3
Лавры

Мы идем рука об руку вместе с другими жителями поселка. По телевизору Октавия Луна все так же изрекает свои вечные истины. На экране мелькают ужасы теракта – погибла команда шахтеров и несколько оранжевых техников. Во взрыве бомбы обвиняют Сынов Ареса, то и дело показывая крупным планом их странный знак – окровавленный шлем с шипастыми лучами. Показывают изуродованные детские трупы. Жестокие убийцы, сеятели хаоса, Сыны Ареса заочно приговорены к смерти. Серая полиция и солдаты разбирают развалины. Двое черных солдат, ростом в два раза больше моего, переносят тела жертв. Вокруг суетятся желтые медики.

В Ликосе нет террористов, их дурацкая война пока нас не коснулась, но объявление о награде за голову Ареса – вожака – передают каждый день. Сыны Ареса считают, что с нами плохо обращаются, и потому взрывают все подряд – какой в этом смысл? Теракты тормозят прогресс, мешают готовить Марс для других цветов, вредят всему человечеству.

Веселая толпа валит по туннелю в предвкушении праздника. Кто-то заводит песню, остальные подхватывают – о том, как парень нашел свою невесту на золотом лугу. Мальчишки соревнуются, стараясь коснуться рукой потолка. Разогнавшись, пытаются пробежать по стене или пройтись колесом, иногда падают под общий смех. Девчонки не отстают от мальчишек.

Коридор длинный, под потолком вдоль дороги горят лампы. Впереди подвыпивший дядька Нэрол – старик тридцати пяти лет – наигрывает на цитре. Детишки радостно пляшут у его ног. Даже ему сегодня трудно хмуриться. Инструмент подвешен на ремне, упирается в бедро; пластиковая дека с туго натянутыми струнами смотрит вверх. Правый большой палец бренчит по струнам, изредка помогая указательному выводить мелодию, левая рука ведет басовую линию. У меня никогда не получалось заставить цитру звучать жизнерадостно, а дядька Нэрол умеет.

Он когда-то играл и для меня, учил двигаться в такт музыке, потому что отец так и не успел. Даже запрещенный танец показывал, за который казнят. Щелкал по ногам хлыстом, пока не стали выходить как положено все пируэты и сальто с полосой металла в руке вместо меча. Помню, поцеловал меня в лоб и сказал, что я весь в отца. Дядька научил меня двигаться, и это умение всегда приносило мне победу в игре в кошки-мышки и привидения в туннелях.

«Золотые танцуют парами, черные – по трое, серые – дюжинами, – говаривал Нэрол, – и только мы – в одиночку, потому что проходчик всегда один. Только наедине с самим собой мальчик становится мужчиной».

В те славные времена мне и в голову не пришло бы осуждать дядьку за пьянство и морщиться от перегара. Мне тогда было одиннадцать. Всего пять лет назад, а будто целая жизнь прошла.

Товарищи снова хлопают меня по плечам, и даже булочник Варло одобрительно кивает и сует Эо краюшку. Они слышали о лаврах, зуб даю. Эо прячет хлеб под платьем и с любопытством смотрит на меня.

– Чего это ты весь светишься? Признавайся! – Толкает меня локтем в бок, я пожимаю плечами и стараюсь прогнать улыбку, но безуспешно. – Ты явно собой гордишься. – Она подозрительно прищуривается.

Рядом бегут вприпрыжку мои племянники Риган и Иро, дети Кирана. Близнецы, им по три года, уже обгоняют и мать, и бабушку. Та идет впереди с таким видом, словно жизнь уже ничем не сможет ее удивить.

– Обжегся, дорогой? – бросает она небрежно, заметив мои перчатки.

– Да, – отвечает за меня Эо, – большой пузырь.

Мать пожимает плечами:

– С его отцом и похуже бывало.

Обнимаю ее за плечи, сильно исхудавшие с тех пор, как она, по обычаю всех матерей, учила меня песням нашего народа.

– Неужто совсем не беспокоишься? – спрашиваю с усмешкой.

– Беспокоюсь? Я? – смеется она, подставляя щеку для поцелуя. – Глупенький.

Половина нашего клана на форуме уже лыка не вяжет. Помимо песен и танцев, мы любим выпить. Крабы смотрят на это сквозь пальцы. Если повесить человека ни за что ни про что, народ поворчит да успокоится, но попробуй отнять у нас выпивку, и мы такого натворим, никому мало не покажется. Эо говорит, что грендель-гриб, из которого гонят бухло, не марсианский, а привезен с Земли – нарочно, чтобы легче было держать нас в узде. Каждый раз заводит этот разговор, когда у матери поспевает новая брага, а та, промочив горло, всегда отвечает: «Лучше быть в рабстве у выпивки, чем у людей».

Брагу можно еще подсластить всякими сиропами из праздничных пайков. Есть такие специальные, для алкоголя, со вкусом лесных ягод или корицы. Хорошо бы получить новую цитру, деревянную вместо металлической, – бывает, и такие выдают. Моя совсем старая, зато досталась от отца.

На форуме грохочут барабаны, стонут цитры. Толпа заполняет площадь, радостно устремляясь к тавернам. Здесь и наша Лямбда, и Омега, и Ипсилон. Двери питейных заведений широко раскрыты, оттуда валит дым и слышна музыка. Столы накрыты и снаружи, они стоят по краю, оставляя место для танцев вокруг эшафота с виселицей в центре.

Сам форум многоэтажный и поднимается по спирали вверх. На нижнем уровне – таверны и мастерские, выше начинаются жилые дома Гаммы, потом склады, а под самым потолком – огромный стальной купол с бронированными иллюминаторами. Мы его зовем «котелок» – это крепость крабов, которые нас пасут. Еще выше – голая марсианская пустыня, которую мы видим только на экранах. Ничего – чем больше добудем гелия-3, тем скорее там можно будет жить.

На площади уже выступают танцоры, жонглеры и певцы. Эо окликает Лорана с Кираном, которые устроились за длинным столом перед входом в таверну «Промочи горло», где ветеран шахты, старый Риппер, всегда угощает друзей и травит байки о прежних временах. Сейчас он уже храпит, уронив голову на стол, – жаль, что не увидит, как нам вручают лавры.

Еды на столах мало, не каждому хватает заморить червячка, так что главное место на празднике занимают выпивка и танцы. Еще не успев усесться за стол, получаю из рук Лорана полную до краев кружку. Он любит кого-нибудь напоить, а потом вязать ему на голову дурацкие ленточки. Для Эо он оставил место рядом со своей женой Дио, они родные сестры и похожи друг на друга почти как близняшки.

Лоран любит Эо, как любил бы ее брат Лиам, но я-то знаю, что когда-то Лоран увлекся моей будущей женой посильнее, чем своей теперешней. Даже предложение делал, когда ей исполнилось четырнадцать, – как, впрочем, и половина наших парней, – но все без толку. Эо сделала свой выбор раз и навсегда.

Дети Кирана лезут к отцу на руки, жена целует его в губы, Эо – в лоб, шутливо ероша его рыжую шевелюру. Не понимаю, как нашим женщинам удается так здорово выглядеть после того, как они весь день сматывали паучий шелк в ткацкой. Нас, шахтеров, работа не украшает. Я от рождения был симпатичным, да и ростом вышел. Волосы темно-рыжие, глаза тоже красноватого оттенка – не золотого, как у Октавии Луны. Однако моя белая гладкая кожа теперь уже сильно попорчена шрамами от ожогов и порезов, и скоро я стану немногим лучше Даго, а может, и дядьки Нэрола.

Женщины – совсем другое дело. Несмотря на тяжкий труд и вынашивание детей, они все такие же красотки, живые и задорные. Блузка и юбка ниже колен всегда алые, хоть и разных оттенков, – это цвет нашей касты. А с лентами, бантами и кружевами из праздничных наборов для победителей они станут еще обворожительнее.

Костяной на ощупь круг со стрелой, знак алых, нормально смотрится на руках у меня, но не у Эо. Только глаза и волосы у нее наши, а в остальном она ничем не хуже золотых красоток, которых показывают по телевизору. Улыбаюсь, глядя, как она дает подзатыльник Лорану, который только что осушил залпом кружку мамашиного пойла, но моя улыбка тут же тает. За спиной Эо, над кружащимися юбками, топающими ногами и прихлопывающими ладонями танцоров маячат в холодной вышине очертания виселицы, на которой болтается одинокий скелет. Все давно привыкли и даже не смотрят в ту сторону, но для меня эта тень – вечное напоминание о печальной судьбе отца.

Хоть мы и роемся всю жизнь в земле, хоронить своих мертвецов нам самим не позволяют, таков закон Сообщества. Отец провисел два месяца, прежде чем его кости сняли и закопали в марсианской пыли. Мне тогда было всего шесть, но я пытался снять его с виселицы в первый же день. Дядька Нэрол остановил меня, и я долго злился на него за это, а позже возненавидел, но за другое. Мой дядька – слабак. Отец хотя бы умер за что-то, а он со своим пьянством растратил жизнь впустую. «Нэрол – лучший из моих братьев, – говорил отец, – самый способный и честный, хоть и дурной». Теперь он лишь последний из братьев.

Никто не мог ожидать, что моему отцу доведется сплясать в петле. Он был мирным человеком и все споры старался решать словами. Его оружием были мечты о свободе, об уважении к нашим обычаям, но в памяти людей остался только «бунт плясунов», который закончился виселицей. Девять человек разом корчились и сучили ногами, исполняя танец смерти. Отец умер последним.

Да и бунта особенного они не затевали, все было мирно: просили увеличить пайки, только и всего. Остановили проходческие агрегаты и исполнили запрещенный танец на площадке гравилифтов. Однако их замысел не сработал: наесться вдоволь можно, только выиграв лавры.

До полуночи остался час, дядька Нэрол устал, и присел со своей цитрой к нашему столу, пьяный в доску, и глядит волком. На меня даже не посмотрел, хотя перекинулся с Эо парой добрых слов. Все любят Эо.

Тут подходит моя теща, целует меня в макушку и говорит гордо, чтоб все слышали:

– Золотой ты наш мальчик, мы уже слышали! Выиграл для нас лавры! Весь в отца.

Дядьку совсем перекосило, заерзал, отвернулся. А я ему так, с ухмылкой:

– Что, дядя, не сидится? Газы?

Он так и взорвался:

– Ах ты, говнюк! – и кинулся на меня прямо через стол.

Ну, схватились мы, катаемся клубком по полу, мутузим друг друга кулаками. Нэрол здоровенный, тяжелее меня, но все равно в конце концов я оказался сверху и успел расквасить ему нос больной рукой, пока отец Эо и Киран нас не растащили. Нэрол плюнул в меня и уселся с кружкой на другом конце стола. Мать закатывает глаза, а Лоран хихикает потихоньку:

– Просто стыдно ему, что для лавров ни хрена не сделал.

– Трус хренов! Да ему поднеси их на блюдечке, руку побоится протянуть, – сплевываю я.

Тесть украдкой хлопает меня по спине и подмигивает. Эо тем временем сменила мне повязку, и я снова надел перчатку. Как ни странно, особой радости по поводу лавров у нее на лице не видно, только раз улыбнулась, вертя в руках край юбки, но и улыбка была какая-то кривая. Не понимаю, чего она так боится. Даже другие кланы радуются, от них то и дело подходят с поздравлениями. Уже все проходчики побывали у нас, за исключением Даго. Он так и сидит со своими, покуривая. Угощение у Гаммы не чета нашему, столы ломятся, закусок больше, чем выпивки.

– Погоди, урод, скоро перейдешь на паек, – злорадствует Лоран. – Небось в жизни не нюхал простой жратвы.

– То-то он такой худенький, – фыркает Киран, вызывая общий хохот.

Я подсовываю жене свой ломтик хлеба:

– Веселей, скоро запируем!

– Спасибо, я не хочу есть.

– Даже хлеба с корицей?

Эо снова улыбается, но все так же кисло, как будто знает что-то, чего не знаю я.

Вот уже и двенадцать пробило. Из «котелка» спускаются крабы. Обутые в гравиботы, они парят в воздухе над нашими головами. Убогие панцири давно не чищены, выправки никакой – все больше мальчишки да старики, ветераны земных войн. Но это не имеет значения, ведь у каждого в кобуре лучевик и дубинка-шокер на поясе. Не то что бы им приходилось когда-нибудь стрелять, мы и так смирные. Все в их руках: воздух, еда, дорога в порт. Нам оружие достать негде, хотя Эо была бы не против стырить где-нибудь лучевик.

Серые спускаются ниже, с ними коротышка из медных – наш начальник шахты и мировой судья Тимони Поджинус.

– Тихо, всем слушать! Кому говорю, ржавье? – рявкает Страшила Дэн.

Танцы и музыка мигом прекращаются, толпа молчит, задрав головы. Гравиботы у Поджинуса старые и шумные, он дергается в воздухе, как паралитик. Из гравилифта выходят еще крабы. Смешно взмахнув наманикюренными ручками, коротышка начинает свою речь.

– Друзья, соратники, отважные пионеры космоса! – умильно скалится он. – Сколь отрадно наблюдать ваше мирное празднество! Сегодня я с вами всем сердцем – простые напитки, простая пища, простые народные танцы – о, как это прекрасно, как я желал бы к вам присоединиться! Ни один розовый бордель с ветчиной и ананасами не доставит такого наслаждения. Зависть гложет мое сердце, но увы, увы… Мы – медные, и наш жалкий удел – унылая бюрократическая рутина. – Поджинус печально цокает языком и трясет медными кудряшками, переваливаясь с ноги на ногу. – Однако перейдем к делу… На этот раз норму выполнили почти все кланы, за досадным исключением Мю и Хи. В этом месяце они не получат ни мяса, ни молока, ни специй, ни средств гигиены – ничего сверх минимального рациона с овсянкой. К сожалению, объемы поставок с Земли не беспредельны, и мы не можем расходовать ценные припасы на отстающих. Надеюсь, это послужит уроком и впредь Мю и Хи не будут так лениться…

Они не ленились, они умирали. Эти два клана потеряли больше десятка человек при взрыве газа в шахте. Карман оказался побольше сегодняшнего, которого так испугался дядька Нэрол.

Поджинус продолжает распинаться насчет трудолюбия, потом наконец переходит к главному. Достает лавры – веточку с блестящими позолоченными листьями – и демонстрирует всем, подняв над головой.

Лоран пихает меня в бок, дядька Нэрол снова мрачно кривится. Я гордо выпрямляюсь, ощущая взгляды со всех сторон. Молодежь смотрит с обожанием и завистью: проходчик для них всегда герой, тем более сегодня, – но и старики поглядывают с гордостью. Киваю со сдержанной улыбкой – не прыгать же от радости, как мальчишка.

– Для меня огромная честь, – продолжает тем временем судья, – вручить от имени его светлости Нерона Августуса, лорда-губернатора Марса, почетную награду за наивысшую производительность, непревзойденную стойкость, жертвенность и дисциплину, а также…

Лавры достаются Гамме.

Как всегда.