У исследователей Библии почти нет сомнения, что «Книга Руфь», представляющая собой гениальную художественную новеллу, была написана в V в. до н. э., в период возвращения евреев на родину из Вавилонского пленения. В это время тогдашние лидеры еврейского народа Ездра (Эзра) и Неемия (Нехемия), опасаясь ассимиляции своих соплеменников среди окружающих народов, начали бескомпромиссную борьбу со смешанными браками и велели еврейским мужчинам развестись и изгнать жен-неевреек. И «Книга Руфь» стала своеобразным художественным ответом неизвестного гениального еврейского прозаика-оппозиционера Ездры на этот указ.

«Эта, на первый взгляд, непритязательная история в действительности содержала большой полемический заряд, – писал М. И. Рижский. – Какова главная идея, вдохновившая автора Книги Руфь?

Автор, подчеркивая иноземное происхождение своей героини, явно стремился показать, что иноземные женщины не обязательно представляли собой опасность и проклятие для израильской семьи; что среди иноплеменниц есть такие, которые не только признают Яхве своим богом и Израиль своим народом, но и поступают столь благочестиво и благородно, что заслуживают признания родственников-израильтян, одобрения всего народа и благословения самого Яхве. Ведь Яхве предопределил, чтобы именно иноземка Руфь стала праматерью царя Давида, от которого произойдет и сам будущий мессия».^[7]

Однако наряду с этой версией имеет право на существование и другая, согласно которой и «Книга Руфь», и легенда о зачатии Давида родились как ответ на попытки поставить под сомнение само право Давида и его потомков на царский трон.

На страницах этой книги еще будет рассказано о той борьбе за власть, которая развернулась после гибели царя Саула между сыном последнего Иевосфеем и Давидом. Не исключено, что в ходе этой борьбы противники Давида могли бы развернуть то, что сегодня бы наверняка назвали бы мощной и продуманной «пиар-компанией». К примеру, они могли напомнить народу, что в «Пятикнижии» сказано «поставь над собой царя, которого изберет Господь, Бог твой, из среды братьев твоих поставь над собою царя, не можешь поставить над собой чужеземца» (Второз., 17:15), а вслед за этим шло и напоминание о том, что что Давид является правнуком моавитянки, а не еврейки, а значит, «чужеземцем».

– Да, – отвечали на это сторонники Давида, – его прабабка была моавитянкой, но она перешла в иудаизм и соблюдала наши законы с куда большим благочестием, чем иные еврейки. А потому Давид – еврей, он наш, плоть от плоти!

– Но разве не сказано «Не может войти моавитянин и аммонитянин в общество Господне; и десятому их поколению нельзя войти в общество Господне вовеки»? – вопрошали их оппоненты.

– Сказано «моавитянин и аммонитянин», но не «моавитянка и аммонитянка»! – следовал ответ. – Мы не имеем права принимать в свою среду мужчин из этих народов, так как именно мужчины не хотели пропустить через свою территорию ведомых Моисеем евреев. Но гиюр женщин-моавитянок и амонитянок разрешен, а браки с ними законны!

Тогда в ход пускался другой, куда более страшный слух – о том, что Давид вообще «мамзер», незаконнорожденный, прижитый его матерью от любовника, а такой человек, согласно еврейской традиции, не только не может быть царем, но и поражен во многих правах – в частности, не может сочетаться браком с еврейкой, наследовать отцу и т. д.

Ответом на эти слухи и был рассказ, как Иессей отдалился от жены, и как та договорилась с его наложницей, что та даст ей возможность провести ночь с мужем…

И все же самую любопытную, спорную и вместе с тем вполне логичную версию по поводу всех этих легенд о рождении царя Давида выдвигает израильский историк Яир Закович.

Анаизируя текст Библии, Закович приходит к выводу, что эти легенды представляют собой, по сути дела, реминесценции известных сюжетов «Пятикнижия». К примеру, история о том, как Ницевет обманом проникла на ложе мужа, очень напоминает и историю Рахили и Лии, обманувших Иакова, и историю Тамар, обманувшей Иуду. Одновременно Закович обращает внимание и на то, насколько пренебрежительно братья обращаются с Давидом, причем сохраняют этот стиль обращения, даже после того, как он помазан на царство – они никак не могут смириться с этой мыслью, принять ее.

Наконец, Закович акцентирует внимание читателя на том факте, что и отец, и братья упорно называют Давида либо «катан» (маленький, младший), либо «ноар» (отрок) – при том, что все вызывающие доверие хронологии утверждают, что Давиду во время помазания на царство было 25 или 28 лет – вполне солидный для того времени возраст.

«Но возраст тут и ни при чем, – поясняет Закович. – «Отроками» в Пятикнижии и других книгах Библии принято называть слуг, независимо от того, сколько им было лет: они обязаны прислуживать своему господину, как подросток обязан прислуживать отцу».

На основании этого Закович высказывает предположение, что у Иессея и в самом деле были две жены, или, скорее, одна жена и одна наложница, возможно, даже находившаяся в доме на положении рабыни. Первая родила ему семерых сыновей, оказавшихся обычными заурядными людьми. Наложница родила Иессею только одного сына, но этим сыном был Давид.

Эта гипотеза, считает Закович, помогает понять и то, почему братья с таким презрением относились к Давиду (а как еще они должны были относиться к сыну рабыни?!), и то, почему Давид долгое время был, по сути дела, слугой в доме своего отца (а кем еще должен быть сын служанки?!).

Задача придворных историографов Давида, по Заковичу, как раз и заключалась в том, чтобы скрыть это низкое происхождение царя и представить его таким же законным сыном Иессея, как и все остальные. Именно для этого и была на основе уже существующих «шаблонов» была придумана легенда о том, что матерью Давида была Ницевет, обманом заполучившая семя мужа.

Отсюда же, считает Закович, проистекает путаница с числом сыновей Иессея: Давид был восьмым сыном, как это и написано в «Книге Самуила», однако авторам куда более поздней «Книги Хроник» было важно включить его в число семи законных сыновей, да и само число «7», будучи базовым в иудаизме, им, дескать, нравилось больше «восьмерки»^[8].

Этот мотив отверженности, того, что Давид чувствовал себя чужим в своей семье, не раз встречается и в его псалмах. Так, в 27-м псалме, заявляя о том, что он полностью полагается на Бога и потому не боится никаких своих врагов, Давид неожиданно роняет: «Ведь отец и мать оставили меня, а Господь приблизил к Себе» (Пс., 27:10), то есть Давид явно сравнивает себя с сиротой, которого оставили отец и мать и которого призрел и вырастил Бог. Именно так понимал эти слова р. Аха в своих комментариях на «Псалмы»:

«Так сказал Давид пред Господом: Владыка Вселенной! Ишай не намеревался создавать меня, он только удовлетворял свою страсть. И как только страсть была удовлетворена, отец отвернул лицо в одну сторону, а мать – в другую. Ты же собираешь каждую каплю семени…»^[9]

В 69-м псалме Давид прямо говорит: «Ненавистным я стал для своих братьев и чужим для сыновей своей матери» (Пс., 69:9). «Ибо они думали, что он – мамзер, незаконнорожденный, зачатый замужней женщиной от блуда», – поясняет эти строки в своей книге «Сефер а-Тодаа» («Книга благодарений», в русском переводе – «Книга нашего наследия») р. Элиягу Ки-Тов.

Так же трактует комментарий «Мецудат Давид» и широко известную фразу из 118-го псалма – «Камень, который отвергли строители, стал во главу угла» (Пс., 118:22): Давид был отвергнутым Иессеем сыном. Более того, добавляет этот комментарией, Иессей не любил сына еще и потому, что тот казался ему хвастуном и фантазером – при встречах с отцом он начинал говорить, что когда вырастет, станет великим героем Израиля, разрушит города филистимлян, завоюет новые земли, построит Храм.

Иессей, поясняет «Мецудат Давид» далее, не мог понять, что младший и нелюбимый сын рассказывает ему свои пророческие сны^[10].

* * *

Все тот же Закович называет историю жизни царя Давида «мужским вариантом сказки о Золушке»: всеми унижаемый и понукаемый герой, младший и нелюбимый отцом сын, посланный на черные работы, в итоге попадает в царский дворец, а затем и становится царем.

Это замечание достаточно остроумно, однако следует помнить, что описываемые здесь события происходят в X в. до н. э., то есть даже не за столетия, а за тысячелетия до написания сказки о Золушке и рождения расхожих фольклорных сюжетов вроде сюжета о младшем сыне Иване-дураке, сделавшемся царем. Поэтому в данном случае правильнее говорить о влиянии библейского сюжета, проникшего через христианство в Западную и Восточную Европу и отразившегося в фольклоре ее народов, а не наоборот.

Как бы то ни было, все эти письменные и устные источники вполне позволяют воссоздать психологический портрет Давида, а также основные события первого периода его жизни – детства, юности и молодости.

Как уже было сказано, видимо, с самого раннего возраста Давид рос при стаде – сначала в качестве пастушка, помощника пастуха, затем – и самостоятельного пастуха, а, возможно, и главы небольшой пастушеской бригады. Сам Давид, чтобы развеять сомнения Саула в том, что он способен противостоять Голиафу, так вспоминает об этих годах своей жизни:

«И сказал Давид Шаулу: раб твой пас овец у отца своего, а когда приходил лев или медведь и отнимал отцу из стада, то я уходил за ним, и бил его и вырвал из пасти его, а если он бросался на меня, то я хватал его за космы и бил его, и убивал его» (См. 1, 17:34-35).

Лео Таксилю и многим другим пересмешникам Библии эти слова дают повод для дополнительных насмешек: вся сцена, в которой юный пастух догоняет льва или медведя, вырывает у них добычу, а если они огрызаются, то и убивает их, кажется им совершенно не реальной. Однако не следует забывать, что, во-первых, Давид во время этого разговора с Саулом не так уж и юн – как уже говорилось, по еврейской хронологии, в момент встречи с Саулом ему исполнилось 28 лет. Во-вторых, водившиеся в ту эпоху на Ближнем Востоке львы и медведи по своим размерам несколько уступали обычному африканскому льву и русскому медведю. Что, впрочем, никак не умаляет мужества человека, вступавшего с ними в схватку – это были в любом случае сильные и опасные звери.

Стоит отметить, что Давид говорит о своем занятии пастуха, не только не стыдясь этого, но и, скорее, гордясь данным обстоятельством. И это понятно: будучи скотоводческим народом, евреи не видели в профессии пастуха ничего постыдного. Пастухами были праотцы Авраам, Исаак и Иаков; пастушеством занимались евреи на первом этапе своей жизни в Египте; пастухом был пророк Моисей; выпасом скота занимались евреи после завоевания Ханаана, да и сам царь Саул до восшествия на престол и даже какое-то время после этого пас стада своего отца Киша.

Наоборот, все еврейские источники считают, что жизнь пастуха куда предпочтительнее жизни земледельца, и не случайно все великие пророки были именно пастухами. В отличие от земледельца, постоянно обрабатывающего землю и упирающегося в нее глазами, у пастуха есть возможность поднять голову и посмотреть на небо; у него больше свободного времени для размышлений и духовного развития, а сама жизнь на природе учит его воспринимать ее красоту, настраивает на поэтический лад и, вместе с тем, заставляет задуматься о том, как слаб человек и как всесилен Бог, управляющий всеми природными стихиями.

Одновременно, профессия пастуха, безусловно, требует немалой физической силы, мужества, умения самостоятельно мыслить и быстро принимать решения, так как пастух нередко оказывается вдали от людского жилья наедине со всеми угрожающими стаду опасностями – разбойниками, дикими зверьми, боезными, обвалами и т. д.

Еврейская традиция напрямую связывает и отношение пастуха к своему стаду с его способностью стать достойным лидером народа. Сам Бог с этой точки зрения объявляется «верным пастырем» избранного Им народа Израиля. «Нигде не проявляется человек так, как когда он оказывается в роли пастуха вверенного ему стада, – объясняет важность этого критерия Шуламит Гад в своей канонической биографии царя Давида. – Овцы беззащитны перед человеком. Оставшись с животными один на один, вдали от посторонних глаз, он может делать с ними все, что ему вздумается. Может, проявив равнодушие, бросить их на произвол судьбы, может дать волю сидящей в нем жестокости… То, что Давид тщательно заботился о своем стаде, защищал каждую его овцу, был готов пожертвовать жизнью и сразиться с опасным зверем ради ее спасения; никогда не позволял по отношению к животным ненужной жестокости, свидетельствовало о том, что он действительно может стать достойным царем, заботящимся о нуждах своего народа и защищающего его от всех врагов»^[11].

С этой точки зрения становится понятным, почему мидраши представляют отношение Давида к своим овцам и козам в идиллическом и сентиментальном свете. Вот, к примеру, как звучат некоторые из этих мидрашей в пересказе рава Исраэля-Яакова Клепгольца:

«Юный Давид был необычайно красив лицом, умен и добр сердцем. Он рос без друзей, не зная любви со стороны братьев, пася скот своего отца в одиночестве и вдали от дома. К своему стаду он относился с любовью и милосердием, учитывая потребности каждого животного. Сначала он выпускал в поле только что родившихся козлят и ягнят, а также слабых и больных животных, чтобы они могли обглодать самую молодую, мягкую траву и листья кустарника. Затем он выпускал самых старых животных, которые ели траву и кустарники, которые не очень жесткие и не очень мягкие. И уже после этого Давид давал возможность приступить к самым молодым и сильным козлам и овнам, которые с легкостью ели самые жесткие кусты и траву. Увидел Владыка мира, как ведет себя Давид и воскликнул: «Если он умеет так ходить за стадом, то пусть придет и станет смотреть за Моим народом, и будет вождем и царем их, ибо они – возлюбленное стадо Мое»^[12].

Далее, чтобы усилить впечатление о Давиде, как человеке необычном во всех отношениях, мидраш начинает приписывать ему совершенно фантастические подвиги – например, что однажды на стадо напали четыре льва и три медведя, и Давид прогнал их с помощью одного своего пастушеского посоха.

Другая забавная легенда повествует о том, как Давид вместе со своим стадом однажды взошел на холм, который на самом деле оказался гигантским диким быком, решившим прилечь посреди поля. Вскоре бык проснулся, встал на ноги и Давид обнаружил себя и овец высоко над землей. Тогда он начал молить Бога о спасении, и Всевышний послал ему на помощь большого льва. Увидев царя зверей, бык преклонил перед ним колени, и Давид со своими овечками спустился на землю, но только для того, чтобы оказаться носом к носу с этим самым львом. Тот, наверняка растерзал бы Давида, если бы Бог не послал в это время на поле оленя. Увидев оленя, лев бросился за ним и забыл о Давиде…

Разумеется, те, кто рассказывал эту историю, понимал весь ее сказочный характер, но им важно было подчеркнуть в ней, что Давид всегда уповал на Бога и Бог всегда приходил ему на помощь.

Самозабвенная вера в Бога, стремление следовать Его заповедям, высокая, подчас экстатическая религиозность, вне сомнения, была одной из неотъемлемых и важнейших черт личности царя Давида, сформировавшейся еще в детстве и отрочестве. Во всем происходящем мире он усматривал проявление Всевышнего и Его воли и, не уставая восхищаться красотой мира, вновь и вновь славил Бога за Его творение.

Именно так – «восхваление, прославление» – буквально переводится слово «теила», которое русская православная традиция обычно переводит как «псалом».

Видимо, еще подростком Давид научился играть на «невеле» и «киноре» – инструментах, напоминающих современные арфу и скрипку, и тогда же стал сочинять первые псалмы. Его виртуозная игра и зачаровывающие слушателей силой своих слов и музыки песни принесли ему известность среди земляков, однако мало способствовали сближению с ними Давида – устные предания подчеркивают, что его сторонились не только родственники, но и все жители Бейт-Лехема, убежденные, что с его рождением «что-то нечисто». В результате он дожил до 28 лет, так и не женившись и не познав женщину…

Но, думается, именно этот остракизм со стороны окружающего мира в итоге и сыграл решающую роль в формировании личности Давида и в его дальнейшей судьбе. Разносторонне одаренный, он не только не мог не чувствовать несправедливость такого отношения к себе, но и наверняка страстно мечтал о том, что придет час, когда он будет оценен по достоинству, и те, кто презирает его, признают его ум и таланты и склонятся перед ним ниц, как в свое время братья склонились перед Иосифом. Его глубокая вера в Бога и абсолютную справедливость Творца укрепляли его уверенность, что рано или поздно такой день обязательно наступит…

Да, это верно: на протяжении всей человеческой истории миллионы красивых и талантливых юношей и девушек думали, что они рождены для лучшей доли, что в них дремлют великие силы и рано или поздно их ждет слава, признание и обожание толпы, но лишь очень немногим удавалось осуществить эту мечту.

Давид оказался в числе тех счастливчиков, кому это удалось. Более того – оставленный им след в истории оказался, возможно, в итоге даже куда ярче и величественней, чем он сам предполагал. Но прежде, чем на небосклоне еврейской и мировой истории должна была взойти звезда Давида, предстояло закатиться звезде первого царя Израиля Саула…