Читать книгу «Московская стена» онлайн полностью📖 — Петра Власова — MyBook.
image

– Как мы можем гарантировать сохранность находящихся за Стеной архитектурных памятников? Армейское командование выделяет на эти цели почти тысячу человек. Причем мы их ротируем. Чтобы они не теряли квалификацию без реальной службы…

– Тысячу?

– Большинство заняты всего на двух объектах, – торопливо добавил Боссю, словно у гостя имелись полномочия урезать общую цифру. – Это Новодевичий и Донской монастыри, два замечательных архитектурных памятника шестнадцатого столетия. Поверьте, они не уступают в красоте лучшим французским замкам! Да, и оба монастыря действующие. Через них мы распределяем среди подмосковного населения гуманитарную помощь – сухпайки, одеяла, сборники выступлений канцлера. Этим занимается моя помощница, кстати, правоверная христианка, которая регулярно выезжает в Новодевичий монастырь. Представляете, несмотря на ужасные условия, здесь еще остаются тысячи русских. Живут как их предки, топят печки дровами и едят один картофель. Она принимает близко к сердцу страдания этих несчастных…

Боссю продолжал что-то говорить, но Голдстон уже не слушал его, пораженный странной догадкой. Вот он, нервный интерес к тому, что рассказывают о ней за глаза! Оказывается, прекрасная Горгона бывает за Стеной. В монастыре, через который проходит за неделю не одна сотня русских.

– Ваша помощница… – осторожно начал он, перебивая цветистые рассуждения Боссю.

– Сима́?

Боссю, конечно же, произносил ее имя на французский манер, с ударением на последней гласной.

– Серафима… Как давно вы ее знаете?

– Более десяти лет. Она работала со мной еще в секретариате Совета по развитию туризма… А что такое?

– Ваша помощница знала о моем приезде? Точное время прилета?

Генерал-губернатор нетвердо кивнул.

– Думаю, да… Так как планировала нашу встречу, то наверняка получила полную информацию из канцелярии оберста Свенссона…

Тут до Боссю, наконец, дошло. Еще одна нечеловеческая улыбка полыхнула сверхновой в кабинете. Наверное, улыбается так каждый раз, когда чувствует растерянность.

– Боже мой, штабс-капитан! Неужели контузия возбуждает воображение? Я ей полностью доверяю. Почти как самому себе… Коммуникация с партизанами отнюдь не входит в круг ее обязанностей, только график моих мероприятий и встреч… Мать увезла ее из России в Париж совсем ребенком. Она не русская – француженка, которая свободно говорит по-русски. Слишком хрупка, слишком чувствительна для… всего этого.

Боссю неопределенно махнул рукой, но было понятно, что он хочет передать. Бесконечные замерзшие поля. Холод. Серое небо. Россия, одним словом.

– Она как-то высказывалась в вашем присутствии по поводу интервенции?

– Насколько я знаю, Сима разделяет общую точку зрения. У нас не было иного выхода как вмешаться. Последний режим сам довел страну до военного переворота и хаоса. Она не раз выражала возмущение тем, что мы сделали премьером сибирского правительства Лукина, который долго был главным кремлевским стратегом и, по ее мнению, несет ответственность за все, что произошло…

– Ваши слова скорее свидетельствуют о симпатиях к ее исторической родине.

Боссю в ответ изобразил на лице что-то неприлично-сладострастное.

– Бросьте, штабс-капитан. Мы тут все обожаем Россию. Ее нефть, газ, лес, золото и уголь. Особенно когда за это ничего не нужно платить.

Голдстону показалось, что Наполеон за спиной Боссю после этих слов окончательно приуныл. Подумалось с неожиданным злорадством: вот кому пришлось сполна расплатиться за награбленное в Москве. За все и всегда приходится платить.

* * *

Ближе к полудню над Москвой по-прежнему висела серая, осыпающаяся снежной пылью хмарь. «Говорят, так солнечно здесь двести дней в году, – с юмором сообщил дежурный по этажу, у которого Голдстон должен был отмечать каждый свой приход и уход. – Лучше бы мы оккупировали Таиланд. Жаль, там мало газа». Но Голдстон, подумав о Таиланде, с удивлением понял: будь у него выбор, он, пожалуй, не захотел бы сменить невзрачные декорации за окном. Взгляд вверх, на плотно зашторенные небеса, раз за разом вызывал приятный спазм внутри. По телу снова расходилось волнами пережитое утром в Кремле. Тишина – вечности, абсолюта. От совершенства, от невозможности добавить что-то еще. Особое, неземное состояние жизни. Вхождение в него – физически, телом. А потом и парадоксальное, непонятное осознание себя его частью. Похоже, именно подспудное желание постоянно искать глазами небо снова выгнало его на улицу ближе к полудню. До обеда с физиком, назначенного на четыре, оставалась уйма времени. Действительно, почему бы не пройтись по Москве?

– В городе безопасно?

Вопрос дежурному был задан скорее этикета ради. Из сводок Голдстон прекрасно знал о почти нулевой криминальной статистике. Территория небольшая, половина населения военные, везде видеокамеры.

Офицер ответил на удивление складно, возможно давал такие пояснения не впервые.

– Абсолютно, штабс-капитан. Вот карта, там отмечено несколько возможных маршрутов. На Тверской есть хорошие супермаркеты. Дороговато, конечно, но найдется все, даже омары. Рекомендую выставку картин в Манеже, открылась только вчера. Вот приглашение. Это недалеко, буквально триста метров отсюда.

Смешно. Как в каком-нибудь отеле до войны. Интересно, зачем сюда привозят омаров? По личному заказу Боссю? Выставка картин, помпезно называвшаяся «Пять героических лет», посвящалась пятилетию прихода к власти Партии спасения Европы. На приглашении красовалось творение некоего Петера Бойля «Канцлер подписывает приказ о начале военной операции в России». Замысел, похоже, заключался в том, чтобы передать сложные чувства, одолевавшие канцлера в тот непростой исторический момент. Чувств, однако, получилось так много, и они столь не уживались друг с другом, что канцлер скорее походил на законченного шизофреника в период обострения. С унылым вздохом Голдстон положил приглашение в карман, чтобы избавиться от него при первой же возможности. Развернул неторопливо карту. В глаза сразу бросилось несколько ярких, разноцветных пятен. Кремль, Большой театр, станция метро «Площадь Революции», здание КГБ на Лубянке, первый советский «Макдоналдс», Третьяковская галерея. Полный комплект, от живописи до фастфуда. Жирная красная линия, почти повторяющая окружность Садового кольца – Стена, которую Голдстон вчера так и не увидел. Четверо ворот, Тверская упиралась прямо в одни из них, «Северные». За Стеной, по всему ее внешнему периметру, шла покрытая слепой штриховкой территория. Мертвая зона.

Оценив масштаб карты, Голдстон прикинул себе ленивый маршрут часа на два. Попрощавшись с услужливым офицером, прогулочным шагом выполз на обставленную железными барьерами, словно закованную в кандалы, Красную площадь. Напротив Спасской башни дежурили два новеньких, похоже прямо с конвейера пятнистых бронетранспортера. Еще один маячил неподалеку, у въезда на широкий мост через реку. На Тверской, начинавшейся прямо от Кремля, военной техники не было, но навстречу вялым потоком текли только мужчины в форме – патрули, отпускники, командированные. Понятное дело, немедленно нарисовался знакомый из берлинского министерства. Тоже ходил, глазел на все вокруг как в зоопарке. Попросил сфотографировать себя на фоне колоритного советского герба, украшавшего вход в здание телеграфа. Герб висел слишком высоко, прохожие то и дело беспардонно лезли в кадр, потому найти место для нужного ракурса оказалось непросто. Голдстон почти вспотел от усердия. Ампирная Тверская непостижимо сияла и блестела всеми своими томными изгибами даже под сумрачным московским небом. Ни одного разбитого или замызганного стекла. Ни окурка на тротуарах. Ухоженные фасады наверняка пустующих домов выглядели действительно живыми. Половина магазинов не работала, но наготу витрин маскировали гигантские, в человеческий рост патриотические плакаты, до хрипоты выкрикивающие прямо в мозг вряд ли кому-то нужные в этом городе лозунги – «Партия спасения Европы – наш шанс на достойное будущее!», «Европейские нации – в единстве наша сила!», «Нелегальный мигрант ест хлеб твоих детей!». Голдстон вспомнил, как однажды в присутствии Кнелла прошелся по очередному перлу специалистов из Министерства информации. Кнелл в ответ неожиданно насупился:

– В лозунгах как таковых нет ничего плохого. Просто лозунг – товар скоропортящийся, Джон. У него тоже есть срок годности. Пять лет назад, когда начались перебои с продуктами, такие слова были очень в тему. Это помогло обеспечить каждой семье горящую газовую горелку на кухне, сто литров бензина, килограмм сливочного масла и пятнадцать батонов белого хлеба на месяц. Сейчас нужны новые лозунги.

– Новые? Какие? – спросил Голдстон по инерции.

Уткнувшись бессмысленным взглядом в бумаги у себя на столе, Кнелл молчал с полминуты. Потом все же ответил.

– Сначала должны появиться идеи. Но с идеями трудно, поэтому и лозунги остаются прежними.

– Разве не ясно? – засмеялся Голдстон. – Двести литров бензина, два килограмма сливочного масла и тридцать батонов хлеба.

Кнелл вздохнул:

– Этот вариант уже не сработал. Попытки свести смысл существования человека к тому, чтобы поплотнее набить ему брюхо, всегда завершались или большой резней, или большим обманом. Нет, нужны идеи, Джон. Даже так – большие идеи.

Сразу после телеграфа Голдстон обнаружил с десяток кафе и ресторанов, тоже под завязку забитых военными. Названия звучали на удивление банально. Что-то вроде «Елисейские поля» и «Венеция». Никто не блеснул оригинальностью, окрестив заведение «Калашников» или же «Партизанская берлога». Воздух в этой части улицы так пропитался горячими запахами кофе и еды, что, казалось, можно утолить голод просто вдыхая его в себя. В одной из забегаловок кто-то, забавляясь с караоке, пел вживую песню Джо Дассена.

 
Loin loin dans l’avenir
Y’a-t-il un chemin pour nous reunir?
Viens, viens n’importe quand
Je t’attends ma derniere chance[12].
 

Голдстон не очень хорошо знал французский, но общий смысл почему-то зацепил его. Подумалось тоскливо – нет никого, о ком бы он мог так сказать. Нет места, куда бы он хотел, чтобы привела его дорога. И нет шанса, который он мечтал бы использовать. Ничего этого нет. Скорее всего и те люди, которые поют это и слушают, тоже просто повторяют ничего не значащие для них слова. Тогда какой же здесь смысл? Зачем петь, зачем слушать эти песни? Он посмотрел на лица идущих навстречу совсем другим взглядом, разочарованным и придирчивым. Теперь все вокруг казались слишком довольными, чересчур возбужденными и веселыми, как будто массовка переигрывала на съемках фильма. Тверская выглядела ожившей глянцевой открыткой – яркой, но при том совсем двухмерной. И вот тут, тоже почувствовав себя почти картонным, Голдстон, наконец, увидел Стену. Так, как и грезил о ней на шоссе из аэропорта. На сером, зыбком горизонте проступили очертания гигантской, почти квадратной башни. Словно невероятных размеров океанский лайнер пытался войти в узкий канал Тверской. По контрасту с двухмерной реальностью вокруг Стена имела осязаемый даже на расстоянии объем, то самое пространство, куда он попадает в своих ночных кошмарах. Голдстон с усилием втянул в легкие побольше воздуха, опять теряя границу между реальным и кажущимся. Его начало мутить, в голове проснулись пульсирующие точки. Он отвел взгляд, попробовал идти дальше глядя себе под ноги. Прошел так еще метров тридцать и понял: не помогает, симптомы усиливаются. Похоже, все-таки не выдержал свидания один на один. Вспомнился бравый лейтенант Марчелло. «Каждый раз, когда вижу Стену, почему-то хочется перекреститься… Честное слово!». Может, и правда перекреститься? Или позвать на помощь ангела? Он же теперь знает одного… Се-ра-фи-ма… На лицо будто повеяло теплом. Он попробовал еще раз. Се-ра-фи-ма… В конце концов Голдстон спрятался от взгляда Стены, занырнув в какую-то боковую улочку – и тут же очнулся в ином мире. Четырех-пятиэтажные облезшие дома мышиного оттенка, выбитые или заколоченные окна, оторванные сточные трубы. Почти сразу его окликнули на ломаном английском:

– Ищете что-нибудь? Хорошо провести время?

Женщина, одетая в короткую, расстегнутую черную дубленку, в сапогах на запредельно высоком каблуке, стояла сразу за крытым железом входом в подвал и курила, опустив тонкую сигарету вниз, как соломинку для коктейля. Лет тридцать. Симпатичная. Накрашена, хотя и в меру. Он не разу понял, зачем она здесь. Когда дошло, захотел поскорей пройти мимо, чтобы не сойти за жаждущего.

– А, ты турист просто, – пробормотала она уже по-русски. – Ну иди, иди лесом, голубок. Только там все равно тупик.

Он не захотел показывать, что понял ее. Медленно дошел до места, где переулок слегка забирал вправо, и только потом развернулся, надеясь, что женщина уже покурила и ушла. Но нет. Появилась и вторая, несмотря на холод почти совсем раздетая, в голубом платье с голыми плечами и просвечивающей через полупрозрачную ткань красивой овальной грудью. Тоже курила, задумчиво глядя куда-то вниз, на замерзший тротуар.

– Смотри-ка, красавчик какой белобрысый, – заметила она Голдстона. – Видела его уже?

Первая молча кивнула в ответ.

– Эй, мистер! Русские девушки! Хотите познакомиться? Меня зовут Лена. Всего пятьдесят евро за час знакомства!

Набор английских фраз с акцентом звучал до тошноты пошло. Голдстона и без того мутило. Заставив себя вежливо улыбнуться в ответ, он ускорил шаг.

– Вот сволочь, – догнала его ругань на русском. – Чего здесь только шляется? Улыбается, а ведь нас за людей не считает! Проститутки мы! Грязь!

Первая возразила ей – тихо, но как-то очень твердо:

– Зря ты так, Ленка. Лицо у него хорошее. А мы кто с тобой? Пятьдесят евро за час. Только того и стоим.

Фраза эта, едва им услышанная, непонятно почему притормозила Голдстона, заставила почти остановиться. Стало неловко – может, и правда кого-то обидел? Он обернулся, чтобы ответить по-русски, даже еще не понимая, что именно скажет, и окаменел. Те, прежние, женщины исчезли. У входа в подвал, скрестив на груди руки, стояла Мэри – несмотря на холод, абсолютно голая. Прежняя реальность переродилась в новую без единого шва. Ни одной зацепки, чтобы сказать себе – бред, игра воображения. Голдстон зажмурился, потом снова открыл глаза. Мэри осталась на прежнем месте.

– Подойди и потрогай, если не веришь.

Он приблизился, стянул медленно с руки перчатку, положил ладонь на ее голое плечо. Кожа была самой настоящей, теплой.

– Что ты здесь делаешь?

– Хочу тебе помочь.

– Помочь?

– Эта женщина. Она опасна.

Голдстон вздрогнул.

– Какая женщина?

– Она уже пыталась убить тебя. Она попробует сделать это снова.

– И что же мне делать?

– Беги отсюда. Уезжай как можно быстрее.

Зрение, обоняние, осязание работали только на одно – найти доказательство, что перед ним галлюцинация. Пусть все, в самых мелких деталях, убеждало в обратном. Замерзшая, гусиная кожа на груди. Короткие волосы, отзывающиеся на каждый слабый порыв ветра. Запах знакомого парфюма. Доказательств не было. И все же она лгала. Он откуда-то знал это наверняка.

– Я не верю тебе, – сорвалось само собой.

Лицо Мэри перекосилось, серые глаза налились чем-то тяжелым, челюсть пошла вниз и вперед, открыв белые, мелкие зубы. Она коротко размахнулась и ткнула Голдстона в живот расправленной ладонью. Та, будто нож, легко вошла в него по самое запястье. Густой кровавый фонтан брызнул на голое тело, оставляя там и здесь на белой коже плотные бесформенные сгустки. Голдстону перебило дыхание, он согнулся пополам, чувствуя внутри себя то сжимавшую, то распрямлявшую пальцы руку. Не удержав равновесия, начал заваливаться вперед и рухнул плашмя, тут же ослепнув от растекшейся по асфальту собственной крови.

* * *

Пережитое за последние три года словно покрыло Кольку толстой, непробиваемой скорлупой. Походил он на вмороженный намертво в ледник гранитный валун. Не сдвинуть с места, как ни пытайся. Сложно удивить, растормошить в нем любопытство, а уж тем более заставить фантазировать. Поспать, поесть досыта, остаться живым – вот и все мечтания партизан. Жизнь проходит согласно простым, двухмерным правилам. Даже инстинктам, что ближе зверю, а не человеку – «опасно-безопасно», «холодно-тепло», «голодно-поел». Но после рассказа Диггера внутри сразу что-то зашевелилось, оттаяло, выпустило на волю закостеневшее из-за серого, примитивного быта воображение.

Оказывается, существовало целых две Москвы. Одна, обычная, на поверхности. Другая, тайная, под землей. За семьдесят лет коммунистической власти в городе выкопали не только метро для таких, как Колька, но и много еще чего, о чем знали только избранные. Тоннели, бункеры и склады уходили на трехсотметровую глубину, упираясь местами в непробиваемые гранитные породы. Началась эта секретная стройка с десятка бомбоубежищ, где Сталин скрывался в войну от немецких бомбежек. Часть из них соединили тоннелями, чтобы никто не знал наверняка, в каком именно бункере вождь находится в данный момент. Когда же американцы испытали атомную бомбу, Москва начала расширяться вглубь почти с такой же быстротой, что и вширь. Несколько сталинских бункеров очень скоро превратились в систему «военного метро», которое по своей сложности и разветвленности мало чем уступало «гражданскому». В конце шестидесятых замахнулись уже на целый подземный город. Выстроили его в Раменках, неподалеку от новой высотки МГУ. То есть был это, конечно, не город никакой, а многоуровневый резервный командный пункт, но размерами и возможным числом обитателей вполне мог сойти за какой-нибудь райцентр. Ученые в неизвестном институте рассчитали, что тут, на глубине в сто метров, несколько тысяч человек после наступления «ядерной зимы» смогут продержаться целых тридцать лет, питаясь консервами и получая энергию от трех автономных электростанций. Вопросом, что случится с ними потом, похоже никто особо не задавался. Но объект получился что надо – с бассейном, кинотеатром и библиотекой. Железнодорожным тоннелем он соединялся с линиями «военного метро» более высокого залегания. Попасть в Раменки-подземные можно было и через несколько вентиляционных шахтных стволов: в мирное время по ним спускались вниз отряды спасателей, случись что-либо нештатное.

Командир искал под землей вовсе не мифический атомный реактор, как заключил сначала Колька. Нет, хотел выяснить, можно ли в самом деле, как уверял Диггер, пройти через секретные тоннели под Стеной. Метро обычное, как знал даже Колька, интервенты где затопили, где подорвали, опасаясь таких вот сюрпризов. Но военное метро почти везде залегало глубже, а все «переходы» герметично блокировались. Ветка, на которую доставил их лифт, соединяла Кремль с аэропортом Внуково. Была она, рассказывал Диггер, когда-то самой первой, проложили ее сразу после войны. Станций построили всего пять. «Кремль», «Министерство обороны», «Раменки», «Академия Генштаба» и «Внуково». На логичный Колькин вопрос, почему интервенты до сих пор не облазили секретное метро вдоль и поперек, раз даже парикмахер Диггер про него слыхал, Ворон ответил так: