В квартире зазвонил телефон. Незнакомый голос спросил Дэвида Сеттиньяза. Трубку подняла служанка и ответила, что его нет не только в Париже, но даже во Франции. Но в это время в комнате, совершенно случайно, оказалась бабушка Дэвида – мадам Сюзанна Сеттиньяз. Она просто выхватила у служанки трубку и тут же спросила у звонившего человека:

– Вы друг моего внука?

– Не совсем, – голос человека на другом конце провода был спокойным и серьезным. – Мы познакомились в минувшем году в Австрии. Ваш внук оказал мне большую услугу, и я очень хочу увидеть его.

Мадам Сюзанне Сеттиньяз было уже за шестьдесят. Прошло десять лет, как умер ее муж. У нее были только сын Дэвид и внук, тоже Дэвид. Муж оставил ей приличное состояние, позволяющее вдове жить безбедно, но скучно. Она была очень одинока, поэтому питала к Дэвиду исключительную любовь. В минувшем году, абсолютно не владея английским, она решилась погостить у внука в Бостоне.

Проведя все лето в пригороде Экс-ан-Прованс, в начале сентября она вернулась в Париж. Мадам Сюзанна предложила другу Дэвида нанести ей визит, и Реб с удовольствием согласился.

Реб сидел в гостиной на диване и рассматривал маленькую картину, висящую между двумя книжными шкафами из резного красного дерева. Холст был написан маслом и темперой, скорее всего, в середине двадцатых. Натюрморт был составлен из большого количества предметов, из них узнаваемы были лишь две рыбы из сиенской глины, стоящие на голубом блюде.

– Это Пауль Клее, – сказал Реб. – У нас был похожий.

– У нас?

– Да, у моего отца и меня. Мы жили в Вене.

Произнося эти слова, Реб улыбнулся широкой счастливой улыбкой. Лицо его мгновенно преобразилось. Когда он переступил порог квартиры, то показался мадам Сюзанне погруженным в какие-то внутренние проблемы. Это впечатление усиливали его удивительные глаза – большие и излучающие необыкновенный свет душевных переживаний. А вот когда парень улыбнулся, то сразу стал другим. Он начал рассказывать мадам Сюзанне:

– Мы жили в Вене, у нас был великолепный дом. Мой отец был истинным любителем искусства и всегда мог оценить вещь по достоинству. Он часто повторял, что каждая жемчужина должна иметь свой футляр.

Произношение Реба сопровождалось легким акцентом, благодаря которому он мог быть принят за француза из Эльзаса. Мадам Сеттиньяз чувствовала легкое замешательство, точно такое же, как и ее внук Дэвид. У нее сложилось странное впечатление от юноши, которого она пригласила в дом. Внешность гостя не соответствовала той силе духа, которая исходила от его личности. Простота, скорее бедность одежды не вязалась с одухотворенностью его голоса и светом, который излучали глаза.

Мадам Сеттиньяз принялась расспрашивать Реба о своем внуке Дэвиде. Спросила она и о том, как познакомились Реб и Дэвид. Реб рассказал, что встретились они в Австрии, в концлагере под Линцем, когда туда уже пришли освободительные войска. В лагере Реб Климрод «находился в трудном положении» (так сказал он сам), и Дэвид ему помог. Впоследствии между ними сложились хорошие, даже дружеские отношения. Тут Реб прервал эту тему и принялся рассказывать о том, как он приезжал во Францию до войны. Последний раз это было в апреле 1938 года. А французскому языку его обучила гувернантка, которая родилась в окрестностях Вандома. Совершенствовал свои знания на каникулах в Париже, Довиле, Биаррице и даже на Лазурном берегу. А еще он бывал в Экс-ан-Провансе. Реб вспомнил бульвар Мирабо, площадь Альбертас и кафе «Два холостяка», посещение музея Гране, где есть «один Рембрандт и два Карнаха». Его познания в искусстве поразили мадам Сеттиньяз, ведь ей был известен только художник Клее, да и то потому, что муж приобрел его картину.

О Дэвиде она сказала, что ее внук демобилизовался и возобновил учебу в Гарвардском университете.

Она дала Ребу адрес своей невестки, живущей в Бостоне. По ее предположениям, там сейчас должен находиться Дэвид, хотя он мог задержаться и в Коннектикуте, в загородном доме.

– Я запишу вам адрес и номера телефонов.

– Нет, не стоит, у меня в памяти все прекрасно сохраняется.

Реб распрощался с мадам Сеттиньяз, очень вежливо поблагодарив за прием. Он улыбнулся старой даме своими необыкновенными глазами и галантно поцеловал ей на прощанье руку. На следующее утро ей принесли одну розу с запиской, написанной твердым, но очень изящным почерком. Реб просил извинить его за то, что не может нанести бабушке своего друга еще один визит, поскольку сегодня покидает Париж.

Спустя неделю мадам Сеттиньяз написала своему внуку:

«Несколько дней назад у меня гостил твой друг. Скажу честно, что впервые за свои шестьдесят лет я встретила столь странного юношу, обладающего утонченным вкусом и незаурядным умом. Если у тебя есть возможность помочь Ребу Климроду, то прошу тебя, Дэвид, сделай это с моей или без моей помощи. Я думаю, что сейчас он в этом сильно нуждается, хотя я и не услышала от него ни одной жалобы или просьбы…»

12

Вздохнув с облегчением, Дов Лазарус уселся в плетеное кресло «Парижского кафе», что на площади Франции в Танжере.

– Тебе заказать мартини? – обратился он к Ребу.

– Нет, лучше чай с мятой.

Лазарус заказал себе красный мартини, к которому пристрастился в последнее время, а также чай для друга. Помолчав немного, он завел разговор о золоте. Говорил на идише:

– В Танжер стекается контрабандное золото. Оно идет сюда со всей Европы, даже из Швейцарии. Надо учитывать и присутствие русских в Вене. Кто может сказать, сколько их будет еще сдерживать швейцарский нейтралитет? А еще тот факт, что закрыты рынки золота в Париже и Лондоне. Я уж не говорю об инфляции. Кстати, малыш, ты знаешь, что такое инфляция?

– Конечно, знаю, – равнодушно ответил Реб.

Когда они плыли сюда на пароходе «Дженне», Ребу исполнилось восемнадцать лет – где-то на середине пути между Марселем и Танжером. Они прибыли в марокканский порт, имеющий статус международного, и сразу же отправились в отель «Минза» на рю дю Статю. Здесь Лазарус снял для них два номера. Вскоре Лазарус отправился на деловую встречу, а Реб пошел побродить по городу. Он постоял немного в гавани, откуда открывался чудный вид на Гибралтар и мыс Малабата, погулял по улице Гран-Сокко.

До встречи с Довом оставалось свободное время, и Реб решил пройтись по базарам. Свой путь он начал с рю дю Статю, сплошь заросшей гибискусами и драценами. Это были очень древние растения, по утверждению некоторых специалистов-историков, им было по восемь столетий. У крытых ворот Мадубии он увидел человека, которого, несмотря на штатский костюм, усы и отросшие волосы, сразу же узнал. На одной руке был перекинут пиджак, а второй он вытирал носовым платком вспотевшую шею. Улыбаясь, он беседовал с английскими моряками, которые оживленно торговались с уличным менялой, стоявшим перед воротами Шеммарин. Этот человек не был ни Эрихом Штейром, ни Хохрайнером. Феноменальная память Реба запечатлела этого человека, которого юноша видел лишь однажды – 17 июля 1942 года в Белжеце. Человек затесался в ряды евреев, привезенных из Львова. Разговаривая безукоризненно на идише, он попросил всех написать письма родным и сообщить, что обращаются с ними хорошо, что их не ждет ничего страшного, что не стоит за них беспокоиться.

– Слушай, малыш, есть возможность сделать хорошие деньги. Очень скоро состоится собрание международной зоны, в котором заседают три марокканских еврея. С одним из них я только что встречался. Он сказал мне, что на этом заседании должно быть принято очень важное решение: выплачивать проценты на вклады в золотых слитках. Это значит, что каждый, независимо от того, живет ли он в Танжере, может положить в банк на хранение любое количество золота без уплаты налогов и получать проценты от банка. Только во Франции есть тысячи желающих перевести свои огромные денежные запасы в золотые. А тебе известна разница в цене золотого слитка в Цюрихе и, к примеру, в Лионе? Минимум две тысячи франков. Мы сможем воспользоваться малой авиацией и бывшими аэродромами французского Сопротивления, чтобы отправлять золото во Францию.

– Но я никогда не управлял самолетом!

В это время к столику подошел пожилой официант лет семидесяти пяти. Реб подумал, что он наверняка говорит на нескольких языках, минимум на восьмидесяти. Он принес заказанные напитки и сигареты для Лазаруса. Они сидели и пили каждый свой напиток. Маленькие глазки Дова сверлили злым взглядом лицо Реба. Лазарус нервничал.

– Ты сегодня не в настроении, малыш?

Но Реб молчал. Его большие светлые глаза были, как всегда, спокойными. Юноша выдержал взгляд, и Лазарус наконец улыбнулся:

– Ты ведь без гроша, без семьи, без угла, тебе даже переночевать негде. Без меня ты бы уже с голоду подох. Я научил тебя очень многому, можно сказать, всему. Даже первую твою женщину уложил в твою постель я. Это верно?

– Да, верно.

– Твой знакомый Аниелевич привлекал тебя к убийствам? Ты лично убивал?

Реб молчал и о чем-то думал, но о чем, Лазарус не мог даже предположить.

– Ты не ответил на мой вопрос, Реб.

– Нет.

– Неужели ты не убил хоть одного…

Реб улыбнулся и покачал головой:

– Этого я тебе не говорил.

Юноша взял своими тонкими пальцами сигарету из пачки «Филип Моррис»

– Я беседовал с людьми на рынках. На итальянском это «U Fumu», что означает дым. Они утверждают, что на этом можно заработать хорошие деньги.

Деньги на первую операцию дал Дов Лазарус. Ее провели в первой половине октября. В последующем они осуществили еще десять подобных – и все через Испанию. Техника операции была проста. Официально сигареты находились в Танжере транзитом. Их покупали по тридцать франков за пачку. Чтобы легально вывезти их дальше, достаточно было указать порт назначения, куда законом был разрешен ввоз табака, чаще всего это была Мальта.

К осуществлению операции приступали немедленно, как только в поле зрения появлялось подходящее судно. В море, вне территориальных вод, где торговля шла свободно, назначалось место встречи с испанскими покупателями из Валенсии. Опасность была минимальной, а прибыли весьма приличными: пачку сигарет, купленную в Танжере за тридцать франков, можно было перепродать за пятьдесят-шестьдесят. За один рейс можно было переправить пятьдесят ящиков, в которых находилось двадцать пять тысяч сигарет, и получить прибыль в пятьсот-шестьсот тысяч франков. В пересчете по курсу доллара в сто двадцать франков это было четыре-пять тысяч долларов.

Торговля сигаретами еще не попала в лапы крупной мафии, но уже была жуткая конкуренция, даже, можно сказать, драка между «опереточными контрабандистами». В конкурентной борьбе участвовали бывшие офицеры Британского королевского флота, английские и итальянские аристократы, будущий член французского правительства и даже экипаж лесбиянок, чье судно под розовым флагом качалось на морских волнах.

После шести операций у Реба Климрода появилась прибыль, и он предложил Лазарусу забрать первоначальный капитал.

– Не стоит возвращать мне деньги, это просто ни к чему.

– Но я так хочу, – настаивал Реб.

При их разговоре присутствовал третий человек – француз по имени Анри Хаардт. Этот человек просто грезил приключениями и ради них переехал из Ниццы в Танжер.

Хаардт и Климрод встретились абсолютно случайно в книжном магазине «Колонн», что в конце бульвара Пастера. Стоя у полки с книгами, самый известный историк в Ницце первым заговорил о книге, которую держал в руках Климрод. Это была книга «Закат Европы» Шпенглера. Их практически бессодержательная беседа продолжилась на террасе кафе «Кларидж», расположенного рядом с магазином. Между ними была приличная разница в возрасте: Хаардту было тридцать, а Климроду восемнадцать. Хаардт был очень удивлен тем, что, по его мнению, юный Реб читает Шпенглера, но еще большее потрясение он испытал, когда узнал, что юноша занимается контрабандой сигарет. У Хаардта на этот счет были свои соображения, ведь он не был человеком, оторванным от жизни, он прекрасно знал, что собой представляет «великий путь американских сигарет», связывающий Танжер с берегами Франции и Италии, где стоимость одной пачки «Филип Моррис» или «Честерфилд» доходила до ста франков.

– А ведь мы можем взять на борт не пятьдесят, а пятьсот и даже тысячу ящиков! – воскликнул Хаардт. – Главное – найти подходящее судно, и наша прибыль станет просто баснословной. Даже миллион долларов в год – это для нас реально.

Хаардт изо всех сил старался убедить Реба стать его компаньоном. Однако юноша колебался, и это было явно заметно. Причину своего колебания он не называл, и Хаардт не мог понять почему, ведь у этого мальчишки хватало и смелости, и деловой хватки. Значит, было что-то еще.

– Ты не соглашаешься из-за этого ирландца, твоего друга.

– Не совсем так.

– Но ведь мы можем взять в компаньоны и его, – наконец сказал Хаардт. – Мы в состоянии работать и втроем…

Хотя ему определенно не нравился Дов Лазарус, известный ему как О'Ши. Это был псевдоним, которым Лазарус всегда пользовался во время своего пребывания в Танжере. На самом деле Хаардт побаивался Лазаруса. Он несколько раз видел, как этот человек общается с сомнительными италоамериканцами. В его разговоре звучали имена Хайми Вейса, Мейера Лански, Лепке Бухгалтера и Лаки Лучано. Лазарус произносил эти имена несколько небрежно, так, как говорят о своих командирах бывшие солдаты. Но все эти обстоятельства не слишком смущали Хаардта, им руководила непреодолимая страсть к авантюрам. Этот Лазарус – О'Ши казался ему «off-limits», диким и непредсказуемым, и его тандем с Климродом он тоже считал слишком опасным. Но он с уважением относился к юному Ребу, сам не зная почему.

Дело Лангена касалось Хаардта косвенно, он просто был свидетелем.

– Эти двое – голландцы, – сказал Лазарус. – Одного зовут Ланген, а второго, кажется, де Грот. Один из них имеет диплом капитана дальнего плавания, а нам как раз нужен такой специалист. В этот раз придется пересечь Средиземное море, но вовсе не для того, чтобы помахать ручкой сеньоритам, стоящим на испанском берегу. Короче, нам нужен де Грот. В экипаж войдут еще мальтиец и трое сицилийцев.

– Плюс мы трое.

– С нами будет восемь человек. Для разгрузки девятисот ящиков понадобится дополнительная бригада.

– Куда будем путь держать?

– На Сицилию. В бухту к западу от Палермо. Ты ведь не против, малыш? Ты думал, что мы будем играть в детские игры, а мы займемся настоящими, серьезными делами. Пойдем, я познакомлю тебя с голландцами…

Анри Хаардт сидел за столиком в «Парижском кафе» со своим другом – офицером таможни. Это был корсиканец, который на правах профессионала выдал великое множество советов насчет того, как обернуть себе на пользу конкретные преимущества международного статуса Танжера.

Подошли Климрод и Лазарус и устроились за соседним столиком. Вместе с ними за столиком сидели еще двое мужчин лет тридцати пяти. Но Хаардт не мог видеть их лиц, поскольку они сидели спиной. Зато он прекрасно видел Лазаруса и Климрода. Его потряс взгляд старшего – острый и жесткий. Хаардт заметил также, что Климрод нагнулся очень низко якобы для того, чтобы завязать шнурки на ботинке, хотя в этом не было надобности. Но зато когда он выпрямился, лицо его вновь стало спокойным и бесстрастным. Затем он бросил взгляд на Лазаруса. Хаардт понял, что Реб что-то заметил. Примерно через полчаса незнакомые мужчины встали из-за столика и ушли.

Обращаясь к Ребу на идише, Дов Лазарус тихим голосом сказал:

– Не строй из себя наивную девчонку. Я видел твою перекошенную физиономию. Ты ведь знаешь одного из этих двух типов?

Реб сидел словно под гипнозом и смотрел в сторону соседнего столика. Наконец он сказал:

– Ланген – не голландец.

Услышав это, Дов Лазарус чуть не подпрыгнул. Глаза его за стеклами очков дико сверкнули. Он бросил деньги на столик и скомандовал:

– Пошли отсюда!

Два месяца назад Лазарус купил двухцветный «паккард» с откидным верхом. Сейчас он был за рулем этого автомобиля, а Реб сидел рядом, и они ехали на мыс Малабата. Ехали молча, не перебросившись ни словом за всю дорогу. У маяка Лазарус выключил мотор, вышел из машины и направился к террасе, откуда открывался красивый вид на Танжер, Атлантический океан и берега Испании.

Движения его руки были столь стремительными, что казалось, он даже не шевельнулся, когда выстрел из его сорокапятимиллиметрового кольта на лету убил чайку. Лазарус довольно улыбнулся.

– Помнишь, когда мы приехали в Танжер, в первый день я задал тебе вопрос, убивал ли ты людей по заданию этого ненормального Аниелевича. Ответа на вопрос я не получил.

В этот момент он снова прицелился в пролетающую в двадцати метрах птицу, но не выстрелил.

– Реб, ты согласился бы убить этого Лангена, если бы я тебе предложил?

С невозмутимым спокойствием юноша ответил:

– Не знаю.

Дов опустил пистолет и засунул его на прежнее место, за пояс под пиджак.

– Возвращаемся обратно, малыш. В это плавание к берегам Сицилии мы уйдем вместе с де Гротом и твоим другом Лангеном. Знаешь, Реб, я не сильно удивлюсь, если и Грот окажется не голландцем. Мне кажется, он тоже один из них. Ланген может рассказать всему Танжеру, будто он голландец, но ведь ты никогда не поверишь, что настоящий голландец похож на идиота. Возможно, он тоже влип, ведь эсэсовцы были даже в Голландии.

Неожиданно Дов прикоснулся к голове юноши, провел рукой по затылку. Этот жест напоминал отеческий и был первым в их отношениях с тех пор, как они работали вместе.

Реб и Лазарус спустились к «паккарду».

– Ты не можешь убить его здесь, в Танжере. Город не настолько большой, и потом, не стоит забывать, что нас видели с Лангеном. Зато на Сицилии смерть бывает очень быстрой и легкой…

Он включил двигатель, улыбнулся фирменной улыбкой и подвел черту под разговором:

– Вот там ты его и прикончишь.

13

Судно было построено на верфи Маркони и называлось «Дикий кот». Дубовое, двадцать шесть метров в длину, оно вмещало семьдесят тонн груза. Мощность судна равнялась ста восьмидесяти лошадиным силам. В эту морскую посудину погрузили шестьсот ящиков сигарет «Филип Моррис», двести – «Честерфилд», шестьдесят – «Кэмел». Порт Танжера судно покинуло 17 января 1947 года и через некоторое время подошло к мысу Сан-Вито, западной точке залива Кастелламмаре в пятидесяти километрах от Палермо. Это было ночью. Темноту не нарушал ни один катер итальянской таможни, в радиусе пятидесяти морских миль было спокойно. Да и волноваться было нечего, все документы на судне были в полном порядке. Перевозимый груз был задекларирован и должен быть доставлен в порт Корфу.

Капитан де Грот поставил судно в дрейф и ждал сигнала. Примерно в одиннадцать вечера три желтых луча сообщили, что путь свободен и можно плыть дальше. «Дикий кот» взял курс к берегу, но вскоре остановился по следующему сигналу. Рябь, появившаяся на поверхности воды, извещала о приближении больших лодок. На эти суда рыбаки и их соучастники-таможенники перегрузили ящики с сигаретами. За два раза они доставили груз на берег. «Дикий кот» был загружен вином в бутылках с греческими этикетками. Произошли взаиморасчеты.

Таможенники получили по тысяче лир с каждого ящика сигарет. Были уничтожены старые декларации и документы на груз и составлены новые, подтверждающие, что «Дикий кот» возвращается с Корфу, где и получил свой товар.

В порт Палермо они вошли в семь утра и сразу же запросили разрешения сойти на берег. Им нужна была возможность стоянки без разгрузки судна. Неделя в порту прошла без происшествий. Дело было сделано.

– Итальянские друзья пригласили всех на обед, они нами очень довольны.

Дов, как всегда, улыбнулся Ребу фирменной улыбкой, произнося эту фразу.

Двенадцать километров от Монделло до Палермо они ехали по извилистому шоссе. Дорога карабкалась к горе Пеллегрино. Прежде чем они добрались до бельведера, пришлось ехать по совершенно узкой дороге к белому дому, обсаженному эвкалиптами.

Машин было две, обе американского производства. В первой сидели Лазарус, Ланген и италоамериканец по имени Сол (он и рассказал, как развивались события); в другой ехали Реб Климрод, де Грот и двое моряков – сицилийцев.

Автомобили остановились у лестницы. Водители остались сидеть в салонах, моряки болтали, обсуждая местные новости. Остальные пассажиры поднялись на террасу, затененную огромной глицинией. Все любовались великолепным видом на залив, на видневшуюся вдалеке гору Катальфано, где лежал в руинах древний Солунто.