх, водная пыль с их крылышек создавала радугу. Было тепло и очень светло, солнечные лучи пробивались сквозь кроны цветущих деревьев. И я помню запахи этого сада. Да, это были сны, в которых есть запахи.

Все утро я ходил под впечатлением от своих ночных видений. А за окном было пасмурно и шел мелкий дождь, никуда не хотелось выходить. Ближе к обеду я всё-таки решил пройтись. "Добрый день," – услышал я около подъезда знакомый голос. Моя соседка сидела у распахнутого окна. Под ее окном прыгали воробьи, она кормила их хлебными крошками и улыбалась.

Мельник

После того, как он остался один, он перестал следить за одеждой, перестал расчёсывать волосы, ел, что придется, а в его крохотной каморке царил страшный беспорядок. По привычке в округе его все еще называли мельником, но жернова его мельницы давно застыли и вряд ли помнили, как выглядит зерно. Как-то, бредя мимо мусорной кучи, он заметил с десяток фарфоровых куколок. Он зачем-то забрал их себе, хотя все они были побиты и ни на что не годны. Придя домой, он поставил перед собой куколок, которые могли стоять, а каких-то положил и стал их рассматривать. А потом у него из глаз потекли слезы. Он сам не понимал, отчего плачет и не может остановиться. И куколки неожиданно ожили, начали двигаться, помогали подняться тем, у которых были отколоты ноги, кавалеры поддерживали подолы платья дамам без рук, и все они начали танцевать какой-то старинный танец, который, по-видимому, танцевали много раз, когда были ещё целыми. А мельник смотрел на их танец через реки слез и почему-то совсем не удивлялся. Так бывает, когда вдруг случается чудо, которого не ждёшь, а оно оказывается тебе очень кстати.

На другой день в деревне только и судачили о том, что над старой мельницей из трубы снова шел дым, а мельника кто-то видел с мешком зерна на плечах.

Все сложилось

Скрипач Вольфганг Римме стоял перед дверью, ведущей за кулисы и сжимал в руках древко своей скрипки. Несколько шагов отделяло его от сцены, теплого света софитов, первых неторопливых аплодисментов. Из-за двери доносился шелест зрительного зала, запах обивки, духов, тихое жужжание оркестра, в котором Римме играл. Сейчас он соберётся, откроет дверь, пройдет на свое место уверенным шагом, поклонится… Римме делал это тысячи раз, играл сотни произведений, все заканчивалось авациями, криками "браво" и … пустыми креслами, гаснущими осветителями и уборщиками, нервно ожидающими, когда же наконец все уйдут. Он любил музыку, но после сорока лет концертов и гастролей у него в голове вдруг появился неожиданный и простой вопрос: зачем ему все это? Ежедневные репетиции, выступления, улыбки, поездки, поздравления, чтобы играть снова и снова? Он жил всем этим, знал себя только таким, другим даже не мог представить. А может, он себя и не знал вовсе? Может, он мог быть каким-то ещё, без скрипки, не во фраке? Тысячи других Вольгангов Римме, с которыми он не познакомился, которых мир даже не увидит!

Внизу хлопнула дверь технического выхода. До Римме донесся шум шагов и смех, кто-то из оркестра выбегал на улицу, а сейчас возвращался. Неожиданно Римме обдало волной теплого майского воздуха, такого живого и терпкого, и от этого защемило сердце, засосало что-то внутри. Вот сейчас он провалится в темноту закулисья, выйдет на середину в круг света, яркого, но такого неестественного… Римме почувствовал, что задыхается, что у него темнеет в глазах. А что если сегодня именно тот день, когда можно познакомиться с одним из других Вольгангов Римме, с одним из тех, кто умеет жить без фрака?..

Клаус Миллер, директор Роял Палац, медлил. Он должен был сказать, но не знал, как. До начала оставалось чуть больше десяти минут, он собрался с духом, когда ему вдруг сообщили, что Вольфганга видели идущим прочь по направлению к метро без скрипки и не во фраке. "Наверное, ему уже сказали. Что ж, тем лучше," – подумал директор, вздохнув с облегчением. – "Устроим ему в следующем месяце прощальный концерт, проводим, как подобает, провожать музыканта, отдавшего всю свою жизнь оркестру, но так и не ставшего первой скрипкой. А сегодня все же поставим эту приехавшую, назойливую знаменитость, раз Римме сам освободил место, и раз уж даже от губернатора интересовались, кто сегодня играет "Богемскую". Ох уж и капризны эти звёзды!"

Голуби

Она любила сидеть у открытого окна в сад и подолгу читать. За окном сияло синее небо, шелестели деревья, благоухали цветы, дул теплый ветер. Она представляла себя Ассолью, которой суждено увидеть однажды алые паруса на горизонте. Но сейчас она стояла около своей калитки у качели, на которой раскачивался соседский мальчишка. Он был лохматый, неряшливый, непослушный, ел конфеты и бросал фантики на землю. А она убеждала его, что так делать нельзя, потому что на их улице не должно быть мусора. Он же болтал ногами и не обращал на нее никакого внимания. Она не понимала, чем он ей так нравился, потому что в эту самую минуту она его ненавидела. И если он не перестанет мусорить, то она позовет своего папу, который поставил эти качели, и он никогда больше не будет на них кататься. Мальчишка спрыгнул и, ничего не отвечая, пошел вприпрыжку прочь. Она замолчала и смотрела ему вслед, поправляя русые косы. Подойдя к колодезному люку, на котором кормили птиц, мальчишка достал из кармана горсть семечек, бросил птицам и присел на корточки. Голуби мгновенно слетелись на угощение, закурлыкали, засуетились, а двое из них совершенно без страха начали склёвывать семечки с его раскрытой ладони. Она сразу же забыла все свои обиды, быстро собрала с земли фантики от конфет, сунула в кармашек на своем сарафане и осторожно подошла к мальчику, чтобы не спугнуть птиц. А он также молча протянул ей немного семечек. Голуби толкались у ее ног, хлопали крыльями, пушили хвосты, и она нежно улыбалась, разглядывая широко раскрытыми глазами перламутровые пёрышки на шейках птиц. А потом он и она, взявшись за руки, побежали к речушке в лугах смотреть, не появился ли на ней вдруг корабль с алыми парусами.