Петр Бернгардович в целом высоко оценивал финансово-экономическую программу С. Ю. Витте, курс министра финансов на форсированную индустриализацию страны представлялся ему вполне оправданным и своевременным. Он считал несостоятельным распространенный в либерально-народнических кругах тезис о несовместимости индустриальной цивилизации западного типа с российским культурно-историческим укладом и не разделял известное мнение о том, что стремление властей выварить русского мужика против его воли в фабричном котле губительно для страны.

П. Б. Струве, как и С. Ю. Витте, была близка теория «национальных производительных сил» Ф. Листа с актуальной для России идеей «воспитательного протекционизма». С. Ю. Витте в 1889 г. незадолго до начала своей государственной карьеры опубликовал работу «Национальная экономия и Фридрих Лист», в которой не только познакомил российского читателя с взглядами в то время малоизвестного в России германского экономиста (первое издание главной работы Ф. Листа «Национальная система политической экономии» на русском языке вышло в 1891 г.), но и стремился показать необходимость создания в России мощной национальной промышленности, защищенной на первых порах от иностранной конкуренции высоким таможенным барьером.

П. Б. Струве видел главные достоинства доктрины Ф. Листа в обосновании тесной взаимосвязи развития сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности, а также в признании определяющей роли нации и национального хозяйства в прогрессивном движении современных обществ. По мнению П. Б. Струве, вся новейшая история человечества подтверждает справедливость учения Ф. Листа о неразрывной связи возникающего нового хозяйственного строя с современным национальным государством. «Национальную систему политической экономии» Ф. Листа П. Б. Струве назвал «победной песней торжествующего товарного производства, во всеуслышание провозглашающей его культурно-историческую мощь и победоносное шествие»^[29]. Такого рода высказывания, по мнению оппонентов из народнического лагеря (П. Б. Струве аттестовал их как идеологов натурального хозяйства и первобытного равенства), свидетельствовали о том, что молодой российский «марксист» для обоснования своих экономических воззрений «променял Маркса на Листа»^[30].

В 1894 г. П. Б. Струве уже усвоил неоднозначность социологического подхода марксизма к сущности внешнеторговой политики, выраженного, в частности, известной репликой К. Маркса в «Речи о свободе торговли»: «Не думайте, однако, господа, что, критикуя свободную торговлю, мы намерены защищать покровительственную систему»^[31]. Но он, вероятно, был еще не готов понять всю глубину противоречия между учением предшественника исторической школы Ф. Листа и социально-экономической доктриной марксизма. Напротив, демонстрируя уже тогда неприятие ортодоксального марксизма, П. Б. Струве указывал на взаимодополняющий характер теорий Ф. Листа и К. Маркса: «Тот же самый процесс, который интересовал Листа с точки зрения развития “национальной промышленности”, перед Марксом являлся как процесс социальной эволюции, как развитие капитализма. Оба автора, именно благодаря различию их точек зрения, прекрасно дополняют друг друга»^[32].

Курс на индустриальную модернизацию стал основой так называемой «системы Витте», осуществлявшейся в период, когда Сергей Юльевич был главой финансового ведомства и определял экономическую политику Империи. «Создание своей собственной промышленности – это и есть та коренная, не только экономическая, но и политическая задача, которая составляет краеугольное основание нашей протекционной системы», – отмечал С. Ю. Витте в 1899 г.^[33] Слабую сторону «системы Витте» П. Б. Струве видел не в ней самой, а в том, что она сочеталась, во-первых, с общей реакционной внутренней политикой полицейской опеки над всеми сторонами народной жизни, и, во-вторых, с авантюризмом в о внешней политике: сам С. Ю. Витте не был повинен «ни в том, ни в другом, но он терпел и то и другое и исторически ответственен за это»^[34]. «Экономический либерализм г. Витте, – отмечал он в 1900 г., – находит себе непереходимую границу в его политическом консерватизме»^[35]. Между тем экономический подъем 1890-х гг. не оставил сомнений в индустриальном и буржуазном характере «виттевской» модернизации. Спор русских марксистов с народниками о «возможности» капитализма в России разрешился.

* * *

Сформулированный П. Б. Струве в «Критических заметках» тезис о «внешней торговой политике» как действенном средстве капиталистической индустриализации страны получил развитие в «Торговой политике России» и был дополнен обоснованием связи внешнеторговой политики не только «с самим бытием государства, но и с наиболее ярким обнаружением этого бытия – внешней мощью государства». Это придает внешнеторговой политике огромное культурно-историческое значение, поскольку она выступает «если не всегда, то весьма часто в теснейшей связи с глубочайшими культурными проблемами той или иной эпохи», определяет в значительной мере исторические судьбы народов^[36]. П. Б. Струве подчеркивал, что в отличие от внутренней торговой политики государства, где интересы различных общественных сил противоборствуют и окрашиваются в классовый цвет перед лицом единой государственной власти, во внешней торговой политике поверх этой борьбы интересов внутри государства стоит состязание разных политических целых между собой; над классами совершенно явственно возвышается государство в его отношении к другим государствам, что окрашивает внешнюю торговую политику в национальный цвет. Во внешней торговой политике классовые и общегосударственные национальные интересы переплетаются как ни в какой другой области экономической политики. И в то же время никакая другая область экономической политики не является в такой мере «государственной», как внешняя торговая политика; она отражает в своем развитии все стадии эволюции и укрепления государственной власти^[37]. Таким образом, экономическое «целое» здесь определяется политическим «единством». По мнению П. Б. Струве, английская политическая экономия в лице ее главных представителей «чуяла эту проблему», но никогда не осознавала и не продумывала ее до конца, поскольку созданная ею теория международной торговли осталась абстрактной схемой, имевшей мало общего с реальным взаимодействием живых национально-хозяйственных «целых»^[38].

Под политикой в сфере внешней торговли П. Б. Струве понимал «не просто распоряжения правительства по таможенной части, а вообще всякое планомерное и организованное воздействие людей на их собственные отношения в процессе товарного обмена». В торговой политике он находил «узел, в который сплетаются нити всего культурно-политического развития данной страны», видел отражение не только экономического уклада, но и «всей духовной физиономии данного народа». Поэтому носителями торгово-политических идеалов в разные эпохи выступали крупнейшие представители целых культурных и культурно-философских течений – Т. Карлейль, Р. Кобден, Ф. Лист, А. Смит, Дж. Чемберлен. В то же время, в распространенном представлении о том, что существование промышленной страны основано главным образом на экспорте и на внешнем рынке, П. Б. Струве видел исторически понятное, но крайне вредное для теории и практики упрощение сложной экономической действительности^[39]. (В последних суждениях нетрудно заметить мотив дискуссии «о рынках» при капиталистическом производстве, участником которой в 1890-е гг. был ученый).

Выясняя природу российского протекционизма, П. Б. Струве ставит вопрос: почему немногочисленный вначале класс буржуазии оказывается способным подчинить себе и своим интересам более влиятельные и многочисленные аграрные классы и при помощи государственной власти навязать стране протекционную систему? Каким образом общественная сила, которая вся или большей своей частью находится в будущем, может управлять настоящим и изменять его? Для правильного ответа, по мнению ученого, необходимо принцип классовой борьбы подчинить принципу роста производительных сил: «Промышленная буржуазия представляет в своем лице более высокую степень хозяйственного развития страны и в своем хозяйственном поведении обнаруживает больше европейских черт, чем классы аграрные. Этому соответствует в русской истории тот факт, что, несмотря на все старания государства в XVIII веке сосредоточить промышленное предпринимательство в руках аграрного класса, оно ускользнуло из его рук, ибо он оказался неспособным к этой экономической функции, требующей более высоких экономических свойств»^[40].

При этом П. Б. Струве был далек от преувеличения прогрессивной роли русской буржуазии и считал, что она в силу своеобразного прошлого страны и особых условий ее настоящего способна «подчас играть глубоко реакционную роль», «что нашу страну во всех отношениях поведет вперед капиталистический строй, но вовсе не командующие в нем классы»^[41]. П. Б. Струве расходился с Г. фон Шульце-Геверницем при оценке роли крупной московской буржуазии в формировании внутриполитического курса 1880-х гг. Растущим влиянием этого социального слоя германский экономист объяснял не только усиление таможенного покровительства, но и весь характер внутренней политики и общественных настроений тех лет. По мнению П. Б. Струве, корни контрреформ и общественной реакции 1880-х гг. следует искать не в индустриальном, а в земледельческом классе, «обиженном» 19 февраля 1861 г.^[42]

Следует заметить, что в полном взаимных обвинений и упреков политическом диалоге между буржуазно-интеллигентским (кадетским) и предпринимательским флангами русского либерализма тема торгово-промышленной и таможенной политики занимала видное место. Кадетские экономисты, среди которых был и П. Б. Струве, отдавали дань либерально-земской традиции и нередко высказывались против принесения жертв «всепоглощающему индустриализму», выступали за объединение сельских хозяев против протекционистских устремлений промышленников. В то время, когда «Утро России» воспевало «великорусское купечество», идущее на смену дворянину, «Речь» характеризовала московский капитал как косную силу, стремящуюся лишь к монопольным барышам. Между тем, близкий к П. Б. Струве С. В. Лурье в августе 1912 г. в «Русских ведомостях» призывал промышленников и либералов к политическому единению, осознанию общегосударственных нужд и перенесению центра тяжести своих программ в область экономических интересов^[43].

Вместе с тем, П. Б. Струве был не склонен преувеличивать значение мер таможенного регулирования и считал, что они в большинстве случаев играют гораздо меньшую роль, чем другие факторы хозяйственного развития, причем по мере экономического роста эта роль имеет тенденцию к уменьшению. Рассматривая процесс экономического развития в более широком социокультурном контексте, он приходил к заключению, что успех в международной экономической борьбе может быть достигнут, прежде всего, теми народами, «которые развили в себе наивысшую меру свободной экономической дисциплины». Для их экономических и еще шире – культурных судеб «нет ничего важнее этого сочетания свободы с дисциплиной именно в приложении к хозяйству и труду». При этом П. Б. Струве с сожалением констатировал, что, несмотря на покровительственную политику, вся российская история «мешала и продолжает мешать процессу свободного дисциплинирования человека как творца хозяйства»^[44].

* * *

К 1914 г. П. Б. Струве прошел большой и сложный путь политической и мировоззренческой эволюции от «экономического материализма» к «либеральному консерватизму» и «социал-империализму»; он утвердился во мнении, что свобода личности должна сочетаться с твердой государственной властью, патриотизмом и верностью исторической традиции. Оказалось возможным пересмотреть свою позицию в вопросе о значении внешних рынков для «национального строительства на общеевропейских началах» (по сути, признать справедливость народнического тезиса о необходимости внешних рынков для развития экономики и национальной государственности).

В связи с началом работ по подготовке проекта нового таможенного тарифа П. Б. Струве полагал, что при благоприятной для русского сельскохозяйственного экспорта конъюнктуре у России появилась возможность усовершенствовать систему ввозных пошлин в интересах развития обрабатывающей промышленности, построить тариф рационально, не искажая его соображениями фискального и валютно-политического характера^[45].

Поучительным для России П. Б. Струве считал пример Дж. Чемберлена – радикального мэра Бирмингема, а в последующем харизматичного «глашатая британского империализма и тарифной реформы». В Великобритании политика свободной торговли была поставлена под сомнение на закате викторианской эпохи, когда часть британской политической элиты стала склоняться к идее создания таможенной унии между метрополией и переселенческими колониями по образцу германского таможенного союза (Deutscher Zollverein). Возникло движение за установление протекционистских пошлин на иностранные товары (тарифная реформа) и предпочтительных, т. е. пониженных, тарифов для колоний (так называемые имперские преференции). Лидером движения стал Дж. Чемберлен, который рассматривал введение пошлин как средство укрепления Британской империи – «единого целого», в котором метрополия и колонии являлись «интегрированными частями», каждая из которых должна была нести часть общего бремени в финансах, политике и обороне^[46].

По мнению П. Б. Струве, Дж. Чемберлен – один из самых интересных политических деятелей новой эпохи, направивший преобразовательную энергию в традиционное русло консервативно-национального строительства. Его значение как политика заключалось не в отдельных практических мероприятиях, и даже не в реформах, а в глубоком идейном влиянии на британское общество, в постановке новых проблем, в раскрытии новых горизонтов государственной жизни. Выдвинутый на рубеже веков Дж. Чемберленом план тарифной реформы был революционным, – отмечал П. Б. Струве в 1914 г., и если бы не новейшее повышение цен, мы бы видели в Англии сильнейшую борьбу между фритредерами и протекционистами под старыми лозунгами Кобдена – Брайта и новыми Чемберлена^[47].

Первая мировая война не позволила П. Б. Струве начать, как он того желал, преподавание на историко-филологическом факультете Петербургского университета, а также провести намеченные исследования в области экономической теории и истории. В повестку дня встали «жгучие вопросы» русской экономики и политики. Как вспоминал сам П. Б. Струве, он «запрягся в Особое совещание по продовольствию и вообще с головой ушел в экономику войны»^[48]. Война вызвала дезорганизацию внешнеторговых отношений России, изменились баланс, товарная и географическая структура российской внешней торговли, распределение экспорта и импорта по границам. Другими стали задачи и характер внешней торговли, потребовалась коренная перестройка государственной таможенной политики и таможенного дела.

Ставя вопрос об отношении задач и средств торговой политики к задачам внешней политики в условиях войны, П. Б. Струве находил примеры различного его разрешения в мировой истории. Продолжавшаяся большую часть XVIII в. таможенная война между Англией и Францией была, по его мнению, выражением систематического подчинения торговой политики идее и инстинкту политического соперничества; в начале XIX века «любопытнейшим образчиком» подчинения торговой политики задачам общеполитическим и даже милитарным была континентальная блокада Великобритании; О. Бисмарк, напротив, утверждал начало автономии в торговой политике и полагал, что последняя должна быть независимой от общей международной политики государства. Как бы ни решать этот вопрос, заключает П. Б. Струве, – необходимо понять, должна ли наша будущая торговая политика стремиться санкционировать изменения во внешнеэкономической сфере, которые произошли в исключительных условиях войны, или она должна быть нейтральной, предоставив развитие экономических отношений своему естественному течению^[49].

Таможенное объединение Германии и Австро-Венгрии, проект которого разрабатывался в Берлине и Вене в 1915 г., по мнению П. Б. Струве, имело бы в обстановке великой европейской войны значение прежде всего политическое и могло стать «завершением подчинения австро-венгерских стран и народов целям и велениям Германии», а также явилось бы серьезным препятствием на пути устремлений Венгрии к торговой автономии и промышленной самостоятельности^[50]. Примечательно, что примерно так же оценивал перспективы австро-германской таможенной унии радикальный социалист Л. Д. Троцкий, который в 1907–1914 гг. жил в Вене и хорошо знал расклад политических сил и экономических интересов в империи Габсбургов. По его мнению, такое объединение равносильно снятию последних помех к господству германского капитала в Центральной и Юго-Восточной Европе, а выдвигаемая как компромисс программа «экономического союза» предполагает лишь понижение таможенных ставок между Австро-Венгрией и Германией, «но означает полное уравнение их боевого архипротекционистского тарифа против всего остального мира»^[51].