В 1951 г. Рахнема издаёт сборник Шамлу «Вердикт», которым молодой поэт объявляет о своём расставании с Нимой и начале собственного пути. Ахмад ещё напишет «Свежий воздух» (1957), «Сад зеркал» (1960) и многие другие книги, будет в разное время возглавлять самые значительные иранские литературные издания, в последний раз женится – теперь на молодой, обаятельной и страшно влюблённой Айде Саркисян (если бы не муза, не было бы книг «Айда в зеркале» (1964), «Мгновения и вечно» (1964), «Айда, дерево, кинжал, воспоминание» (1965), «Феникс в дождь» (1966) и т.д.), ей он посвятит сотни стихов.

При жизни Шамлу пришлось оплакивать многих друзей, в том числе расстрелянных поэтов-политических активистов Мортезу Кейвана, Хосрова Гольсорхи. Не покидал его никогда кошмар, увиденный в шестилетнем возрасте во время прогулки в городском парке с отцом и сёстрами – сцена страшного избиения солдата товарищами, такими же, как тот, – и крики юноши, заглушаемые грохотом барабанов и пением валторн. Даже в преклонные годы Шамлу вспоминал тот вечер, свои горькие рыдания и говорил, что произошедшее определило его мировоззрение.

Поэт, никогда не замалчивающий чёрное, бесстрашный перед лицом угнетателей и не усмиряющий своего голоса («даже если // ножа седой ирис // на моей груди // цветок распустит…»), в 1984 г. становится кандидатом на Нобелевскую премию в области литературы, а в 1991 г. в Нью-Йорке получает премию Human Rights Watch за свободу выражения. Вернувшись в Иран после своих университетских выступлений, он вновь уедет за рубеж, в знак протеста против правящего режима. Однако оставить родную землю навсегда не сможет. В старости, после тяжёлой операции, больной, одноногий, вместе с женой Шамлу уединится в своём доме в Карадже, вдали от городской суеты.

После смерти Бамдада «Книгу улицы» продолжает составлять его Айда. А бархатный голос поэта до сих пор с нами – плёнки хорошо запечатлели, как он читает Хафиза, Руми, Ниму, Хайяма, Лорку. Каждый вдох его услышать можно.

Судьбы многих иранских поэтов, чья юность пришлась на раннюю пору Новой поэзии, схожи. Мехди Ахаван Салес (1929–1990) родился в священном для шиитов городе Мешхед в глубоко традиционной семье. Отец его был лекарем, знатоком трав, а мать проводила все дни в молитвах. Мехди втайне от строгого отца занимался музыкой: играл на принадлежавшем дяде и кощунственно выброшенном отцом таре («сынок, звук тара – глас шайтана»). Вместе с музыкой пришла любовь к поэзии, первые опыты сочинения газелей и касыд.

Одним из учителей Мехди, почтенных лет хорасанским поэтом, ему был дан жизненно необходимый любому стихотворцу, как считали старики, псевдоним-тахаллос: Омид («Надежда»), – который за Мехди навсегда закрепился.

Познакомившись с Ше’ре ноу, Ахаван становится одним из последователей Нимы, не теряя при этом своей приверженности традиции, литературному великолепию прошлого, эпическим сюжетам, прежде всего, почерпнутым из обожаемой им «Шахнаме» Фирдоуси (Салес даже похоронен будет рядом с великим мудрецом Туса). После первого своего классического сборника «Орган» (1951) он издаёт знаменитую «Зиму» (1956), с которой входит в историю. Все последующие книги Ахавана Салеса демонстрируют его мастерство переплетения языка классического и разговорного, старых форм и свежей лексики. Он сам как-то признался, что мечтает возвести мост между Хорасаном и Мазандараном (своим родным краем, колыбелью персидской поэзии, и далёкой от него землёй, взрастившей Ниму Юшиджа).

Постепенно поэт вовлекается в оппозиционные движения, как и многие другие иранские интеллигенты, и после Государственного переворота 1953 г. и свержения Национального фронта Мосаддыка, попадает в тюрьму. С несправедливостью властей он столкнётся ещё не раз, несмотря на то, что ни в каких оппозиционных группах состоять не будет.

Мост Мехди Ахаван Салес возводил до самых последних дней своей жизни.

По наблюдению литературного критика Мохаммада Хогуги, если после Иранской операции 1941 г. (советско-британской оккупации Ирана) и последующего ухода с престола Резы-шаха в стихотворениях поэтов преобладают мажорные интонации, светлая надежда, послания народные, гуманистические (Эсмаиль Шахруди, писавший под псевдонимом Аяндэ («Будущее»), Ахмад Шамлу (Собх – «Утро», Бамдад – «Рассвет»), Сияваш Кясрайи (Коули – «Цыган»), Хушанг Эбтехадж (Сайе – «Тень»)), то после подавленного Переворота 1953 г. – упадок духа, разочарование, бессилие (оттого и псевдонимов не требовалось): Ферейдун Таваллали, Надер Надерпур, Носрат Рахмани, Ферейдун Мошири, Хасан Хонарманди, Шарафоддин Хорасани.

Шахский режим, опасаясь превращения сообщества литераторов в хор антимонархистов, в те годы создаёт все условия для того, чтобы оградить его от политических дум. В условиях ужесточившейся политцензуры поэзия естественным образом разворачивается в сторону телесности, и на общем депрессивном фоне пропадающие в алкогольных эскападах поэты печатают груды сладострастных стихов, довольно однообразных. Размышления над судьбой народа, между тем, мучить их продолжают.

Особняком в плеяде чёрных романтиков, зашвырнувшихся в трактирные углы, стоит Носрат Рахмани (1930–2000), чей первый поэтический сборник «Переселение» (1954) был издан меньше чем через год после Переворота. В предисловии к книге Нима Юшидж, обращаясь к автору, написал: «То, что отличает вас от остальных, – прямота, искренность, откровенность. То, что в жизни есть, но в стихах других поэтов предстаёт лишь в виде тени, в ваших стихах не прикрыто завесами. Если эта смелость другим не по душе – для вас она не порок». Носрат был голосом того поколения «проигравших, проклятых, прокажённых». Он развернул перед победителями – буржуа, сторонниками аристократии – знамя отчаяния и тащил его на себе строка за строкой, как крест.

Рахмани утверждал, что на становление его как поэта повлиял вовсе не Юшидж, а Садег Хедаят со знаменитым романом/повестью «Слепая сова» (1937), который он называл поэзией в чистом виде. Кроме того, эстетика Нимы, заворожённого природой, голосами птиц и округлостью холмов, при всей его модерновости, была эстетикой деревенского жителя, а стихия Рахмани – город, без прикрас, с его трущобами, базарами, саккахане, мечетями и даже кварталом красных фонарей Шахре ноу. Впрочем, главные заветы Нимы поэт усвоил, и не только в отношении формы. Он уничтожил дистанцию между собственной жизнью и стихами и, как на исповеди, предстал в них во всей обнажённости своей сути: не видящий света, одинокий, мятежный, беспомощный, ступивший на тропу саморазрушения, погружающийся в черноту всё глубже, пустеющий, наркозависимый, отчаянно влюбляющийся, предающий, курящий до одури опиум, целующий до крови. «Я приходил для того, чтобы жить в себе. Другие во мне жили,» – будет говорить он.

Критик и поэт Реза Барахани называл Рахмани одноглазым чудовищем, которое видит мир исключительно грязным. Кто-то считал его анархистом, общественным вредителем, пробудителем упаднических настроений у публики. Однако то был бунт, который Носрат поднял в себе против себя же и до самой смерти не прекращал.

Рахмани оставил после себя несколько сборников стихов (в том числе, «Пустыня» (1955), «Кашмирская шаль» (1955), «Свидание в иле» (1957), «Горение ветра» (1970), «Жатва» (1970), «Меч возлюбленной пера» (1989), «Вновь прошлась по кругу чаша» (1990), «Чёрная вдова» (2002) и автобиографическую повесть «Мужчина, пропавший в пыли» (1957) – настоящую исповедь курильщика опиума.

Он умер в своём доме в Реште, на руках у сына Араша и жены. Однажды Пуран (жена) почему-то сказала, что жить с Носратом – как будто хранить флакон дорогих благовоний.

Картина мира иранских поэтов под влиянием идей Нимы, а также французской и – чуть позже – английской литературы, постепенно расширяется. Нет ничего удивительного в том, что многим из них новое вскружило голову, оттого столь часто встречаются примеры восторженного подражания и бездумного массового копирования текстов Нимы, европейцев, друг друга.

Вернувшийся из Америки доктором наук Мохаммад Мокаддам (1908–1996), выдающийся филолог, в 1934 и 1935 гг. публикует три сборника стихов: «Тайна полуночи», «Петушиный крик» и «Возвращение в Аламут» – твёрдо убеждённый в том, что кладёт начало новому направлению в иранской поэзии. В 1939 г. из Франции возвращается Шамсоддин Тондаркия (1909–1987) и в тот же год издаёт манифест «Гроза литературному движению – ястреб», подкрепив его весомым комплектом собственных разрозненных полупоэтических-полупрозаических этюдов – «ястребов». Тондаркия, полностью освобождает стихи от традиционного аруза, но при этом всё его внимание обращено на то, чтобы разбудить «врождённую» музыку языка. О значимости его шеститомника для будущих поэтов-экспериментаторов почти никто из литературоведов не говорил, а ведь она поистине существенна в контексте культурной жизни Ирана.

В 1946 г. из Парижа прибывает также Али Ширазипур, более известный как Шин Парто (1907–1997). Его большое европейское впечатление – верлибр и белый стих, результатом чего становятся книги «Жинус», «Дочь моря» и «Саламандра», изданные в тот же год.

К сожалению, подобные одиночные пикеты тогда ни к чему не привели, должного эффекта не возымели, и очень скоро книги этих поэтов канули в Лету.

С конца 40-х годов Советский Союз, вышедший из ада Второй Мировой войны победителем, активно пропагандировал в Иране антимилитаристскую идеологию. Постепенно журнал «Паям-э ноу» («Новое послание»), считавшийся поначалу вестником нового искусства, превратился в агитационный бюллетень советского посольства, диктующий одно-единственное правило: всё, что нельзя отнести к социальному реализму, – блажь. Возникшие на этой почве издания «Пейке сольх» («Посланник мира»), «Сэтарэ-йе сольх» («Звезда мира») и «Кабутар-э сольх» («Голубь мира») диктат продолжили.

Отучившаяся в европейских университетах прослойка иранской интеллигенции, помимо дипломов с научной степенью, привозит на родину новую моду. Кумирами голодных до новшеств молодых художников становятся Пикассо и Брак. Иранские авангардисты начинают применять кубистические методы для изображения родной земли, порождая огромное количество диспутов в выставочных залах и прессе о том, что там замышляет, чего добивается эта бестолковая