8. Вирус жизни

конец декабря 2133 года. Земля, Тихий Океан, Остров Мауи, «Вилла науки»

«Приветствую вас в раю!» – сообщал нам первый рекламный плакат на подлете к научному центру. На следующем красовалась улыбающаяся голографическая девушка в красном бикини и шапочке Санта-Клауса. Под ее загорелой фигуркой была надпись: «С наступающим 2134 годом!». Она помахала нам рукой, провожая на посадку.

Наш корабль дугой прошелся над водой, такой прозрачной и голубой, что на ходу хотелось прыгнуть в ее сверкающие брызги и прохладу. До горизонта, туда, где виднелся одинокий столбик маяка, протянулся пляж с белоснежным, как сахар, песком и грядой пальм, широких и мохнатых. Их толстые листья, напитанные влагой и солнцем, сверкали зеленым глянцем. За ними в дымке низко висящих облаков поднимался силуэт двух сросшихся вулканов, с незапамятных времен украшающий местный океанический пейзаж.

Мы приземлились на острове Мауи у виллы, террасами ухоженных крыш и переходов уходящей к морю, стеклянные двери которой гостеприимно отворились, и люди в белых халатах, одетые поверх дорогих костюмов, вышли к нам навстречу.

Первый, кудрявый, казался гигантского роста и недюжинного телосложения. Я сразу определил в нем Николаса Патероса. Николас был потомственный грек, возглавляющий на Мауи научную лабораторию. С первого взгляда поражало несоответствие его реального, известного мне из досье хранителей, возраста и внешнего вида. По данным хранителей, ему было за шестьдесят, но вся его внешность как бы свидетельствовала в пользу достижений современной медицины. Он улыбался белоснежной улыбкой и махал нам широченной рукой, поправляя густые черные кудри, спадающие на вспотевший от жары и волнения лоб. Его кожа была гладкая и бархатистая, а цвет лица здоровый и розовый, как у младенца. При всем своем желании я бы не дал ему больше тридцати. Впрочем, я уже начинал привыкать к удивительному долголетию обитателей этого мира.

– Приветствую вас в раю! – обратился он к нам, цитируя надпись с плаката. – Меня зовут Николас, я возглавляю проект «Вирус жизни», и мне доставит большое удовольствие, если вы не откажитесь посетить мою презентацию.

Он протянул мне руку, но внезапно легкая тень замешательства появилась на его лице. Каким-то бесконтрольным движением ученый попытался отдернуть ее обратно. Затем, видимо смутившись своей реакции и отогнав странное видение, расплылся в еще более приятной улыбке и с радостью затряс мою ладонь.

Мы с Авророй представились под фальшивыми именами и охотно подтвердили наше присутствие. Обменявшись парой дежурных фраз, ученый откланялся, отправившись встречать вновь прибывающих гостей, после чего охрана, проверив данные, пропустила нас внутрь виллы. В этот момент я подумал, что конспирация хранителей действует безупречно.

Внутри было прохладно, работали кондиционеры. Народ потихоньку прибывал, и, чтобы скоротать время до начала выступления, мы с Авророй решили осмотреться.

Надпись на постере, украшающем рекламную стелу посреди фойе, гласила:

«29 декабря 2133 года в 11 часов в конференц-зале «Виллы Наук» начнется симпозиум, посвященный новейшей разработке компании Кемикал Бразерс. Гвоздем программы будет выступление руководителя проекта «Вирус жизни» Николаса Патероса, который поделится с нами своими феноменальными открытиями в области медицины долголетия». По окончанию мероприятие перерастет в вечеринку на тему наступающего Нового года. Напитки и закуска – бесплатно!»

На красном фоне рядом с елкой и в костюме Санта-Клауса была фотография самого Николаса, который жизнерадостно улыбался наблюдателю, поднимая вверх бокал шампанского.

Мы прошли дальше и оказались в просторном фойе, стены и потолок которого были окрашены лаконичной белой краской. В углу помещения располагался такой же белоснежный рояль, по моим скромным предположениям, родом из девятнадцатого века. Правее изящная винтовая лестница без опор поднимала жильцов виллы на второй этаж, туда, где, вероятнее всего, находилась хозяйская зона. В качестве предостережения от любопытных глаз между перил была натянута красная ленточка с табличкой, гласившей «прохода нет». Рядом с лестницей, в центре помещения возвышалась пушистая новогодняя ель, украшенная красными и серебристыми шарами. Я обратил внимание, что это была та же самая ель, что и на фотографии с постера. На этих островах хвойное дерево казалось неуместным среди пальм и летнего зноя, но дань рождественским традициям неукоснительно соблюдалась и в этом обществе.

Все убранство интерьера было залито солнечным светом, проникающим в прохладу помещения сквозь тонированный витраж, выполненный из единого цельного стекла. Широкие тени от пальмовых листьев, свободно гулявшие по внутреннему убранству, навевали какие-то неясные воспоминания из детства. Память не предлагала мне никаких подробностей. Перед моим мысленным взором возникла залитая ярким солнечным светом картинка погожего летнего дня, наполненная запахом соленого ветра и вечно движущихся пятен теней от гигантских деревьев.

Тени продолжали скользить по лицам людей, а гомон их голосов уносил мои мысли далеко на берег моря. Я закрыл глаза и вдохнул полной грудью соленый запах детства. Находясь на границе между сном и явью, словно вспоминая отголоски забытого сна, мне привиделось, что я когда-то уже был в этом доме.

***

Мы с Авророй не спеша перемещались дальше от входа, когда увидели слева дверь в большое просторное помещение с сильно затемненными окнами и приглушенным светом ламп. Там стояли два десятка рядов кресел, многие из которых уже были заняты посетителями. Кресла были обращены к небольшой сцене, где, по всей видимости, через некоторое время должна была начаться презентация.

Противоположная от входа сторона фойе была также полностью стеклянная. За ней располагался уютный внутренний дворик, в котором в тени старинных каштанов сидели несколько компаний ученых и о чем-то неспешно беседовали.

В центре двора, источая живительную прохладу и обдавая прохожих взвесью из мельчайших брызг, по замыслу неизвестного архитектора был установлен изящный фонтан. Миновав его, мы направились в самый дальний и неприметный угол двора. Еще издали я заметил здесь обычную деревянную лавку, расположенную под старым деревом. На фоне идеально подогнанных линий и стыков пластика, стекла и бетона, из которых по большей части состояла вилла, лавочка выглядела простой и неказистой. Напечатанные на гигантских принтерах дома будущего не подразумевали ручную работу. Все их детали, рассчитанные до миллиметра, были выполнены машинами в точном соответствии с проектными чертежами. Здесь же явно прослеживалось творческое отступление автора. Казалось, что некий столяр-самоучка самолично соорудил лавку из грубо отёсанной доски и вручную покрыл ее лаком. Она показалась мне единственным живым и настоящим предметом в окружении искусственных геометрий и форм, и, думаю, именно поэтому я интуитивно привел свою спутницу сюда – под сень древнего каштана.

Я провел рукой по шершавой поверхности, и мое внимание привлекли несколько неровных бороздок, выдавленных на дереве каким-то острым предметом. При детальном осмотре стали отчетливо различимы буквы А и А. Между ними стоял знак сложения, а после было выдавлено кривое сердечко.

***

У людей вокруг настроение было приподнятое, все ожидали чего-то значительного. Ученые постоянно перемещались от компании к компании, словно свободные электроны в кристаллической решетке металла. Они старались познакомиться с как можно большим количеством новых лиц, рассказывали друг другу смешные истории и просто обменивались доброжелательными взглядами.

Некоторые из них подходили и к нам, но мы с Авророй по возможности избегали их внимания, а при крайней необходимости ограничиваясь только дежурными приветствиями. Мне было неуютно в обществе незнакомцев чужой профессии из другого более прогрессивного времени. Я опасался, что кто-нибудь может случайно заговорить на тему, которую я, пришелец из темного будущего, к сожалению, не смогу поддержать. И тем самым выдам свою непричастность к мероприятию. Также причиной моей настороженности были слова хранителя, предостерегающие нас о присутствии на симпозиуме сторонников сетов.

После того, как в очередной раз я поймал на себе пристальный взгляд незнакомого мужчины, мои опасения усилились. В отличие от остальных ученых, он так же, как и мы, расположился в стороне от шумных компаний. Уже несколько минут этот человек внимательно изучал нас, и я подумал, что мой несколько ошарашенный вид или же наши с Авророй слишком старательные попытки избегать контакта с другими людьми возымели обратный эффект и, напротив, все сильнее и сильнее привлекают его внимание. Также мне показалось, что он принялся делать нам какие-то, но я умышленно продолжал не замечать его потуги. Когда наконец я почувствовал, что мужчина вот-вот поднимется и двинется в нашу сторону, то резко схватил Аврору за руку и поволок ее прочь.

– Пойдем отсюда, – сказал я ей, увлекая обратно к фонтану.

– Но… – только и успела обронить девушка.

Конечно, она удивилась столь поспешному бегству, но, доверившись моему чутью, не стала задавать лишних вопросов. Покинув внутренний дворик, мы направились прямиком в зал, где без труда смогли затеряться на задних рядах, скрывшись в уже изрядно разросшейся толпе посетителей. Впрочем, нам повезло, как только мы оказались в зале, свет начал меркнуть, предвещая начало конференции.

***

Когда все собрались, приблизительно с опозданием на полчаса, симпозиум начался. Поначалу, как водится на подобных мероприятиях, было скучно. Первым на разогреве взял слово какой-то унылый профессор, который очень долго жонглировали непонятными фактами и вконец запутал публику своими пространными метафорами и ироничными отступлениями от темы. Он очень старался понравиться, но я, не сильно сведущий в науке, а тем более в столь продвинутых современных терминах, в итоге так и не понял, что он хотел донести. Впрочем, по всей видимости, таким был не я один. Его уход сопровождали слишком жидкие аплодисменты, звучащие скорее из жалости, нежели из почтения.

Затем вышел разодетый пижон, вся презентация которого сводилось к попыткам прорекламировать свой странный метод изучения травоядных. Публика его выступление также восприняла прохладно.

После первых двух спикеров на сцену поднялся Доктор Дарвин, и мероприятие наконец оживилось. Он представил свои необычные исследования, связанные с пробуждением разума у животных. Самым ярким в его презентации оказался видеоряд диалогов с кошачьими, сопровождавший его выступление. На экране по очереди появлялись группы, то из обыкновенных кошек, то пантер, то даже львов. Все они вполне себе по-человечьи отвечали на вопросы ученого. В этот момент я подумал лишь одно: «Зря с нами нет Барса. Эта презентация его непременно впечатлила и обрадовала!» Но у Барса не было должной конспирации от хранителей, поэтому он просто остался на корабле.

После анималиста выходили еще несколько товарищей, но все они не слишком соответствовали сложившемуся у меня образу учёных мужей и их научному методу описания предмета исследования. Я уже начал скучать и даже немного вздремнул, когда на сцену выкатился странный механический агрегат. По всей видимости, это была навороченная инвалидная коляска, на которой восседал обездвиженный человек преклонного возраста. Наверное, он являлся каким-то очень известным ученым, поскольку при его появлении аудитория просто взорвалась. Громкие аплодисменты наполнили собрание, а немощный спикер тем временем синтезированным компьютером голосом представил следующего оратора и его работу, назвав ее одним из самых прорывных научных и прикладных трудов настоящего времени. Вслед за его похвалой на сцене появился Патерос. Он взял слово и первым делом поблагодарил своего коллегу: «Большое спасибо, мистер Хоккинг, ваши тёплые слова для меня – лучшая награда за проделанную работу». После чего вежливо поклонился человеку в коляске и обратился к залу:

– Сейчас я хотел бы приоткрыть перед всеми собравшимися здесь сегодня уважаемыми членам научного совета, Академии наук и представителями правительственных фондов завесу нашего светлого будущего. Отдельное спасибо за визит хочу выразить Министру медицины и здравоохранения Эрин Бронкс и бессменному руководителю легендарного «Пророка» … – имя которого нам не удалось расслышать из-за шумных аплодисментов наполнивших зал.

Наконец, аудитория стихла.

– Представьте себе жизнь в раю! – начал Николас восторженно, но тут же сбился: – А лучше нет, нет… – он замахал своими широченными ладонями. Вероятно, ученый посчитал, что такое абстрактное вступление не до конца отражает глубину и величие его открытия и решил поправиться. – Просто посмотрите по сторонам! – он развел руками, призывая собравшихся людей оглядеться.

Все покорно последовали его призыву. Стоит сказать, что помещение аудитории сильно выдавалось из тела здания и располагалось на небольшом выступе скалы, со всех сторон окруженной морем. Вид отсюда открывался отличный. После того, как Николас призвал своих слушателей осмотреться, электрохромные стены сделались полностью прозрачными, и ученые воочию узрели окружающий пейзаж острова.

Впереди до самого горизонта синел океан. По бокам белела прибрежная полоса, заросшая пальмами, а вдали возвышались горы. Все вокруг – вода, пальмы, солнце, песок – говорило о том, что за примером райского места больше нет смысла обращаться к воображению. Отсюда можно было любоваться красотами острова бесконечно, но Николас, опустив руки, снова привлек к себе внимание. Убедившись, что слушатели сполна подготовлены, Патерос продолжил:

– Да, теперь мы все живем в раю! – он говорил громко, делая глубокие паузы между предложениями. – Мы сделали это место воистину прекрасным, мы сделали его таким, что здесь хочется жить вечно! Но сегодня мне придется сообщить вам страшную тайну… – вдруг Николас перешел на шепот. – Представляете… мы все стареем!

Слушатели переглянулись. Сейчас они пытались понять, к чему клонит этот искусный актер, так артистично излагая столь банальные истины.

– Да, мы стареем! – повторил он, изобразив на своем лице гримасу разочарования. – И постепенно краски нашего мира начинают тускнеть, – вторя его словам, электрохромные стекла начали затемняться, погружая аудиторию во мрак. – Но мир снаружи остается прежним, – одинокий луч очень красиво разрезал по вертикали одну из стен, ворвавшись в полумрак гостиной ослепительным лезвием света. – Мы больше не можем ощутить всю его прелесть, так как делали это раньше.

Стены окончательно сделались темными, свет померк, и в помещении зажглись искусственные лампы подсветки, напоминающие церковные свечи.

– И я вам скажу больше, – сообщил оратор заговорщически шепотом, – к нам подступает страх смерти. Нет, нет, не переживайте, – Николас вновь возбужденно замахал руками, – до смерти еще далеко. Я еще не дошел до этого. Но уже сейчас мы начинаем видеть только его – наше грядущее неизбежное! – он понизил тон. – И вдруг мы отчетливо понимаем, что нам не нужны больше ни женщины, ни острова, ни яхты, ни любые радости жизни, а нужна лишь старая добрая утка, – он страдальчески улыбнулся.

Стены аудитории вновь сделались прозрачными. Изображения на них искусственно стали увеличиваться, концентрируясь то на одном, то на другом из перечисленных ученым предметов роскоши. Постепенно картинки полностью оторвались по смыслу от окружающего пейзажа, транслируя отвлеченный видеоряд. Там были и парусные регаты, и горные восхождения, и гонки на аэроциклах, и шикарные застолья в орбитальных ресторанах, изображения новорожденных и силуэт влюбленной парочки на фоне заката – короче, все то, что у простого обывателя соответствует понятию «радости жизни».

– Да что говорить, я не смогу выкурить эту гребаную сигару, чтобы у меня не заболело внутри!

Николас достал из портсигара продолговатый предмет и затянулся им в полной тишине. Над аудиторией потянулся сизый дымок, и собравшиеся недовольно зашушукались. Лицо Авроры при этом изобразило гримасу отвращения.

– Я не смогу выпить виски и заняться любовью – какая же это жизнь?! – воскликнул он с досады, не обращая внимание на недовольство аудитории. Затем он положил сигару на столик и посмотрел на нас умоляюще. – А потом… Что потом? – взгляд его подвернула печаль, а на лице застыло выражение артистичного отчаяния. – Я неизбежно умираю!

На последних словах свет в помещении полностью выключился, погрузив слушателей в кромешную темноту. Остался виден только тлеющей уголек лежащей на столике сигары. Так прошло пару секунд, и свет зажегся вновь.

– Зачем все это? – спросите вы, – декламировал статный оратор. – Зачем любовь и ненависть, страдания и радости, богатство и таланты, если все, что нас окружало, отправится вместе с нами в могилу? – он возвел очи к потолку, заменяющему ему небо, а затем указал на одного из слушателей в зале. – Посмотрите на моего отца! – все взгляды устремились на старого грека, подобно Хоккингу, сидящего в первом ряду в инвалидном кресле, древнего и изъеденного кривыми морщинами, как гористый ландшафт его родины. – Он стар, очень стар, но он по-прежнему хочет жить! Нет, решите вы, ему пора на покой, пора сойти со сцены бытия, но он не хочет этого! В душе он молод! В душе он кричит: «Хочу чувствовать, слышать, видеть, любить в полную силу!» – голос Патероса стал тише. – Таков он внутри… но снаружи мы видим лишь унылого неподвижного старика. Прости, папа, – он спустился со сцены и поцеловал отца в щеку. – Трагедия нашей жизни – неизбежная смерть! – заключил грек. – Но пришло время перестать ее бояться и смело сказать ей нет! Давайте скажем все дружно: «Я не хочу умирать»! Повторяйте это снова и снова! Именно так! И вы будете правы! Встречайте, на пороге жизнь вечная!

Все ожидали, что сейчас должно случиться что-то невероятное, но Николас просто подошел к столу и налил себе бокал с шампанского. «Извините, в горле пересохло», – произнес он и сделал глубокий глоток. Собравшиеся недовольно зашушукались.

– Прошу еще немного терпения, – произнес он настойчиво. – Я уже закругляюсь.

Аудитория еще пошумела пару секунд и наконец притихла.