Глава 2

Шестилетний Арсений спал тревожно, ворочался и часто просыпался. Вот снова проснулся, сел на кровати, недоуменно глядя перед собой.

Свет фонаря у дома проникал сквозь окошко в комнату, где повсюду валялись пластиковые фигурки борцов, машинки, плюшевый леопард. Мама сразу была против леопарда, она леопарда не любит, говорит, что тот собирает пыль, и предупредила, что на пляж «он с нами ходить не будет, он боится воды, и там ему делать нечего». Но Арсюша и не думал брать леопарда на пляж, Арсюша уже достаточно взрослый, понимает, что можно, а что нет. Завтра на пляж он возьмет только самое необходимое: ласты, маску, карточки «Покемон», летающего змея, акулу, мяч и… леопарда, если мама не заметит. Хорошо бы взять и лэптоп, но о таком Арсюша-реалист даже не мечтает.

Он огляделся вокруг, увидел на полу кончик знакомого хвоста. Наклонился, потянул за хвост – и через миг леопард лежал с ним рядом на подушке.

Думал Арсюша о маме: она строгая, постоянно требует от него красиво писать буквы, правильно держать карандаш и заниматься математикой. Проверяет все его домашние задания. Еще мама любит слушать классическую музыку и листать журналы мод. За этими занятиями она всегда спокойна и задумчиво хороша. А иногда она берет в руки книжицу в кожаном переплете с золотистым затертым крестом, подходит к иконе на стене, крестится и начинает вполголоса молиться. Порой отрывает глаза от книги и смотрит на икону, где изображен бородатый старик в пещере и черная умная ворона на камне. Мама осеняет себя крестным знамением, что-то шепчет, будто выпрашивает чего-то у того старика. Иногда вытирает глаза, и тогда Арсюше становится ее жалко.

Папа не молится, крест не носит, нудных книг не читает. Папа вечно с фотоаппаратом или видеокамерой. То уходит надолго из дома, то в своей комнате – куда без его разрешения входить нельзя даже маме. Но его фильм, о котором так много говорили родители и так шумно обсуждали дома разные гости, по правде говоря, и к большому огорчению, – совершенно неинтересный, сплошное занудство: там только дома, парки, кладбища, разговоры. Ни тебе динозавров, ни спайдерменов.

Изредка папа тоже идет с ними в церковь, где Арсюше скучно. Единственное там развлечение – зажигание свечек, но длится это недолго. Арсюша ждет, когда заунывное пение закончится, и можно будет причаститься с золотой ложечки, а потом запить теплым сладким вином с просфоркой. А после этого – в пиццерию или «Макдональдс»!

Иногда папа пытается объяснить ему разницу между русскими, евреями и американцами. Разобраться в этой мешанине Израилей, Иисусов, морей и океанов Арсюше непросто. Значит так: папа – еврей, любит Израиль и русскую культуру; мама – русская, любит вроде бы всех, и евреев, и русских, но жить хочет в Америке. Арсюша же – американец, но больше всего любит Ямайку, где они отдыхали в прошлом году. Там он весь день съезжал по водной горке, ловил ящериц и гонялся за попугаями, в общем, был очень занят. У причала там стоял настоящий пиратский корабль, который вечерами под шумную музыку отправлялся в море, но детей туда не пускали.

Папа часто хмурый, сердитый. Зато когда он в хорошем настроении – придумывает интересные истории.

Арсюша закрыл глаза, представил, как завтра всей семьей пойдут на пляж, как он с разбега бросится в волны, будет плыть, отгоняя акул… Хорошо, что школа закончилась!

Он согнул ноги в коленках, прижав их к самому животу, уснул.

* * *

Ночные улицы Sea Gate. Тихо, только стрекочут цикады, и доносится рокот океана. Яркая луна освещает безлюдные улицы. Осип подошел к забору, обтянутому металлической сеткой вдоль берега. Ночью калитка на пляж закрыта. Однако в разных местах сетка от столбиков оторвана. Осип пролез в одну из таких щелей и, спрыгнув с невысокого песчаного обрыва, пошел к воде.

«Ди-ин… Ди-ин…» – это старый маяк. Сам маяк сейчас в темноте не виден, лишь красный его фонарик качается на волнах, да железное било грюкает внутри о ржавый кожух. «Ди-ин… Ди-ин…»

Пляж, где днем купаются, отсюда далековато, а здесь – заброшенный унылый берег: валяются обугленные, замшелые бревна, темнеют груды бесформенных валунов, похожие на обломки шхун. На водной колышущейся поверхности, вспениваясь, тают белые хлопья. А вдали – облитый огнями, мост Верразано и небоскребы Манхэттена. Необычное смешение вечности и сиюминутности.

Осип сидит у самой воды на бревне. Прохлада освежает лицо. Он всматривается во тьму и словно видит деда Арона, со старого фотоснимка. Лицо умного еврея, практиковавшего врача-кардиолога: «Ну что, режиссер, дождался? У тебя теперь начинается новая жизнь. Смотри только, не потеряй голову, не заболей звездной болезнью!» – наставительно изрекает дед. Подмигивает, достает из прорези жилетки карманные часы на цепочке: «У-у, время-то как бежит…».

– Осип, ты, что ли?

Вздрогнув от неожиданности, он обернулся.

– Что, тоже не спится? Беда с этим сном. Я вот и валерьянку пробовала, и ромашковый чай. Ничего не помогает. Говорят, лучшее средство для сна – ночная прогулка у океана, с омовением ног и рук. Сейчас попробуем.

Его глаза уже привыкли к темноте, к лунному свету. Он видит, как Стелла входит в воду, подтянув до колен спортивные штаны. Еще шаг-другой, и ее контуры становятся расплывчаты. Кажется, она наклонилась, опустила руки в воду.

– Ну вот, океанская ванна принята. Посмотрим на лечебный эффект, – она садится рядом с ним на бревне, вынимает из пачки сигарету.

Вспыхнувший огонек зажигалки ярко освещает ее ровный нос, губы, сжимающие сигарету, прищуренный левый глаз с густыми ресницами.

– А где жена? Спит?

– Да, у нее сон крепкий и без валерьянки.

– Хорошая у тебя жена, преданная, – Стелла выпускает дым, и Осип улавливает ментоловый запах сигареты.

– А ты откуда знаешь, что преданная? Может, наоборот, гулящая? – шутит он.

Его несколько удивляет неожиданный поворот в их разговоре – о Тоне и его семейной жизни, знакомы-то со Стеллой они лишь шапочно: пару раз на пляже перебросились незначительными фразами о погоде, температуре воды, ее «замедуженности», – о чем обычно говорят отдыхающие после купания.

…На эту шатенку Осип обратил внимание в первый же день, с первой же минуты, как только увидел ее на пляже. Она входила в воду, выразительно виляя роскошными бедрами, и красный треугольник ее трусиков двигался плавно и заманчиво, пока не скрылся в набежавших волнах. Она заплыла так далеко за буйки, что парень-спасатель на вышке стал настойчиво дуть в свисток и энергично махать руками, мол, назад! назад! Стелла тогда послушно поменяла курс и поплыла вдоль берега.

Осип лежал под зонтом, следил, как исчезала и выныривала из воды ее темная голова. Ждал, когда Стелла выйдет, чтобы убедиться в соответствии воображаемого им кадра и действительности. И Стелла не подвела! – вышла из океана, как богиня: вода струилась по ее налитым плечам и бедрам, она вся сияла жизнью и огнем, беспечная, уверенная в себе. И если бы не пожилой мужчина рядом, мужчина с отвисшим, в складках, животом, наклонившийся над водой и брызгающий себе под мышки, то вся сцена была бы великолепна, как на экране. С той минуты Осип уже не сводил со Стеллы глаз. И, кажется, она об этом знала…

– Твоя жена – гулящая? Смешной ты. Да она за тебя в огонь и в воду. Поверь мне. Я в женщинах разбираюсь.

Соединив пальцы рук, она поднимает их над головой, выгибается.

– А-ах, хорошо… Почему все хорошее быстро уходит? Нет бы, тянуться такой ночи лет сто! Луна такая чистая, как у нас, в Бессарабии. Сороки – слышал о таком городишке? Я там выросла. А ты откуда родом?

– Из Питера.

– А-а, город на Неве. Никогда там не была. Правда, я много где не была, путешествую только в фантазиях. Ладно, пора идти.

Он встает, идет следом за Стеллой.

– Это правда, что ты известный киношник?

– Да, режиссер. Правда, насчет известный, не уверен. Во всяком случае, еще пока не Феллини и не Тарковский. Откуда ты знаешь, что я снимаю фильмы?

– В Sea Gate, как у нас в Сороках, – все обо всех все знают и постоянно сплетничают. Если что услышишь обо мне, не удивляйся.

– А я знаю и без всяких сплетен, что твоя любимая актриса – Софи Лорен. Вы с нею чем-то похожи, такая же масть. Угадал?

– Масть бывает у лошадей, – резковато отвечает Стелла, видимо, задетая тем, что кто-то незнакомый столь бесцеремонно проник в ее святая-святых.

«Ди-ин… Ди-ин…» – глухо и жалобно стучит железное било в кожухе маяка.

– И про что же твои фильмы? Небось, про мафию?

– Нет, про писателей.

Они уже у самого обрыва. Осип влезает наверх, протягивает Стелле руку. Она, однако, словно не видит его предложения помочь: ловко упирает ногу в торчащий корень, хватается за железный столбик, врытый в землю, – и через миг, как сильная кошка, запрыгивает вверх. Отряхивает штаны от песка. Оба пролезают через дыру в сетке, идут по тропинке.

– Тоня у тебя хорошая, любит тебя. И мама тоже заботливая, – в голосе Стеллы как будто слышны издевательские нотки. – Вот мы и прибыли.

В ее доме погашены окна, на стене у наружной двери горит фонарь. У крыльца куст жасмина. Осипу вдруг становится душно. Мешанина из запахов океана, цветов, сигаретного дыма, машинного масла из подвала разом ударяет в голову.

– Ну что, режиссер, спасибо за компанию. До встречи на пляже, – она выбрасывает сигарету, игриво шевелит пальчиками на прощанье.

Осип возвращается домой. Сначала входит в комнату Арсюши. Тихонько вынимает из рук ребенка леопарда, подтягивает простынку к плечикам сына, гладит его по волосам. И… ловит себя на мысли, что эта мизансцена сентиментальной отцовской любви так банальна. Бессмертный кадр-штамп: сладко спящий в кроватке ребенок, которого гладит по головке любящий отец.

В окнах жужжат лопастями вентиляторы. Осип заходит в спальню. Там Тоня – в черных трусиках, маленькая грудь открыта. Горит настольная лампа. Осип садится возле жены.

– Что, прогулялся? – Тоня откладывает журнал мод, протягивает мужу руку, уже тронутую загаром. – Тебе, кстати, звонил Ник, интересовался, как дела, просил перезвонить. Может, у него есть для тебя какое-нибудь интересное предложение. Ты ведь теперь – звезда, нарасхват.

Осип гладит жену по бедрам, задумчиво смотрит на пустую стену перед собой.

– Позвони на работу и возьми на неделю отпуск, – продолжает она. – Вообще стоит подумать о смене антуража. Тебе пора уходить с этой дурацкой работы охранника гостиницы, ты ведь режиссер, – Тоня отодвигается к стене, освобождая рядом на кровати место.

– Завтра поеду домой за фотоаппаратом и видеокамерой, – произносит он тихим, но решительным голосом.