Как оно тебе в таком вот месте все приснилось?

Сам не знаю, откуда взялось. А еще мне снилось, что я знал, как устроить, чтоб ни один зонтик больше никогда не ломался. Мне только и надо было что подходящие материалы. Да вот теперь не могу вспомнить, как оно делается. Голову мою донимает. Пойду отолью.

К ним слетает ворона и дерет воздух граем. Слыхала Грейс, что после Сауня мертвые странствуют на таких вот птицах. Думает о том, что́ вчера сказал Колли. Откуда духи берутся? Столько всего никак не узнать. Вот, например, откуда вправду берется дождь. Сара говорит, дождь – Божья грусть от мира, но Грейс как-то раз слыхала, что оно как-то связано с морским воздухом, когда он добирается до гор. Может, так и есть. И что такое «погода» вообще и почему в этом году по сравнению с другими она такая лютая? Бури посреди лета и что только не. И почему толкуют о всяких разных зверях в разных странах, а в Ирландии нет опасных тварей никаких, кроме дивного народа, но его все равно не увидать, и никто никогда его не видал, только в байках, где речь про людей, с какими ты не знаешься и вряд ли когда их встретишь? И что там Колли так долго?

Ногой разметывает она остатки костра. Сует руку в золу, там уже ни вздоха тепла. Стоит, ждет Колли. Еще минута, и она обходит постройку, шагает к дороге.

Вот тогда-то и видит она долгую спину Боггза. Вспышку рыжих волос его. Это он, точно, тащит Колли за шкирку, мальчишка вырывается, портки спущены до щиколоток, а пятки пытаются нащупать точку опоры. Тут Боггз оборачивается и сшибает Колли с ног кулаком, закидывает его на плечо, как мешок. Говорит, я тебя забираю к матери твоей. Пучок рыжей бороды и походка откинувшись назад, что твой охотник, довольный добычей. Кулаки Колли висят без толку. Она ни о чем этом не думает. А делает вот что. Лишь позднее осознает она, что́ случилось, словно стала машиною или одержимой неким духом. Или даже словно изначально таился в ней другой человек. Эк выдернула она из стенки камень, похожий на зуб, и догнала Боггза, и приложила его тем камнем. Эк завалила его, здоровенного мужика, развернувшегося, словно медленный зверь под ударом, эк осел он на одно колено, затем на другое, эк взгляды их встретились, когда повертывался он, чтоб постичь, что́ ударило его, неожиданная невозмутимость в глазах, яд, вскипевший в тех темных звездах, а за той тьмою увидела она свет понимания, сообщения меж ними, какое ужаснуло ее до самого сокровенного в ней, – и вот уж Боггз просто сидит на дороге, приложив руку к голове, онемелый, бестолковый, окровавленный, а Колли уже на ногах, пытается портки поддернуть, вывернутые наизнанку, плоть у правого его глаза налилась красным, и Грейс орет ему: беги! Колли, беги, будь ты клят! Но он возится, натягивая и застегивая портки, – никак – и делает вот что. Выскакивает из них, перебрасывает через руку и бежит с голым задом в поля, по пятам за ним какая-то Боггзова псина.

Бегут они, пока сердца их уже не стучат, а сокрушены вдребезги, отчего кровь гонится до полной остановки всякой мышцы. Падают наземь, вялые бессильные очертанья, лежат, хватая воздух, под тополями, а те стоят отчужденно, шепча самим себе другую повесть сего мира. Колли лежит, прижимая портки к сраму, у него на лице неравномерно расцветает фингал цвета индиго. Она видит, что кулак Боггза попал в скулу. Колли плачет от потрясения, усталости и, без сомненья, от боли. Все обжимает и обжимает себе лицо, словно зачарован новизной обиды. Оставь в покое, говорит Грейс.

Бежали они бездумно. Бежали вслепую через какое-то поле озимой пшеницы, что сомкнулось с разливною речкой, затем по равнине, через лесопосадку, по залитому водой проселку. Распугивали птиц, мчали стрелой, как последние ласточки лета, белые шеи, пальто плещут за ними, словно хвосты. Позади селенье известково-белых домиков, налетело смазанным промельком, что-то бесово-черное излаялось собакой и побежало с ними рядом, отчасти потехи ради. И вот они теперь, квадратное поле с двумя пегими и гнедой, сбившимися поближе, наблюдают за сипящими этими гостями и фыркают на посягателей.

Колли выворачивает портки на правильную сторону, влезает в них. До того, что она видит его писюн, дела ему нет.

Она думает, что ж я наделала?

Говорит, ляг. Слушай.

Колли шепчет. Гад какой. Ни слова не сказал. Подобрался сзади, пока я ссал. Я его слышал. Как он сопит. Подходил сзади когда. А потом я его унюхал. Но я половину не доссал и остановиться не мог. И потом смог перестать и убрал писюн, и только собрался застегнуться, но портки-то наизнанку, и застегнуть я их не мог. И вроде как знал, что плохое что-то случится. Но и не знал тоже. Вряд ли он понимал, что ты здесь. Вдарил меня кулаком и закинул на плечо, как чучело соломенное. Как мешок хвороста. Как…

Ты хоть на минутку заткнешься, а? говорит она. Ну разок хоть? Думаешь, он убитый? Думаешь, я его убила?

Колли рьяно мотает головой. Затем трет лицо, словно втряс в него новую боль. Ты его срубила, это да. Он вполне дышал, когда мы его бросили.

Я его тем камнем крепко стукнула. Если и не помер, он, может, смертельно ранен.

Мысленно видит она, как бледнеет на дороге Боггз, сидит, шерсть на суставах пальцев седеет. Приходится лечь с превеликой неспешностью, руки у него слабнут, а лицо белеет – отливает от него кровь…

Мне надо вернуться, говорит она. Проверить, не помер ли он.

Уже вскочила. Я вернусь, слово даю.

Нельзя, говорит он. А ну как поймает он тебя? Тянет взгляд, словно хочет схватить ее за сердце. Не бросай меня тут одного.

Она всматривается в него – как он сидит, весь скрючившись, развенчанный из мужчины в мальчишку. Лицо с одного боку напухло.

Надо.

Она промчит по воздуху, словно сам ветер, тайная и незримая. Как свет, что проницает все без шума, без касания. Так бережно, как бабочки, что трепыхаются у нее в животе. Вот бы снова полил дождь, чтоб заглушить этот шум у нее в голове.

Путь назад приходится продумывать, бо путь незнаком. Словно это не она проделала его чуть ранее, а кто-то другой. Тень. Тот тайный некто, кто мечет камни из стен. Лицо Боггза видит она повсюду, слышит безмолвие его смерти и созревание погони. Проходит мимо перелеска и глазеет на звездчатость мокрых следов, свежих, какие оттиснули они в проселок, но памяти о том, как эти следы оставила, у нее нет. Затем видит ее, граничную стенку вдоль дороги. Подбирается к ней на четвереньках, словно какое жвачное, думает она. Страшась глянуть поверх, узреть неизменяемую данность, что есть в сем мгновенье, какое не может быть иным. Пригибается и ждет долгий миг, считая каждый вздох. На десятом вдохе выпрямишься, и ни вдохом раньше. На шестом вдохе она вдруг выпрямляется.

Тела нет. Вообще никаких следов Боггза, ни капли крови даже.

Камень вложен обратно в стену.

Хижина ничейный горб, крыша ввалилась или проломлена^[15]. Глинобитные стены постепенно возвращаются в землю, но на одну эту ночь сгодится. Есть мертвый огород, вид у него такой, будто его пожгли, и Грейс с Колли распинывают его в поисках какого-нибудь старого клубня. Она достает спичку, чтоб распалить хворост, они устраивают костерок, укладываются в нишу, где когда-то была кровать. Грейс жмется к Колли, над ними широко раззявлена пасть мира, свешены языки звезд, небо чародейски отделалось от дождя. Неподалеку слышится рев реки. Грейс перетирает листья щавельника и прикладывает Колли к лицу. Вот, говорит. Взгляд у Колли расплывчат, в голосе дрожь. Тело словно выжато из собственной оболочки.

Грейс почти засыпает, когда слышит его шепот. У меня есть план, говорит он.

Какой?

Я стану отравителем лошадей. А ты станешь ходить из города в город за мной следом и вылечивать лошадей обратно.

Но я ж ничегошеньки про лошадей не знаю, куда там про снадобья. Ты от того удара дурной стал, что ли?

Сон приходит к нему быстро, словно свечу задули бездымно до тьмы. Голова его покоится поверх Грейс. Сама она спит под пенкой сновидений, что разлетаются, как птицы, и Грейс просыпается в бескрайнюю ночь, полноту холода и на долгий клык голода. В тяжелую жуть ощущения, что не поспала ни мига. Мы как мертвые, думает она, с прошлым, но без будущего. Я умерла и забралась в землю моей могилы. Когда была она жива, были тепло, и еда, и смех, все то давнее и знакомое, лица младших и мама, которой Грейс еще была нужна. Но теперь мама с ней покончила. Быть уж такой ненужной, но Колли-то нужен, разве не за тем мама Боггза послала, чтоб он забрал Колли домой? Теперь ее осеняет, что поутру она обязана сказать ему, ты отправляешься домой, потому что ты должен, потому что это все ошибка. Великое приключение, на память. Она доведет его до самых болот, а дальше отправит одного. Пошлет его домой, чтоб уберечь себя от Боггза.

Лачугу они покидают, промерзши напрочь, онемелые до самых кончиков пальцев. Истина этого мира, думает она, в том, что холод самое правдивое состояние всего, а тепло суть временная. Холод не выгорает в спешке дотла, как огонь, а с беспредельным терпением ждет. Она топочет, будя ноги, хлопает в ладоши на ходу, Колли тащится, надутый, позади. Она все выспрашивает, что ему снилось. Говорит ему, что ей приснился человек, у которого не хватало пальцев, он преследовал ее, но Колли не слушает. Иди сюда, говорит она. Обнимает его, и уж такой он маленький в ее объятиях. Держится так, думает она, что решишь вроде, почти мужчина, но плечи у него что ангельские крылья, какие в пальцах у тебя могли б сломаться.

Река встречает их ревом целого мира. В нем и дождь, и гнев, сплетенные в единый напор. Они видят, что река в паводке, взбаламученный бурый поток мчит безглазо, белоязыко, нагружен всем проливнем с холмов. Грохот заполняет им уши, проклиная звуки всего прочего. Колли благоговейно присвистывает. Чтобы Грейс его слышала, приходится кричать. Вчера так люто не было. А затем вид у него делается серьезный. Попробуем поудить?

Она орет, форель всю выловили.

Думает, эта река запросто обдерет самые камни, по которым течет.

Река бежит по болотам и приведет их обратно в город. Мысли ее путаются вокруг Боггза. Что он поделает с раной, которую она ему нанесла. Может, бросит искать их, вернется в Блэкмаунтин и наорет вместо этого на маму. Этот рев сердитой реки – рев Боггза у Грейс в голове.

Они тенью следуют вдоль кромки реки, натыкаются на места, где она поднялась выше берегов, клубится вокруг деревьев и лапает заросли или добирается до низко висящих ветвей, а те отхлестывают от потока, словно ужаленные.

И вот там, где река возвращается в свои берега, Колли это видит. Повертывается, показывает на реку позади них.

Ей приходится орать, чтобы он услышал. Что?

Ты слепая или как?

Что я там должна увидеть?

Он делает шаг к берегу и трясет пальцем. Вон.

Не вижу, говорит она. И тут вдруг видит. Медленно плывет к ним вся промокшая белая туша, останки овцы, подползает, головой заглубленная в воду, словно овца вглядывается в некую глубину, где есть ответ истине ее смерти. Грейс мнится, что река с достойной скоростью несет это тело к погребению его.

Колли орет, давно ль, как думаешь?

Сдохла недавно, иначе ее б уже выловили.

Надо ее достать.

В голосе у него столько надежды, что Грейс не понимает, как ему ответить. Думает, наверняка ж оно тухлое, отравленное или того хуже. И бед-то, если их с ней поймают. И все же видит в уме у себя мясо в котле.

Идет за Колли к берегу. Он кивком показывает на карман Грейс.

Достань-ка ножик, что тебе мама дала.

Прыгает на молодой вяз, болтается на ветке, пока та не надламывается. Обнажается тайная мякоть ее плоти, и Колли принимается пилить на разломе. Когда ветка отрезана и заточена до острия, туша уже исчезла вниз по реке. Они бегут вдоль берега, Колли с палкой наперевес, как с копьем. Она слышит, как он орет. Хе! А затем: вон она! Старый боярышник, словно крученая веревка, висит над водой изъявленьем обиды. Колли лезет на него, и Грейс кричит, осторожней. Он сдвигается все дальше вдоль ветви и принимается тыкать в животное палкой. Туша проплывает мимо, головой вслепую в воде. Грейс помогает Колли слезть с дерева, и они преследуют овцу до того места, где речные берега теперь нависают и сужаются, и она его держит, когда он сходит в лиственную гниль у уреза воды и тянется, пытается выловить животное.

Не тыкай в нее, говорит она.

Я пытаюсь за шерсть зацепиться.

Ты ее на другую сторону отпихнешь.

Они наблюдают, как овца движется дальше, словно бы поспеть на некую зловещую назначенную встречу. Она исчезает за рядами утесника и высоким склоном, что огораживают берег. Колли идет, качая головой. Говорит, могли б поймать.

Она ему, мы не поспевали сообразить. Да и в любом разе, как ты собирался тащить ее домой?

Я б на спине.

Весит-то она, да еще и небось воняет. И люди решат, что ворованная. Ты б не смог объяснить.

Она пытается выбросить овцу из головы, но желудок продолжает цепляться. Колли останавливается прикурить трубку.

Грейс кивает. Дай дернуть.

Он улыбается. Я знал, ты во вкус войдешь.

Она видит, что в небе все учтено. Северо-восток кровоподтечен, как щека у Колли, но остальное небо, словно ладная ткань, чистое и белое, а солнечный свет обещает тепло. Грейс кажется, что ей слышен звук, с каким ум Колли вырабатывает план. Когда он прикидывает что-нибудь, брови у него немножко сведены. Но предлагает он в итоге только загадку. Что всегда в пути, да остается на месте, при постели, да спать на ней не может, при рте, да никогда ничего не ест?

Фу, Колли. Эта старая.

За деревьями она видит излучину реки. Прикидывает, на какого зверя похожа река в этой ее беспокойной шкуре, глянцевитой и бурой. Колли вдруг срывается бежать, и Грейс видит овцу рядом, словно та все время двигалась с ними безмолвным сопровождением, слушала их беседу, ждала, чтоб ее выловили. Грейс видит, что овца застряла в зарослях ежевики. Бежит туда, не успев даже задуматься. Берег реки низко сходит к воде, покрыт осокой и лиственной прелью. Колли протягивает к овце палку, тыкает, пока палка не запутывается в шерсти, принимается тянуть зверя к себе. Превращается в рыбаря, щеки надуты, пыхтит, тянясь к воде, кричит на овцу – ну давай же, ну! – и Грейс тоже принимается кричать, и оба они орут в овечьи глухие уши. И тут, словно волею своей они этого добились, туша выпрастывается и остается прицепленной к палке, вниз по течению больше не уходит. Колли вопит от удовлетворения. Пучещекий он, даже просто держа ее, сил, чтоб притянуть тушу к себе, у него нету. Она добавляет ему своей силы, но палка гнется, словно того и гляди сломается, и Колли ревет, найди еще палку!

Она видит, что он весь целиком, до последней унции, держит овцу, выгнут серпом.

Удержать могу, говорит. Но, к бесам, шевелись.

Она бежит, и в уме у нее потрескивает от суматохи и возбуждения. Что угодно пойдет в дело, но на берегу ничего, кроме утесника. Купа деревьев поодаль, и она бежит к ним, слышит, как Колли выкликает, у овцы голова подымается! Она орет через плечо, иду. Но нет. Под высокими деревьями земля мешанина гнили, и Грейс ничего добыть там не может. Хватается за какую-то палку, но та мягка от тлена, деревья эти кажутся Грейс стайкой старух, что наблюдают за ними, сварливолицые. Едва-едва по-над рекой слышит, как ревет Колли. Овца, орет он. Овца подымает голову! Овца прямо на меня смотрит!

Вглубь рощи. Грейс порхает глазами, крыльями летучих мышей, спеша увидеть все. Как деревья глушат рев реки так, что слышны Грейс только ее мысли. Всего одну палку бы. Просто дайте мне одну палку. Думает о дивных-пука, что прячут от нее всё, о том, как вечно они шалят. Она с ними торгуется, но почва не отдает ничего толкового. Грейс теперь понимает, что их добыча будет потеряна. Что Колли на нее разозлится и дуться будет всю дорогу до Блэкмаунтин. Она разворачивается и возвращается к реке бегом, рев ее, когда Грейс вырывается из гущи дерев, трубный рокот некоего громадного зверя. То, что охватывает ее, ощущается даже прежде, чем она успевает это ухватить, словно перемена воздуха перед великой непогодой. Чувство слышимо, подобно шепоту. Как воздух переменился, поскольку что-то не так, – к реке бежит она, однако растерянность навстречу ей, не помнит она этой части берега – выбежала не в том месте, бо нигде ни следа Колли, и где ж овца? Грейс осматривает берег в обе стороны, но Колли нет, и вот тут ее настигает – точная суть того, что́ это, произошедшего только что, и она принимается выкликать его имя, кричит на реку, стоит беспомощно у берега, где замерла развороченная прель листвы, и вот тут понимает она, что́ случилось, видит рубец в глине, какой оставил башмак Колли, скользящий в бурую воду, в реку, которая не отражает ничего, кроме себя. И вот тогда-то видит она палку Колли, та плавает в глубине ежевичных зарослей, а рядом с палкой овца, та лыбится ей безглазою черной головою.