После тьмы зала вестибюль сиял, Ворон прищурился, окидывая все единым взглядом, и тут же опустил глаза. Давешний молодой человек шел в сопровождении двух других не менее подтянутых, но куда более накачанных и деловых; притом держался он достаточно беззаботно и свой пустой «дипломат» нес уверенно. Итак, хлопчика повязали, и он веселится, что «приземлят» его чистеньким, как голубя из Ноева ковчега. Хм… Надо думать, он уже нашел или еще найдет способ поделиться со товарищи, где уже заныкал драгоценный белый порошочек, и вот тут их всех ожидает разочарование. Очень крупное разочарование. Головы полетят или мозги из этих голов – в пол, в потолок, на мостовые…
Он вышел почти вслед за молодым человеком и сопровождающими, заметил, как того усадили в «Волгу», успел сделать вывод: комитетчики. Хотя здесь они назывались и по-другому, ну да комитетчик, он комитетчик и есть, его хоть горшком назови, хоть корытом – по повадке видать.
Коля шел не спеша, запрыгнул в кстати подошедший троллейбус, снял халат и спрятал сверху в сумку, проехал пару остановок, выскочил, нырнул в метро, два раза поменял линию, вышел наконец на нужной остановке и уже спокойно и не дергаясь добрался до станции. Электричкой до Вишневого было минут пятнадцать.
Дома он оказался в половине двенадцатого. Оксана ждала, в доме вкусно пахло варениками. Коля отомкнул дверь ключом, вошел на кухню. Женщина возилась над раковиной. Ворон уронил сумку, одним махом задрал ей подол и спустил трусы.
– Ой! – вздрогнула Оксана вроде от неожиданности, зашептала скороговоркой:
– Погоди, налетный…
Но когда он вошел в нее, она оказалась влажной и готовой: она ждала, заметила, что он подходит, и ждала, повернувшись спиной, выпятив сдобную задницу так, как ему всегда нравилось… Они повалились на пол, женщина кончила раз, другой, третий, а он знай гонял, зверея и возбуждаясь. Его «парень» был как каменный, он снова развернул женщину спиной, вытащил и с маху вогнал его, влажного, в другую щелочку. Она напряглась сначала, но снова стала постанывать, а он двигал животом, словно неутомимая машина, пока не зарычал, перехватив руками ее спину…
– Ну вот, теперь синяки опять будут, – ласково прошептала женщина, оглаживая его продолжающее стоять «орудие». – То-то ты как бешеный бык… Просто бык, и все…
– Она поцеловала его, а Колян лежал на спине и чувствовал спокойствие и блаженство; казалось, сейчас какая-то фраза «Я тебя люблю» – и он заплачет, разрыдается, будто маленький ребятенок, уткнувшись Оксанке в грудь… Но такой глупости она не говорила никогда. И не скажет. А он и подавно. А жаль.
Ворон встал, заглянул в умывальник, подхватил оставленную в прихожей сумку.
– Ты чего, есть не будешь?
– Пока не буду.
– Я и вареники приготовила, с поджарками, как ты любишь.
– Не, Ксюха, потом. Утром. Сейчас устал как зверь.
– В «скворечнике» ляжешь?
– Угу. Там воздух свежее.
– А то ко мне бы под бок.
– Завтра.
– Ну завтра так завтра.
Николай поднялся по скрипучей лесенке в крохотную пристройку, которую называл «скворечником», плотно задернул шторы. Вытянул из сумки пакет, из него – плотный увесистый пакетик. Чувствовал, как дыхание снова стало неровным. Когда-то он баловался кайфом и знал, что… Подстелил на столик чистую белую бумажку, достал бритвенное лезвие и, разом решившись, полоснул по плотно набитому пакету.
Немного порошка просыпалось на газету, он послюнявил палец, окунул в липкую массу, положил на кончик языка. Героин. Исключительной очистки.
Ворон откинулся на койку, ощущая во рту специфический привкус. Пошарил на столике, вытащил из пачки сигарету, взял зажигалку, чиркнул кремнем. Прикурил.
Долго смотрел на язычок пламени. Захлопнул крышку, огонек погас.
Он лежал и смотрел в потолок. Восемь пакетов. В каждом, если прикинуть, граммов четыреста. Вернее, четыреста граммов. Этот товар любит точный счет. Значит, три килограмма двести граммов. Качество отменное. Ну а общую сумму он может сосчитать и без калькулятора, если грамм этой «дури» на рынке стоит двести пятьдесят долларов. Если он, Ворон, ошибся, то только в сторону уменьшения.
Пожевал губами, стараясь явственнее ощутить привкус на кончике языка…
Удивительной очистки «дерьмо». Сработали из азиатского сырья где-нибудь в здешнем НИИ хорошие лаборанты. Такой очистки на шаромыжку не добиться. Снова пожевал губами. От общей суммы кружилась голова и без всякого кайфа.
Сегодня был фарт. Вернее, Фарт! С заглавной буквы! То, что находится в этих пакетиках… Это будет… Николай снова пожевал губами, и как он ни старался, сосчитать не мог. Выругался, спустился вниз, взял старый задроченный калькулятор, с каким Оксанка приторговывала всяким тряпьем на рынке, вернулся и нажал поистертые кнопочки…
Как он ни был готов, цифра его поразила.
Восемьсот тысяч долларов! Восемьсот тысяч! Долларов! Лежат на полу в «скворечнике»! Сейчас, когда любой отморозок за пару штук «зелени» кончает молотком престарелую старушку, будто она и человеком никогда не была! Восемьсот тысяч долларов!
Это был Фарт!
Ворон снова стал тискать истертые клавиши счетной машинки. Даже если взять самую низкую, даже оптовую цену куда более грязного «дерьма», чем это, цена улетает за полмиллиона долларов. Влегкую.
Ворон почувствовал, как устал. Он был не фраер и не лох, чтобы решить, что такую партию «дури» он сможет спихнуть легко и без потерь, минуя, скажем, Кондрата или Беню-одессита. Хотя… И Украина велика, а Россия – и подавно. К тому же он, хоть и не часто, катался по кайфу, все хаты и всех сбытчиков знал. Такой «дури» в Княжинске не было. Никогда. А за каким рогом она оказалась в «Юбилейном»? Тоже понятно и еноту: титулованных гостей съехалось, как грязи. Ясно, что Карден вряд ли потащит наркоту в сумчаре через бугор, а вот кто-то из педерастических мальчиков или плоских анемичных девочек в этом безразмерном ворохе одежек-без-застежек – вполне. Коллекция Кардена Houte Couture – это звучит. Ни один поганец не решится детально шмонать выставочную одежонку от маэстро, не рискуя налететь на звиздюлину от своего же начальства: все-таки впервые почетный гость в независимой Украине! А Княжинск – тот же Париж, как любят заявлять батьки из Верховной Рады!
Кто-то продумал все кардинально. И это кто-то не Кондрат и не Беня: у этих даже на двоих думалка так кучеряво не сработает. Получить «дурь» от черных дрянной очистки, запустить по городу и окрест – это они мастера, а вот сработать через высокую моду – кишка тонка! Так к кому же обратиться? К самому Автархану? Повод?
Повод ох какой значимый: кто-то гонит наркоту на Запад мимо него, да в таких количествах, да такого качества! А в Западной той Европе эта «дурь» – ишь, даже язычок радуется, очищена – суши весла! – улетит в цене к четыреста за граммулечку! Даже если по низшей цифре, это… Мужчина снова потискал пимпочки калькулятора… Миллион двести восемьдесят тысяч! Долларов! Уф! Ворон перевел дыхание, чувствуя незнакомое прежде напряжение и какую-то тяжелую, тревожную усталость. Хорошо, хоть Ксанке успел заправить: сейчас не то что «гонять дурака» не хочется, а и не шевельнешь его ни краном, ни домкратом, хоть всех этих подиумных красотулек нагишом перед ним построй! Да и не любил он худых. Баба, она в теле должна быть, чтобы дышало все… Хм… Понятно, чего эти банкиры хреновы, по слухам, импотенты все: им бабу трахать надо, а у них сплошная цифирь в башке крутится, да немаленькая, да мыслишки гонят не догонят одна другую: как бы не налететь так, чтобы голова на плечах осталась в неприкосновенности. Да и опять же трахать этим банкирам кого? Тех же таранок худосочных, мода теперь такая, хошь не хошь; может, их с пивком и хорошо употребить, а ему, Коляну, нравились сдобные, как пышки, и горячие. И снаружи, и внутри.
Фарт… Нужно теперь помыслить, как этот фарт обернуть в деньги… В хорошие деньги. Да чтоб голова на плечах задержалась. Он ведь не банкир какой-нибудь, чтобы башку не жалеть. Своя, не чужая. А спешить ему покуда некуда.
Чтобы как-то отвлечься от тревожных и непривычных мыслей, Колян вытряхнул все из сумки на пол. Ага. Косметичка со всякими бабскими причиндалами, проездной, читательский билет с фотокарточкой. Красивая девчушка, только маленькая еще. А глаза – просто обалдеть можно. То ли досталось ей уже на коротком веку, то ли…
Нет, точно досталось, Ворон повидал этаких глаз. Глебова Елена Игоревна. М-да…
Не повезло сегодня Глебовой Елене Игоревне: сумчару умыкнули. А может, наоборот, повезло: забери комитетчики, или как их там, этот рюкзачок, ей бы отмываться до костей, и все одно – не отмыться. А сумка, подумаешь, – погорюет и плюнет, а впредь умнее станет. Это уж точно.
Еще в сумке оказался мишка. Забавный такой плюшевый медведик, довольно тяжеленький: внутри был механизм. Надо думать, механизм тот сломался давно; плюш на шкурке пообтерся совсем, один глаз – свой, другой – перламутровая бусинка пришита, но пришита крепко, видать, давно медведика чинили, может, лет десять тому; а у девчонки той или детство еще не отыграло, или друг это ее… Вот и таскает везде.
– Ну что, Потапыч, не ведал, что ко мне попадешь? Погляди, как живет фартовый Ворон, позавистничай. Все одно – не скажешь никому, а потому от тебя никакого вреда. Правда, и пользы немного, а, косолапый?
Колян поставил медведика на широкий подоконник, щелкнул ногтем по голове, и она закачалась плавно из стороны в сторону.
– Не соглашаешься? То-то, что не соглашаешься… Может, видывал ты в своих лесах игрушечных куда поболее всего, что людишки знают, а, Потапыч? Молчишь? Ну молчи, молчи… Молчание – золото.
Ворон взял еще сигарету. Хватит попусту языком молотить. Думать надо. И решать.
А то ежели чего, узнает кто из братвы, так они и решат: скрысятничать вздумал Ворон-падаль, куш утаить! Вот тогда и будет о-го-го. По всей форме. Так что как ни крути, а надо к Автархану… Больше не к кому. Пятьдесят кусков ему, Коле Ворону, уж точно обломится, и слава среди братвы – это уже навсегда. Сначала тишком пойдет, шепотком, а все ж…
Ворон чиркнул кремнем, поглядел долгим взглядом на огонек… А все ж… Вот именно: не попробовать этой «дури» – ну никак нельзя. Получится, что он как пес какой: сцапал добычу, поднес хозяину, и сиди голодный, облизывайся, пока косточку дадут. Не, не попробовать нельзя. Нужно даже попробовать, обязательно!
А то вдруг не так вкусна сметана, как бела? Аккуратно заклеил скотчем отверстие в пакете, оставив только то, что просыпалось на бумажку, – граммулечку.
Остальное загрузил обратно в рюкзачок, а его сунул в шкаф, в самый низ, да прикрыл сверху хламом. Вот бабы! У Оксанки этих платьев – груды, а никакой тряпки спроста не бросит: жалко. Грузит куда можно и куда нельзя – баба!
Колян глянул на часы. Четверть второго. Время есть: отлетай, сколько душа пожелает, Оксана никогда его не будит, если он в «скворечнике» залег; да и к «дури» она относилась спокойно – конченым он вроде не был, а что соломку вываривал… А кто в Вишневом не вываривал? Наоборот, порой он сварит себе дозу, уколется да такое в постели устроит, что… «Болт» как каменный, по три часа соколом летает! Сама Оксанка, правда, ни-ни. «Дури» не терпит, считает баловством зряшным. Вот то ли дело горилки, да на зверобой-траве, выпить, да закусить богато, да песен попеть. Это она охоча.
За размышлениями спустился Колян по скрипучей лестнице; починил бы давно, да такая ему и была нужна: никто втихаря не подберется. А у него там, в шкафчике, «тулка» да патроны с жаканом да картечью: и криминала никакого, а так пропишешь кому незваному, если что, – никакой «Макаров» таких дырок не понакрутит.
На кухне зачерпнул Колян водички из ведра, выпил, чувствуя, как зубы стучат о железо кружки: уже подперло. Не, он не конченый, но уж очень «дурь» хороша, и удерживаться нет ни охоты, ни резона. Да и заслужил он сегодня, точно заслужил.
Зачерпнул еще кружку, бросил туда ложку столовую, поднялся в «скворечник».
Осторожно подхватил сухой бумажкой щепоть порошка, ссыпал в ложку, аккуратно, на пальчиках, по капле, наносил в нее воды. Откинул крышку зажигалки, чиркнул кремнем, подставил ложку под огонек, с удовольствием наблюдая, как пузырится по краям жидкость, прежде чем сделаться однородной. Подержал, пока остынет, аккуратно, по капле, слил в приготовленный пузырек темного стекла.
«Боян» он тоже приготовил загодя. Не какой-нибудь одноразовый стручок, как у всякой там нечесаной швали: фирмовая машинка, своя. Аккуратно наполнил шприц, чуть притравил, пока не показалась на кончике иглы крохотная капля, согнул руку в локте.
Он не конченый и даже не наркоман; так, случается у него, конечно, раз-два в месяц, но это баловство, не больше. Вот и «дорожка» тут как тут, даже и жгута не нужно. Ловко и ласково он проткнул вену, подождал полсекунды и мягко надавил на поршень, давил, пока не опорожнил шприц. Горячая волна мгновенно прошла по телу, стало тепло, голова закружилась, но едва-едва… Ворон извлек шприц, положил на столик, прикрыл полотенцем. Откинулся на подушку.
– Ну что, Потапыч, поехали? – щелкнул он плюшевого медведика и откинулся на постель, прикрыл глаза, ожидая, чувствуя уже первый, самый сладкий «приход».
Мишка укоризненно качал головой.
– Не одобряешь, косолапый? – приоткрыл на мгновение веки Ворон. – Ну и дурак.
Вам, медведям, кайфа не догнать. Так и живете сиротами.
Ворон снова упал на подушку, но не ощущал уже ничего. Тело стало легким, как пух, а легкий, ласковый ветерок поднимал его и готов был мчать к невиданным красотам и невыразимым наслаждениям…
Медведик стоял на подоконнике и косил укоризненно лиловым глазом. Голова его продолжала покачиваться из стороны в сторону, и блики света, играющие в темном зрачке, делали этот взгляд осмысленным, печальным и мудрым.
О проекте
О подписке