Глава 3

Мне, не запомнился наш Новый год в новой квартире, жене отчего-то тоже. Я легко могу описать первый праздник, который мы встречали с Марией вместе в Москве под бой курантов Спасской башни на Красной площади с бутылкой Советского шампанского, лучшего в мире. Пустую посуду из-под напитка мы принесли с собой и сохранили до сих пор. Она стоит где-то в шкафу. У нас и сейчас перед глазами та новогодняя ночь: неожиданно, на ждущий не один месяц зиму город, сверкая в лучах прожекторов, повалил хлопьями первый снег. О-о-о какие это были снежинки?

Что, я еще могу сказать: у меня отлично сидит в памяти и следующий за ним праздник. Он прошел в возбуждении от скорого переезда в новую квартиру, в кругу моих друзей ― у Марии их тогда попросту не было.

Затем, рождение Маши ― дочери. Оно напрочь выветрило из головы все даже многозначительные события, не связанные напрямую с ребенком. Не знаю, праздновали мы встречу следующего нового года, возможно, нет, могли и не праздновать ― 1986.

Для нас было важно, что наша дочь пошла, пошла своими ногами. И это произошло в декабре месяце ― 1985 года. Мы рассчитывали, что наступит весна и нам станет не нужна громоздкая коляска, а затем пройдет еще какое-то время и мы избавимся от прогулочной: без проблем станем чаще выезжать далеко в город на детские театральные постановки, в цирк, в кино, да куда угодно. А пока мы могли себе позволить лишь посещение сквера и ближайшего к дому старинного парка.

Этот парк имел большое озеро, образованное водами то ли проистекающими из Сучьего болота, то ли впадающими в него и время от времени перекрываемое шлюзами. Он был хорош, особенно летней порой, не зря же когда-то на прилегающей к нему маленькой улочке в бывшем доме актеров жил и творил Федор Михайлович Достоевский.

Добраться до парка от нашего дома было довольно легко. Не только мы с дочкой ходили туда гулять ― много молодых семей, хватало и людей пожилого возраста. На пруду действовала лодочная станция, работали всякие там качели-карусели, был тир, а по выходным дням звучала бравурная музыка.

В тени аллей, сходящихся у большого пруда, кого только не встретишь. Особенно было приятно в жаркий день, катая коляску с ребенком, поесть под кронами больших деревьев необычайно вкусного московского мороженого. Мне нравилось Крем-брюле, Эскимо за двадцать восемь копеек и в шоколаде ― Ленинградское.

Учеба в Кемеровском институте культуры на заочном отделении требовала от жены работы над учебниками, написания рефератов, выполнения контрольных и других заданий, а еще участия в сессиях ― сдачи экзаменов.

До рождения ребенка проблем с учебой у Марии никаких не было, но настало время и ей пришлось на третьем курсе оформить академический отпуск, а затем на сессии летать уже вместе с дочерью и по необходимости оставлять ее на родственников: присмотреть было кому. У ее брата и у его жены по квартире бегала детвора: дочь и сын.

Наступила весна 1986 года, наш ребенок подрос до детсадовского возраста и нам выделили место в одном из учреждений, недалеко от дома.

Декретный отпуск у Марии заканчивался. Ей нужно было выходить на работу. И все бы ничего, если бы не очередная сессия. Получилось так, что эти два события: отправляться в Сибирь на сдачу экзаменов и оформлять дочь в детский сад ― совпали.

Я уговорил Марию не беспокоиться о дочери, ― оставить ее на меня, ― и отнести справку на учебный отпуск по месту работы, затем покупать билет и лететь в Кемерово.

Жена немного по сопротивлявшись, в итоге со мной согласилась и вскорости отправилась в Кемерово одна.

Для того чтобы подготовить дочь к детскому саду я взял на работе очередной отпуск. У меня на это было достаточно времени. А еще я мог дней на десять съездить с малышкой на свою малую родину ― в Щурово.

Мои родители и мать, и отец на то время находились уже на пенсии. Они, ни дня не работали сверх установленного законом срока. Директор школы фронтовик, как и мой отец, просил их, умолял, предлагая всевозможные льготы, но они не поддались, наверное, понимали ― силы уже не те и что оставшиеся годы нужно потратить не для праздного времяпровождения, а на воспитание внуков, неплохо еще их посвятить Богу, разобраться в самих себе и уж, затем можно уйти в вечность.

Их уже нет. Но я думаю, что они были сто раз правы.

Мне не удалось побыть долго в кругу близких людей: не позволила вдруг произошедшая авария на Украинской Чернобыльской атомной электростанции. Я был вынужден уехать, так как АЭС располагалась в восьмидесяти километрах от селения. Взрыв реактора мог плохо сказаться на здоровье моей маленькой дочери, оттого я, для безопасности пробыв дня три безвылазно в доме с метровыми стенами, возвратился в Москву.

Для оформления документов, нужных при зачислении ребенка в детский сад, мы посетили поликлинику, где сдали кровь, мочу и кал на анализы. Через несколько дней я получил хорошие результаты и успокоился. Наша поездка в Щурово никак не сказалась. Дочь чувствовала себя прекрасно.

Погода на тот момент, хотя и был май, стояла по-летнему жаркой. Поднявшись утром и позавтракав, мы отправлялись до обеда гулять в парк.

Из того времени мне запомнился один довольно забавный случай: я, усадив Машу на маленький стульчик, взял в руки сандалии, но не тут-то было: на глаза дочери попались неубранные на хранение теплые фетровые с яркой вышивкой сапожки. Она захотела обуть только их и подняла крик. Я упорствовал, проявлял недюжинные способности красноречия, чтобы ее отговорить, но все было тщетно. Махнув рукой, я обул, эти самые красивые сапожки и мы отправились на улицу. Пусть идет если такая непонятливая. Дети ее увидят и наверняка пристыдят, а еще чего хуже поднимут на смех, мы тогда сходим домой и переобуемся. Так оно и получилось. Хорошо, что в парк мы тогда не пошли, а гуляли на детской площадке недалеко от дома, во дворе и оттого наше переобувание не заняло много времени.

Я обычно гулял с ребенком, не пользуясь прогулочной коляской. Она преспокойно пылилась в углу прихожей. Для меня, если дочь уставала и начинала канючить, не составляло труда взять ее на руки и пронести некоторое время. И носил, а однажды, когда девочка уснула, нес домой от самого парка. Это километр не меньше. На слова, Марии, что я ребенка балую, всегда отвечал: «Ну, не будет же она на мне «ездить» до самой свадьбы?» ― «А что, если будет? ― обычно возражала жена. ― «Ну, тогда в нужный момент передам ее с рук на руки ― мужу. То будут уже его проблемы. Пусть носит! Или же воспитывает под себя».

Гуляя однажды с дочерью в парке, ― дней за несколько от нашего похода в детский сад, ― я увидел знакомого мальчика, бодро шагающего по алле. Он отчего-то был один.

Я не удержался и подошел к нему:

– О-о-о, Ефим Хазарский! Малыш, ты что потерялся? А где же твоя мама? ― Я ожидал увидеть Марию ― подругу жены, или же на крайний случай другую их приятельницу Валентину Гулишвили. Между собой мы ее звали Валькой. Женщины тогда дружили, и их часто можно было встретить на прогулках вместе.

– Достаточно и папы, ― неожиданно услышал я мягкий голос, появившегося молодого мужчины. Он был плотного телосложения, несколько выше меня, с удлиненным лицом как у арабов, ― не путать с англичанами: у них она больше лошадиная, ― с черной кучерявой шевелюрой, доставшейся от прадеда южанина, может от грека, может ― цыгана, или же еще от кого-то. Значительно позже я догадался ― от отца еврея.

Мы тут же познакомились:

– Михаил! ― сказал он и крепко пожал протянутую мной руку. Я, улыбнувшись, не торопясь ответил ему:

– Семен! ― затем сделал небольшую паузу и продолжил: ― Мария в настоящее время на сессии, сдает в институте экзамены, а я вот ее замещаю. Ты, как я смотрю, тоже занимаешься воспитанием молодого поколения?

– Да-а-а! У меня ― похожая ситуация. Только моя Мария на работе, а я нахожусь в очередном отпуске.

Что интересно? После, нашего знакомства мы довольно часто проводили время на свежем воздухе в парке, ведя длительные беседы. Мой знакомый оказался разносторонне-грамотным человеком, я мог говорить с ним на самые различные темы. Был у него и свой «конек», Хазарский любил рассуждать о противоречиях «Востока» и «Запада», ― социалистической и капиталистической систем. Их конвергенции ― сходимости.

Эта политическая идея была выдвинута экономистами западного мира: Джоном Гэлбрейтом, Уолтом Ростоу, Франсуа Перру и другими еще в сороковых годах, и подхвачена в восьмидесятые двадцатого века нашим физиком-ядерщиком Андреем Сахаровым. Из-за своих распрей с властью он в последствии был отнесен в разряд диссидентов.

Уже это могло бы нас насторожить, ан, нет. Мы, тогда просто не понимали, к чему может привести сближение двух систем. Я думаю, что не только мы, но и многие у нас в стране за исключением. Ну может быть самой «верхушки».

Причины притеснения Андрея Сахарова у нас в стране нам стали ясны лишь много лет спустя, когда вдруг рухнул однополярный мир и США, взяв управление в свои руки, принялись строить глобалистский мир. А кому еще было этим заниматься? Наша социалистическая система рухнула. Нам было не до того: хаос и разруха. Каждый думал о том, как бы дотянуть до следующего дня. Народ просто-напросто выживал.

Я часто спорил с Хазарским, так как считал общественную собственность несовместимой с частной, при этом добавлял:

– Михаил, ты только, пожалуйста, не путай ее с личной собственностью. ― Тогда уже на место Леониду Ильичу Брежневу, затем Константину Устиновичу Черненко и Юрию Владимировичу Андропову пришел молодой амбициозный никому неизвестный, ― Михаил Сергеевич Горбачев, как у нас говорили в Щурово ― человек «из села».

Я ничего против не имел ― у меня была мать из села. Щурово на тот момент хотя уже и не числилось посадом, но менталитет у нас жителей всегда оставался городским. А еще мне было известно, что они сельские, попав в город, ну что те евреи лезут и «лезут наверх» и их бывает порой никак не остановить. Не знаю, имел ли какое-либо отношение к евреям этот наш последний Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, возможно и нет. Был просто-напросто Иваном-дурачком.

Чем политик Михаил Сергеевич Горбачев был необычен? Он имел на голове четко видимое черное пятно ― отметину. Я тогда сравнил его с Аистом, правда, ассоциативно, припомнив не так давно прошедший на экранах страны фильм Юрия Ильенко, удостоенный золотой медали: «Белая птица с черной отметиной» и не преминул о том намекнуть Хазарскому. Мой товарищ в ответ лишь только усмехнулся:

– Извивающаяся гадина в гнезде, но не аист. Аист, птица ― благородная. Путать. Одно с другим не следует.

– Да, ты, прав! ― ответил я в раздумье и потер лоб ни о чем тогда не догадываясь. У меня в моих книгах много всяких мыслей, которые обычно становились понятны лишь по прошествии времени. То, что я выразился тогда неправильно было мной сделано специально лишь для того, чтобы лучше узнать товарища.

Михаил Сергеевич на тот момент был молод и бодр, очень энергичен в отличие от других партийных работников высшего руководства страны, выступая, говорил с высоких трибун не по бумаге, будто сам Черт из-за спины надиктовывал ему тексты.

Людям манера поведения этого лидера нравилось, для аплодисментов не нужно было допинга, например, рюмки водки или же кружки пива, любил и не боялся Горбачев выходить и в «народ», врезаясь прямо в толпу, не останови его ― мог разглагольствовать часами. Раньше о таких людях говорили: «Пищит, как Троцкий». Однако тогда люди думали иначе: дело говорит ― ан, нет. Хазарский будто чувствовал лживость слов этого мессии и при разговоре о нем становился вдруг задумчив.