Кстати, со льдом у вьетнамцев никогда проблем не было. Даже в деревушках по пути следования автобуса находились какие-нибудь точки общепита, в которых стояли древние генераторы для производства льда. Вьетнамцы замораживали огромные «шпалы», весом килограммов по пятьдесят, от которых специальной пикой, вроде той, которую использовала Шарон Стоун в «Основном инстинкте», откалывали куски нужного объема. В городах генераторы стояли повсюду, в любом продовольственном магазине, кафе и даже уличных киосках. Некоторые были французские, времен Второй мировой войны, другие – американские, а наиболее «свежие» – японские. Япония вообще, пользуясь своей географической близостью, проводила во Вьетнаме активную экспансию. Например, многочисленные мопеды, которыми пользовалось местное население, носили название «Хонда», несмотря на то, что на них зачастую было написано «Ямаха» или «Кавасаки». Спрашиваешь, например, вьетнамца, разъезжающего на «Ямахе», как его транспорт называется, а он тебе и говорит: «Хонда». Прямо как у Козьмы Пруткова: «Если на клетке слона написано „буйвол», не верь глазам своим». Даже на обочинах дорог, где продавали канистры, канистрочки и банки с бензином, у каждой «точки» висел от руки написанный плакат «Хонда». Это слово так же прочно вошло в жизнь вьетнамцев как определение мопеда, как у нас «ксерокс» – как определение копировального аппарата, а у чехов «рифлы» – как определение джинсов.

В те времена во Вьетнаме автомобильный транспорт был редкостью. Основу, как мы уже упоминали, составляли мопеды, затем шли велосипеды и велотележки разных модификаций, грузовые и легковые. И при всей кажущейся хрупкости эти тележки выдерживали стопятидесятикилограммового Алексеича. Более того, его вез вьетнамец-рикша, который и сам-то весил раза в четыре меньше. И вез без малого километров пять до хорошего пляжа, а потом и обратно. Между прочим, всего за доллар.

Провинциальный вьетнамский рынок начала девяностых годов выглядел очень похожим на начавшие появляться тогда российские вещевые рынки. Вот только товары там были в несколько раз дешевле. Дороже, чем в России, там оказалась только аудио-, видеотехника. Тот тверской «челнок», купивший в Шереметьевском дьюти фри недорогой видеомагнитофон «Панасоник», успешно сбыл его на вьетнамском рынке, получив примерно 30 процентов навара. А закупались там для продажи в основном тряпки: от нижнего белья до зимних курток. Платья стоили по 20 долларов за десяток, мужские летние брюки примерно столько же, джинсы – по 5-10 долларов, в зависимости от качества. Всякие полудрагоценные камни шли чуть ли не на вес. Интересно было изучать огромный развал наручных часов. Там присутствовало все: от явных подделок за 5-10 долларов до абсолютно идентичных натуральным «Сейко» и «Ориентов». Не знаю, каким образом они попадали во Вьетнам, может, это была какая-то «некондиция» из Японии, но часы, имевшие в большинстве случаев какой-то маленький, почти не видимый дефект – царапинку на краю стекла, плохо застегивающийся браслет… – оказывались вполне приличного качества. Алексеич купил себе «Ориент Колледж» – огромную «гайку» с вишневым циферблатом, светящимися цифрами и стрелками и надежной механикой за 45 долларов. Носил он часы лет десять, причем неоднократно они падали, в том числе и в воду, но механизм работал исправно.

Зная Алексеича, скажу, что он терпеть не может торговаться, поэтому «челнока» из него никогда бы не получилось. Хотя для того чтобы купить всем родственникам обоего пола многочисленные обновки, он просто подходил к прилавку, спрашивал, сколько стоит, скажем, пять пар джинсов разного размера, а затем на предложение заплатить 50 долларов, говорил: «Тридцать». И обычно вьетнамцы сразу соглашались, что было удивительно, поскольку наши «челноки» для того, чтобы скинуть «двадцатку», уговаривали их часа два. Правда, удивление прошло довольно быстро, и вот почему.

Расхаживая по дикой жаре в толпе мелких вьетнамцев, наш большой друг выглядел примерно как Гулливер в стране лилипутов. Через некоторое время он заметил, что пользуется каким-то странным вниманием. Приближавшиеся к Алексеичу на расстояние вытянутой руки местные жители норовили коснуться его, после чего стыдливо отдергивали руку и улыбались. Сначала он думал, что стал мишенью для какого-то неведомого общества гомосексуалистов-вьетнамцев, но потом заметил, что и женщины, причем совершенно разного возраста, тоже стремятся до него дотронуться. После этого они, хихикая, отскакивали в сторону. Вечером гид объяснил Алексеичу, что в стремлении местного населения прикоснуться к прекрасному (к нему, то есть) нет ничего необычного. Религиозные убеждения предписывают при виде большого человека дотронуться до него, чтобы ощутить снисхождение благодати, которую тот, несомненно, олицетворяет. Алексеич успокоился и даже немного возгордился, поскольку стал чувствовать свою особую миссию в среде вьетнамцев. Я, хотя и был в то время немаленьких размеров, пользовался вниманием местных жителей только в отсутствие моего друга. Меня тоже норовили коснуться. Один раз я даже в ответ ухватил симпатичную вьетнамку за руку и притянул к себе поближе. Она, похоже, не возражала, выражая свои эмоции сдавленным хихиканьем, но при этом густо покраснела – настолько густо, насколько ей позволял общий желтоватый цвет лица. Кстати, о цвете лица. В последние годы у местных женщин иметь лицо желтого, а тем более загорелого вида – это моветон. Поэтому они все поголовно пользуются отбеливающими кремами и жидкостями, а чтобы не загореть, надевают специальные маски на манер тех, что в Японии носят при эпидемиях гриппа. Очень занятно видеть огромную толпу «медсестер», едущих по своим делам, но уже не на мопедах, как раньше, а на мотороллерах и прочих байках.

Другим предметом зависти местных мужчин и поклонения женщин была, как ни удивительно, борода. Дело в том, что у аборигенов она, как правило, не растет – зачем им, собственно, борода в таком жарком климате? Но ее наличие – это символ мужской силы и достоинства. Например, у дядюшки Хо Ши Мина бородка была вполне приличных размеров, что, несомненно, сказалось на его популярности в стране. Так что Алексеич являлся для вьетнамцев своего рода символом здоровья, успеха, высокой нравственности и еще черт знает чего. А мне с моей скудной растительностью на лице доставались лишь отблески славы моего большого друга.

Доходило и до курьезов. Шел как-то раз наш гигант по пыльной улице Вунгтау, думая о чем-то своем, как вдруг краем глаза заметил движущийся в попутном направлении мопед, естественно, «Хонду». На нем сидели две молоденькие симпатичные вьетнамки, которые, похоже, собрались куда-то в гости. Об их намерениях свидетельствовало то, что обе были аккуратно причесаны, красиво накрашены и даже одеты в белые перчатки до локтя, что считалось во Вьетнаме особым шиком. Так вот, по мере движения мимо Алексеича их головы, видимо, подчиняясь могучему инстинкту, поворачивались, поворачивались… Через две секунды, не справившись с управлением и обилием нахлынувших чувств, обе барышни вместе с «Хондой» рухнули на асфальт. А когда галантный Алексеич подошел к ним, чтобы помочь подняться, одна вообще чуть не упала в обморок. Не знаю уж от чего – от сознания близости божественного начала или от последствий ДТП.

Коль уж я вспомнил о вьетнамках… В начале девяностых все вьетнамские женщины соответствующего возраста, проживавшие в курортных местах и не работавшие в торгово-гостиничной сфере, занимались проституцией, по большей части профессионально. Даже наличие супружеских уз не останавливало их стремления заработать с помощью древнейшей профессии. Ну а поскольку девушки, как мы уже упоминали, были в Вунгтау на любой вкус и стоило все удовольствие совсем недорого, то наличие в городе многочисленных секс-туристов оказывалось неудивительным. Это сейчас они валят куда-нибудь в Таиланд, а тогда во Вьетнаме были такие демпинговые цены, что с ними не мог бороться никто. Чтобы сейчас стало понятно, кто был кто и что было что, приведу полный прайс-лист на май 1992 года.

В самом низу находились «пляжные девочки». К отдыхавшему в шезлонге на берегу океана туристу подходил сутенер и, приветливо улыбаясь, показывал ему веер из полароидных фотографий местных девиц в призывных позах и с минимумом одежды, а то и без таковой вообще. После того как «барин» выбирал ту или иную девицу, сутенер уходил куда-то за деревья, а потом приводил ее, чтобы показать товар лицом. Если на свет появлялся продукт непротивления двух сторон, то есть согласие, сутенер получал два или три доллара и оставался стеречь вещи. Секс-турист же с барышней, у которой под мышкой была циновка, а в кармане шортов презерватив, отправлялся за ближайшие кусты, где, собственно, любовное таинство и происходило. А за четыре доллара можно было получить в аренду «Хонду» и отъехать с дамой в более живописное место. При этом время в общем-то не лимитировалось. Впрочем, больше двух часов даже привычные уроженцы южных республик не выдерживали. Попробуйте заняться сексом при сорокапятиградусной жаре и палящем солнце – посмотрим, сколько вы продержитесь…

Следующим номером оказывались уличные и пригостиничные девицы. Любой рикша мог за несколько центов показать, где кучкуются проститутки, и даже договориться о цене и месте встречи. Обычная цена была пять долларов, а происходил весь процесс в каком-нибудь домике между пляжем и городом. Пригостиничных девиц (тоже по пять долларов) можно было привести в административно-развлекательный комплекс гостиницы, посидеть с ними в баре, а затем ощутить прелести орального секса в каком-нибудь укромном темном уголке, казалось, специально для подобных занятий и предназначенном. При данном виде общения презервативы не считались обязательными. Кстати, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из наших секс-туристов подхватил во Вьетнаме дурную болезнь. Всех пугали страшной «сайгонской розой», которая якобы раздувала мужское достоинство заразившегося до серьезных величин и делала его ярко-красным. Здесь не могу удержаться от того, чтобы вспомнить замечательную историю о великом русском художнике конца двадцатого века Алексее Меринове. Сразу оговорюсь, я лично ничего такого не видел, но вот коллеги по «МК» утверждают, что как-то раз в общем-то высоконравственный деятель искусства был завлечен в подпольный фешенебельный публичный дом в одном из старых московских особняков. Он даже было приготовился поучаствовать в общем разврате, как увидел холодную как лед бутылку «Абсолюта». И пока друзья предавались блуду, Меринов принял литр под легкую закуску. До огромного ложа, где его тщетно ждала полураздетая красавица, он так и не добрался, прикорнув на диванчике, после чего был отконвоирован домой. И вот, лишь улегшись спать, художник (с кем не бывает) почувствовал настоятельную необходимость посетить укромное заведение с белым фаянсовым другом в центре. Для тех, кто не понял, он решил пойти пописать. Не в том смысле, чтобы сваять какое-нибудь произведение, а в смысле опорожнить (извините за натурализм) мочевой пузырь. И вот в процессе этого действа он с ужасом заметил, что кончик его, извините за тавтологию, кончика начинает краснеть и раздуваться, причем прямо на глазах. Вся жизнь пролетела за несколько секунд в голове великого графика. И «сайгонская роза» ему вспомнилась, идеально подходившая по симптомам, и старушка мама, убеждавшая его предохраняться, и загубленная семейная жизнь. Он уже думал громогласно позвать тихо спавшую в комнате жену Машу, чтобы та позвонила в «скорую», как вдруг обнаружил, что ужасное красное уродство постепенно стало сползать вниз, а потом оторвалось и, подняв сонм брызг, плюхнулось в унитаз. Только тут Меринов понял, как он оказался прав, когда не стал звать жену, и как была права мама, уговаривая его пользоваться презервативом, и как неправ был он сам, забыв этот самый презерватив снять.

Но вернемся к нашим вьетнамцам, вернее, вьетнамкам. Массажные салоны у них подразделялись на те, которые были «с услугами», и без таковых. Обычно массаж стоил семь долларов в час. Объект приложения рук полностью раздевался, принимал душ, минут пять-семь прогревался в парилке и укладывался на огромный сексодром. Затем массажистка, обычно для удобства раздевшись до пояса, начинала делать массаж вроде тайского, то есть гнула, выламывала, вытягивала и прижимала все суставы и мышцы. Чтобы промассировать огромного Алексеича, шустрая, но маленькая вьетнамка с верещанием то давила на него локтем, то упиралась руками и переносила на них весь свой небольшой вес, то изо всей силы тянула пальцы, так что аж суставы щелкали. Удивительно, но при всей очевидной болезненности подобных манипуляций после окончания массажа в теле чувствовалась легкость, а синяков и прочих следов не оставалось. Это был, что называется, «массаж без услуг». Те, кто хотел присоединить к процедуре оральные «услуги», должны были доплатить еще три доллара. В этом случае удовольствие продлевалось еще на полчасика.

Самой высокооплачиваемой и привилегированной кастой являлись гостиничные проститутки. Обычно они сидели в баре и с удовольствием обслуживали клиентов у них в номерах за семь-восемь долларов в час. Южные маньяки, бывало, забирали за двадцатку пару вьетнамок и общались с ними всю ночь. А элиту местных жриц любви составляли по-настоящему красивые девушки, примерно такого плана, как фотомодели, снимавшиеся для японских настенных календарей. С ними можно было пообщаться не менее чем за десятку, причем они разговаривали не только на вьетнамском, но и на английском и даже русском. Самая высокая цена, судя по рассказам специалистов, была пятнадцать долларов и платилась лишь в исключительных случаях.

В то время существовали очень строгие, практически непреодолимые правила, в соответствии с которыми каждая группа проституток могла работать только по своему профилю и месту деятельности. Например, провести в гостиницу кого-нибудь из «уличных» или «пляжных» было невозможно. Один московский армянин пытался уговорить портье – седого благообразного вьетнамца лет шестидесяти – пропустить к нему очень красивую даму с улицы. Он тряс перед ним пятидесятидолларовой купюрой, которая равнялась примерно полугодовой зарплате несчастного старика, но тот был непреклонен. Даже заплакал, от бессилия, но все равно не пустил парочку в отель. И правильно сделал: если бы пустил, его бы сразу уволили, а охотников на такое место в городе нашлось бы предостаточно. Кстати, во время следующей поездки этот армянин нашел свою пассию, сделал ей визу и вывез в Москву. Даже женился на ней. Интересно было бы посмотреть, какие у них получились дети…

Во Вьетнаме Алексеич сумел доказать, что европейский ум способен победить азиатскую хитрость. Когда армянин рассказал ему о своем несчастье, он поспорил с уроженцем печально известного Спитака и жителем Бирюлева, что сумеет провести уличную вьетнамку в гостиницу. За несколько дней Алексеич тщательно изучил обстановку. Поскольку вставал он рано, часов в восемь (после десяти из-за жары на улице делать было уже нечего), то имел возможность наблюдать с балкона жизнь отеля до подъема. Это и помогло ему в дальнейшем.

Прогуливаясь вместе с армянским коллегой по прибрежной улице, наш большой друг зашел в небольшую лавочку, чтобы купить себе диктофон. Торговала там юная особа, которая, увидев Алексеича, стала похожа на кролика перед удавом. Выяснилось, что она ни слова не знает по-русски, да и английский ее ограничивался двумя-тремя словами. Алексеич пальцем ткнул в микрокассетный «Сони», девица на калькуляторе показала, что стоит он сорок долларов, и сделка была совершена. Но вьетнамка вдруг встала на цыпочки, ухватилась рукой за бороду Алексеича и, глядя ему в глаза, стала говорить: «Хотель, хотель…» Сначала подумалось, что она пытается говорить по-русски, но потом выяснилось, что интересует ее место временного проживания божественного гиганта. Вот тут армянин и говорит: «Спорим на полтинник, что ты ее не сумеешь провести в гостиницу?» Алексеич, как истинный спортсмен, принял спор. Сказав девице, что живет в «Паласе», он увидел, что она тычет пальцем в циферблат его «Ориента». Показав на цифру семь, он оставил довольную продавщицу в лавке, забрал диктофон и пошел в отель обдумывать, как ему выиграть только что заключенное пари.

Валяясь на постели, он вспомнил, что рано утром каждый день видел молодого вьетнамца, который подходил с внутренней стороны решетки, отделявшей территорию гостиницы от улицы, доставал из кармана ключ, открывал небольшую калитку, а затем вытаскивал на тротуар несколько тюков с грязным бельем, которые тут же увозила одна из редких в городе машин. В отличие от меня, Алексеич уже научился отличать вьетнамцев друг от друга, поэтому после обеда отправился искать «ключника». Когда он его нашел, то обратился к нему со следующей триадой (работники отеля понимали английский): «Парень, я вижу, ты человек предприимчивый и работаешь что есть сил. (Офигительный комплимент!) Так вот, я предлагаю тебе один американский доллар в общем-то ни за что. Ровно в семь часов ты подойдешь к решетке и ключом, который лежит у тебя в кармане, откроешь на одну минуту ту калитку, которую ты открываешь каждое утро в восемь утра. За это получишь вот такую новенькую зеленую бумажку». И Алексеич потряс перед глазами вьетнамца долларовой купюрой. Тот мгновенно понял, что от него требуется, и ответил: «О’кей, масса!» Удовлетворенный Алексеич пошел на обед, а затем стал ждать вечера.