Пятого августа моя жена Джеральдин пыталась убить меня.
Убийство мужа требует определенной степени неприязни, если не сказать, ненависти. Джерри все считали человеком с пылким, отзывчивым и жизнерадостным характером, очаровашкой. Еще она была исключительно миловидной. И достигла той стадии жизни, когда эпитет «красивая» сдает позиции словам не менее выразительным, но более благородным: «элегантная», «изысканно-изящная». Огненные волосы она собирала высоко на затылке над длинной белой шеей. В том, что ей нравились черные юбки и блузки, не было ничего зловещего – в том, как она одевалась, был стиль и вкус.
Но вынужден сказать, что в стенах дома все складывалось иначе. В последние полгода с ней становилось труднее жить. Настроение было непредсказуемым. Она винила меня по любым мелочам, по всякому поводу взрывалась, и ее постоянно охватывали вспышки гнева. Помню, как Джеральдина обвиняла меня в том, что я испортил ее машину и та не заводится, спрятал газету и вылил горячую воду из бака, хотя она сама оставила кран открытым. В общем, глупые домашние неприятности, которые Джеральдина раздувала до глобальных катастроф, но утверждала, будто это мой злой умысел. Затем впадала в веселье и требовала забав, однако это настроение я выносил еще труднее. Впрочем, вскоре оно сменялось периодами черной молчаливой депрессии. Состояние жены тревожило меня, но она не проявляла личной агрессии, во всяком случае, я в это верил.
Оглядываясь назад, я понимаю, что первый намек, что Джерри что-то замышляет, я получил опосредованно – от врача. В конце июля пошел на ежегодное обследование – процедуру, на которой настаивают мои университетские работодатели. Меня взвесили, измерили кровяное давление, жидкие выделения, проверили рефлексы и все, что положено по списку. Затем пригласили во врачебный кабинет для вынесения вердикта. Мой лечащий терапевт в это время отсутствовал, и я впервые познакомился с главным человеком в больнице, доктором Букбиндером, врачом старой закалки, седым, в оспинах и в галстуке-бабочке. Он был из тех, кого силой не подтащить к компьютеру. Хотя на стене его кабинета висел антитабачный плакат, а окна он держал открытыми, помещение пропахло сигарами.
– Как вы себя ощущаете? – спросил доктор.
– Как пес мясника, – ответил я и не покривил душой. Я чувствовал себя крепким, ясноглазым, веселым.
– Сколько вам лет – тридцать шесть, тридцать семь? Неприлично молоды для профессора. Какая у вас специальность?
– Английский язык.
– Отлично. – Доктор Букбиндер посмотрел на меня, и его глаза блеснули из-под очков. – Хотя бы не будете учить меня, как работать. Не знал, что в Клавертоне озаботились изучением родного языка.
– Я создаю отделение. Кафедра существует уже пару лет.
– Кафедра английского языка? Похвально. Только не засиживайтесь слишком долго. Неподвижный образ жизни ведет к запорам и геморрою.
– Я не только сижу. Время от времени встаю и тянусь.
– Превосходно. Процесс нервный?
– Потягивания?
– Нет, руководства отделением.
– Не очень. У меня пока немного студентов.
Врач просмотрел лист с моими анализами и неловко сунул в кожаную папку, куда была упрятана вся моя жизнь в медицинских терминах.
– Ничего не читал более скучного после той книги о… как их там: хоббитах или боббитах. С точки зрения страховой компании вы вполне надежный клиент, если только не выжжете себя сами. Вы женаты на той очаровательной молодой даме, которая раньше играла в «Милнерах» Кэндис? Она моя пациентка.
Я кивнул.
– Приходила ко мне в понедельник, – продолжил врач. – Одна из особенностей моей работы, иногда я вижу женщин чаще, чем их мужей. Только без обид.
– Никаких обид. Я взял за правило посещать врачей лишь в том случае, если это неизбежно. – Я снял ногу с ноги и хотел подняться и уйти. – И поскольку не собираюсь выклянчивать справку, чтобы устроить себе недельный отгул, не смею больше вас задерживать.
Но Букбиндер сделал жест, призывая остаться.
– Когда миссис Джекман назначает в регистратуре дату визита, там все встают на уши.
– Сила телевидения.
– Хотите знать, почему она пришла ко мне на прием?
В его словах было нечто непристойное. Я не хотел ничего такого знать и сдержанно проговорил:
– Мы с женой уважаем частную жизнь друг друга.
– Вы с ней спите?
Мои глаза округлились, и я резко выпрямился на стуле.
– Это имеет значение?
– Если бы не имело, я бы не спрашивал, – отрезал врач.
– Если вы имеете в виду в одной комнате, то да, – после паузы ответил я.
– В таком случае вы не могли не заметить.
– Что?
– У вашей жены бессонница.
– У моей жены… бессонница?
– Поэтому я спросил, не нервничаете ли вы на работе. Подумал, не сваливаете ли на нее свои заботы. Но вы ответили, что спокойны.
Мне была до лампочки его доморощенная психиатрия. Как психиатрия вообще. И я огрызнулся:
– Я редко обсуждаю с Джеральдин свою работу!
– В таком случае причина тревоги кроется где-то еще. Не может ли ее тревогу объяснить недовольство теперешней жизнью? Ведь ей приходится мириться с тем, что она больше не звезда и не в той степени, как раньше, предмет обожания.
– Это правда. Иногда Джеральдина снимается в рекламных роликах, но другой работы на телевидении ей не предлагают.
– Почему? Все ассоциируют ее только с Кэндис?
– Наверное.
– Вы не заметили, что она лишилась сна?
– Честно говоря, нет. Мы спим на разных кроватях. И как только моя голова касается подушки, я сразу отрубаюсь.
– Утром вы не спрашиваете жену, хорошо ли она спала?
– Как правило, не спрашиваю. У меня сложилось впечатление, что когда я встаю, она крепко спит. – Я помолчал. – Должен вам сказать, доктор, меня встревожил наш разговор. Если Джеральдин беспокоит бессонница, она могла сказать об этом мне. Но она потихоньку отправилась к вам.
– Я же сделал вполне обоснованный вывод, что вы в курсе проблемы. – Затем врач сказал нечто такое, что мне совсем не понравилось. – Я так понимаю, вы озабочены.
– Естественно, озабочен, после того как вы мне сообщили, – произнес я, еле сдерживаясь. – И сделаю все необходимое, чтобы помочь, если речь идет о том, чтобы подать среди ночи чашку горячего шоколада.
– Нет, нет! – возразил Букбиндер. – Бдения не нужны и составлять ей компанию среди ночи не надо. Так бессонницу не лечат.
– Что вы предлагаете?
– Не беспокойтесь, – небрежно бросил он. – Джеральдин теперь будет спать. Я «посадил» ее на люминал.
Я нахмурился:
– Неужели все так серьезно?
– Она принимала более легкие снотворные, но, по ее признанию, они не помогли.
– То есть Джеральдин уже какое-то время лечилась? Я не знал.
– У нее упорная бессонница, профессор. Необходимо как-то перебить это состояние. В подобных случаях хорошо действует старый проверенный люминал, в то время как новомодные транквилизаторы бессильны. Когда мы вернем привычку ко сну, через несколько недель все образуется само собой.
– Вы хотите сказать, что я ничем помочь не могу?
– Главная причина никуда не делась. Она может носить физический характер. Однако чаще всего бессонница – следствие нервного расстройства. Я вижу, вы сочувственно относитесь к жене, и если обнаружите, что не дает ей покоя, и сумеете как-то исправить, это будет эффективнее всякого люминала. И будьте благоразумны.
– Забавно!
– И еще, профессор, – вы разумный человек. Уверен, вам не нужно напоминать, что откровенность пациента с врачом жизненно необходима.
– Приму к сведению. – На сей раз я не стал сдерживаться и сказал ему все: – Как разумный человек я посоветую жене сменить лечащего врача. Всего хорошего.
Я поднялся и вышел из кабинета. Сел в машину, но завел мотор не сразу – сидел и размышлял, отчего у Джеральдин бессонница и почему я этого не заметил. Мне не пришла в голову мысль, что люминал предназначался не ей, а мне.
В то же утро в Университете Бата я поймал себя на том, что наблюдаю, как секретарь декана литературного факультета мисс Хантер раскладывает на тарелке шесть шоколадных печений. В соседней комнате заседал управляющий университетский комитет, куда меня пригласили на обсуждение шестого пункта повестки дня. Но прождав двадцать минут, начал тревожиться. Так и не сумел успокоиться после разговора с Букбиндером. Схватил печенье, пытался острить.
– Смешное название – управляющий совет. Управлять, править, рулить… Чем они там рулят? Велосипедами?
Хилари Хантер любила посмеяться. Ее наверняка позабавила картина: пять профессоров давят на педали, кружась все утро по кабинету декана. Но храня верность начальнику, она осталась серьезной, только выключила закипевший во второй раз электрический чайник. Прошла еще минута. На секретарском столе прозвучал сигнал. Хилари разлила кофе и подхватила поднос. Я открыл перед ней дверь и прошептал:
– Обрати внимание на лидера заезда в желтом джерси.
Все равно что пихнул локтем под ребра. Секретарь улыбнулась и переступила порог.
– Дать вам носовой платок, мисс Хантер? – спросил декан.
Она покачала головой.
– Тогда оставьте поднос, мы справимся сами. Джекман, проходите, присоединяйтесь к нам.
Декан показал на обитый английским ситцем диван. Он ценил удобства и носил клетчатые шерстяные рубашки и галстуки ручного плетения. На двери висели его шляпа и мешок с клюшками для гольфа. В этом году была его очередь председательствовать в управляющем комитете. Остальные представляли другие факультеты. Троих я немного знал, а с четвертым, профессором Оливером с искусствоведческого отделения, иногда захаживал в бар.
– Как поживает наша вылупляющаяся из яйца школа английского языка? – поинтересовался декан.
– Чирикает, – ответил я.
– Готова подняться на крыло?
– А какая альтернатива? Путешествие в Штаты?
– Да вы оптимист! – Он усмехнулся и повернулся к соседу слева: – Профессор Оливер, будьте добры, объясните.
– Я? – удивился Том Оливер, рассыпая изо рта крошки печенья.
Ему постоянно требовалось что-нибудь жевать. Заседание, где запрещалось курить, было большим испытанием для постоянно дымившего трубкой человека. Он пригубил кофе и с трудом проглотил.
– Грег, тебе, вероятно, известно, что мы стараемся поддерживать в городишке образ нашего университета.
– Не в городишке, а в городе, – поправил декан.
– В городе. Год или два назад прозвучала критика, что мы превратились в ту самую легендарную башню из слоновой кости и плюем на бюргеров.
– Зачем вы так? – возмутился председатель комитета.
– Бюргеров, – повторил Оливер. – То есть добрых жителей. Это, разумеется, не соответствовало действительности. Учитывая нашу компетентность в науках и технологиях, мы постоянно участвуем в местной промышленности, организуя курсы без отрыва от производства. Предлагаем широчайший спектр циклов заочных лекций. Организовали концертное общество, которое проводит музыкальные мероприятия. На Рождество открываем для покупателей свою автостоянку, где люди могут оставлять машины и ехать дальше на общественном транспорте. Студенты устраивают неделю представлений, собирая средства на благотворительность.
– Например, носят кого-нибудь в балдахине, – вставил профессор религиоведения – легкий как пушинка человек, который ежегодно соглашался, чтобы носили именно его.
– И это тоже. Я вот к чему веду, Грег. Три года назад, когда тебя с нами еще не было, мы устраивали выставку в галерее «Виктория».
– Той, что над публичной библиотекой, – пояснил декан. – Хорошая выставка, если учесть, что мы только набирались опыта. – Он скользнул по мне взглядом.
– Организовывать выставку выпало мне, – продолжил Оливер. – В мою задачу входило развернуть экспозицию на тему «Искусство в Бате» – о художниках, которые в определенный период своей жизни находились в нашем городе. Подобралась пестрая компания: Гейнсборо, сэр Томас Лоренс, Уистлер, лорд Лейтон и несколько менее ярких звезд.
– Одну картину выставил сам профессор Оливер, – напомнил декан. – Абстрактную. Если не ошибаюсь, в красных тонах.
– Надо было чем-то заполнить место, – смущенно объяснил тот. – Я бы вообще предпочел экспозицию современного искусства. Но Общество живописцев Бата месяцем ранее провело ежегодную выставку, а мне было строго указано организовать нечто более традиционное.
Видимо, почувствовав, что необходимо акцентировать положительные аспекты мероприятия, снова заговорил декан:
– На нашу просьбу предоставить полотна на выставку «Искусство в Бате» откликнулись не только традиционные источники, но и частные коллекционеры. В этом частично и есть смысл подобных мероприятий. Способ привлечения местных жителей, напоминание им, что мы существуем. О выставке сообщали газеты, местное радио и телевидение. В итоге профессор Оливер превратился в медийную персону.
Оливер, вспоминая былую славу, закатил глаза. Я же сложил руки, откинулся на стуле и произнес:
– Понятно, джентльмены. Чем хотите нагрузить меня?
Декан нахмурился:
– Никто не собирается вас ничем нагружать, Джекман. Я считал, что профессор английского языка мог бы подобрать более удачное слово.
– Хорошо, озадачить.
– У нас, кажется, недопонимание. Вижу, вы не привыкли выбирать выражения, но зачем ершиться до того, как выслушали предложение? На мой взгляд, это прекрасная возможность английскому отделению создать себе имя. У самого молодого отделения должно быть много творческих замыслов по сравнению с нами, которые стояли у истоков. И еще, управление двухлетним учебным циклом я бы не назвал перегрузкой. К тому же в следующем году присвоения дипломов не будет.
– Сдаюсь, пойман на месте преступления. Вы хотите, чтобы я устроил рекламную шумиху? У меня развязаны руки?
– До определенных пределов.
Я пожал плечами:
– Значит, руки у меня не развязаны.
– У нас есть предложение – очень заманчивое. Исходит от самого городского совета. И естественно, получило горячую поддержку нашего комитета.
– Какое?
– Джейн Остен в Бате.
Наступила тишина.
– Джейн Остен, писательница, – уточнил декан, чья утонченность ничуть не умаляла его сарказма. – На случай, если вы не в курсе: несколько лет она прожила в нашем городе.
– Каждый день приходится узнавать что-нибудь новое. Значит, договор такой: Джейн.
– И Бат. Тема и смысл выставки – празднование дней Джейн Остен в городе.
– Празднование? Жаль, что она не с нами, а то бы оценила иронию.
– Объясните! – потребовал декан.
– Годы жизни Джейн Остен в Бате – не повод для праздника. Этот город изрядно достал ее.
– Профессор Джекман!
– Хорошо, сформулируем иначе: здесь прошла не самая счастливая пора ее жизни.
– Огульное обвинение!
Профессор религиовед потянулся за последним шоколадным печеньем и изрек:
– Что есть счастье? Что значило счастье для Джейн Остен? Мы имеем дело с абстракцией.
– Насколько помню, – заметил я, – когда преподобный Джордж Остен объявил семье, что им придется переехать сюда из Стивентона, где Джейн родилась и выросла, она вырубилась. Простите, лишилась чувств. По ее собственной оценке, Бат не стал для нее тем, чем являлся Стивентон. Тут она испытала горести, пережила смерть друзей, разрыв с женихом. Здесь умер ее отец. Семье пришлось переехать в более скромное жилище. Когда наконец она уезжала из города, то назвала это счастливым избавлением. Счастье состояло в том, чтобы бежать из Бата.
После новой неловкой паузы декан упрямо возразил:
– Факт остается фактом: Джейн Остен здесь жила. И она одна из величайших романисток.
– Но ни один из великих романов не был написан в Бате.
Декан посмотрел на меня поверх очков:
– Поправьте меня, профессор, если я ошибаюсь. Черты Бата доподлинно воспроизведены в ее творениях.
Я оглядел других членов комитета.
– И никак нельзя от этого увильнуть?
– Кто говорит, что мы собираемся увиливать? Нам открывается потрясающая возможность. Все, кто узнал об этой идее, горячо поддерживают ее. Помощь обещал главный городской библиотекарь и его коллектив.
– Вы уже рассказали о вашем проекте людям?
– Только паре ключевых персон.
– Лучше бы раньше со мной посоветовались.
– Грег, мы сами узнали только сегодня утром, – объяснил Оливер.
Я тяжело вздохнул, поднялся и подошел к окну.
– Где найти столько экспонатов, чтобы наполнить галерею «Виктория»?
– Бальный зал, – сообщил декан. – Нам предоставляют бальный зал.
– Боже, он еще больше!
– Только представьте, какой глубокий смысл! В нем наверняка не один раз танцевала Джейн Остен.
– Если честно, декан, – произнес Оливер, – зал разрушили бомбежки во время последней войны.
– Но вскоре его прекрасно восстановили.
– Правильно. – Я повернулся к членам комитета. – Огромный бальный зал. Чем мне его наполнить? Насколько помню, существует всего один портрет Джейн Остен размером с почтовую открытку, который написала ее сестра. Он хранится в Национальной портретной галерее, а других нет. Если мне даже удастся его позаимствовать – в чем я сильно сомневаюсь, – этого явно не хватит на помещение длиной в сто футов.
Декан пошелестел бумагами.
– Не сомневаюсь, если вы ухватитесь за появившуюся возможность, как это сделал три года назад профессор Оливер, мы устроим прекрасное представление.
Я обратился к профессору религиоведу:
– Как это с точки зрения абстракции?
– Можно использовать ее романы, – подсказал Оливер. Он хотел мне помочь.
– Открыть на каких-нибудь страницах книги и поместить в стеклянные витрины? – уточнил я. – Не слишком плодотворная идея. Толпы не соберет. Люди могут купить такие же романы в любом книжном магазине нашего городишки.
– Города, – пробормотал Оливер.
– Сфотографируйте дома, где она жила! – подхватил декан.
О проекте
О подписке