– Я мог бы ответить разными способами, как логично-непечатными, так и сугубо иррациональными, – сдержанно выдал Мирон, – но предпочту закрыть тему ключевым вопросом математики: не все ли равно?

Ник с облегчением выдохнул: миру мир.

Работа возобновилась.

Бензиновую технику – газонокосилки и триммеры – организаторы студентам не доверили, инструмент бесплатной рабочей силы составляли грабли, косы и метлы. С косой умели управляться четыре старшекурсника, которые по соседству сейчас тоже изображали маятники, и Мирон – каждое лето у него проходило в деревушке на границе с Литвой, где родственники учили жить с природой в ладах. Ник, Аскер и Луиза довольствовались граблями. Их четверка работала отдельно, по приезду на участок все привычно разбились на группки: мажоры, умники, индивидуалы и балбесы.

Ник с Мироном, Аскером и Луизой составляли категорию умников. Из чужих уст звучало обидно, но смысл радовал. К примеру, оказаться балбесом не хотелось просто из-за названия. Индивидуалов в постоянном броуновском движении сбивало в кучки и быстро разносило, они держались нейтрально, существовали неинтересно, а если в их среде вспыхивали звезды, везунчиков втягивало гравитацией прочих группировок.

Мажоры у прочих вызывали завистливое презрение с упором на прилагательное. Кому не захочется нестись по жизни с ветерком, разбрасываться купюрами и собирать падающие к ногам приятные нежданчики – совершенно незаслуженные, но бесконечные? В круг избранных вели два пути. Первый измерялся деньгами и родительскими возможностями, второй – особыми личными качествами, которые требовались сообществу на данный момент. С исчезновением у новичка денег или потерей интереса к нему дверь в самопровозглашенную элиту закрывалась. Мажорная тусовка не ограничивалась учебной группой или курсом, она включала весь университет, а вне стен альма-матер расширялась многократно за счет таких же из других заведений и временно вовлеченных. К тем, кто не свой, мажоры относились высокомерно, считали лохами и нищебродами.

Ник, с мамой-учителем и папой-врачом из детской поликлиники, как типичный представитель лохов-нищебродов обходил бы заносчивую компанию за километр, но нечто неподвластное воле держало Луизу на опасном расстоянии к их лидеру. Словно планету около светила – кружило по эллипсовидной орбите, то приближая, то отталкивая, но не отпуская в свободный полет. Планетарным спутникам не оставалось ничего другого, как следовать природе с покорностью обреченных: аналогично ходить вокруг, ворчать сквозь зубы и на все соглашаться.

Едва закончилось пение, со стороны «балбесов» послышалось:

– Слыхали про макаку во фруктовом отделе? В ящиках с бананами жуки и пауки из теплых стран и раньше приезжали, но чтобы целая обезьяна…

– Причем, живая!

– У меня папа в том супермаркете охранником работает, он рассказал, что ее сразу забрали в «ящик».

– Лучше бы в зоопарк отдали. Бедная обезьянка.

– Где ты у нас зоопарк видела?

– Потому и нет зоопарка, что каждую животину сразу в лабораторию везут.

Разговор велся громко, слышали все. Луиза обернулась к поклонникам-приятелям, глаза ожили лукавством, на любителей слухов указал мах головы: «Чем бы дитя не тешилось…»

Солнце и так сильно светило, но будто вышло вторично. О том, что он улыбается, Ник почувствовал, когда заболели скулы. Мирон покраснел, Аскер кивнул. Дескать, нашли, о чем говорить, одно слово – балбесы.

Вокруг «умников» студенты уже бросали орудия труда и растягивались на травке, подставляя тушки солнышку: работа сделана, на большее не подписывались. Кроме Фани еще две девушки из той же тусовки с удовольствием продемонстрировали свои купальники. Точнее, себя в купальниках. Парни, кто не стеснительный, давно щеголяли голым торсом. Тот же Толик. Правда, рубаху он не снял, только расстегнул, чтобы скромные мышцы оттенялись поджарым прессом. Над подобной красотой хилому Нику работать и работать, а полноватому Мирону, к примеру, даже не мечтать. У Аскера, в отличие от приятелей, на животе даже кубики виднелись, но миниатюрность общего сложения сводила эффект на нет – девушкам нравились масштабы. Чтобы не нарываться на шутки про микроскоп, Аскер кутался в черную с белыми полосками спортивную куртку. Мирон скрывал телеса под похожей «спортивкой», только обширной и, как все у него, бело-красной – намек на геральдические цвета милого его сердцу Великого Княжества Литовского, о котором все уши прожужжал.

Ник гордо нес костюм черно-желто-белых тонов. Покупая в свое время, сначала он выбрал бело-сине-красный с двуглавым орлом, но имперские цвета сразили наповал, рука сама потянулась за деньгами.

Из их четверки только Луиза пришла не в спортивной форме, как требовали организаторы уборки, а в джинсах и футболке, как большинство девчонок. Так же поступили некоторые парни, особенно из мажоров. И только Толик, если вернуть лимитированный глагол, выпендрился: прибыл как на свадьбу, в лаковых штиблетах, джинсах и белой рубашке. Собственно, он и не утруждался в работе, продолжая чувствовать себя как на свадьбе. Толик мог вообще не ехать, с него все как с гуся вода, но так уж совпало: золотая молодежь собралась за город, и вдруг явился повод пофорсить и первокурсниц поклеить – вне родных стен сдерживающие факторы у женской половины странным образом таяли и превращались в желе.

– Сдаем инструмент! – громыхнул натренированный в аудиториях голос Веры Потаповны.

Задача, во-первых, выполнена, во-вторых, в срок, в-третьих, без потерь, и понятно, что больше всего преподавательница, поставленная отвечать за работы, боялась травм или недосчитаться личного состава. Теперь страхи в прошлом, светят солнце и премия, жизнь прекрасна.

– Собираемся!

Развалюха, которая, судя по виду, пережила ровесников-мамонтов, а ныне умело притворялась автобусом, превратилась в электромагнит. Словно рассыпанная металлическая стружка, все живое в округе зашевелилось, сориентировалось на центр притяжения и потянулось на место зова, по пути слипаясь в комки побольше. Из ничего возникли толкотня и очередь. Вера Потаповна суетливо распоряжалась, в журнале делались пометки, когда очередной студент закидывал инвентарь в глубину салона.

– Какая картинка! – Толик, проходя мимо, не удержался, чтобы не отпустить колкость в сторону «умников». – Смерть с косой и ангелы с граблями.

Рядом в голос заржал Борька по прозвищу Бизончик. Прозвище соответствовало внешности: блестящие на солнце бритые «антресоли» прямо переходили в плечи, морда – кирпичом, вместо шеи – сплошная мышца. Майка с широким вырезом, татуировка-дракон, золотая цепь, квадрат подбородка – все работало на имидж крутого парня, с которым лучше не связываться.

– Ангелы с граблями! – с гоготом повторял он, пытаясь сдержать конвульсии, от которых тряслись пузыри мышц.

Невысокий рост компенсировался у него обхватом двустворчатого шкафа, а устрашающий вид – глуповатостью лица: Бизончик никогда не имел своего мнения, во всем полагаясь на приятеля – любимчика девочек и преподавателей, не понимавших, как же столь интеллигентный и высокодуховный Толик может дружить с субъектом, чье нахождение в университете держится исключительно на недоразумении и ежегодных конвертах от папы. Телячий взгляд Борьки не выдавал мыслей, а если они каким-то образом появлялись, место мыслей занимала смена эмоций – ими Борька-Бизончик реагировал на внешние раздражители. Если Толик пошутил – нужно смеяться, если кому-то пригрозил – надо «наехать» и гнобить до последнего, жизнь проста и понятна, а все сложности – для недалеких умников вроде Ника с командой. Поэтому Ник его сторонился – во всех случаях, когда это зависело от собственного решения. Сейчас остаться в стороне не получалось, но можно было проигнорировать.

Кроме Ника то же с успехом проделали Мирон, Аскер и поджавшая губы Луиза.

На уборку трассы Толик приехал не вместе со всеми, а на собственной машине. Размерами красный внедорожник догонял автобус. Бизончика цвет машины нервировал (бык – он всегда бык, даже если человек), другие мажоры в своей массе предпочитали не яркость, а говоривший о статусе казенный траур по детству, но Толик выбрал то, что нравится девушкам. Кенгурятник спереди, лестничка сзади, ступеньки и прочий обвес делали из красного мастодонта нечто вроде центра Помпиду с трубами по кругу. Впрочем, кроме мажоров, которые бывали в том центре или хотя бы неподалеку, и умников, знавших о нем просто потому, что узнавать новое было самым приятным в жизни, остальным сравнение ни о чем не говорило.

Пока одни студенты ждали очереди на размещение или грузились, а третьи уже наслаждались витавшими в автобусе солярочными миазмами, компания мажоров и им сочувствующих в количестве трех парней и четырех девушек двинулась к собственному транспорту. Толик застыл на полушаге, отчего вся компания встала, врезаясь друг в друга, и головы завертелись в поисках причины.

– Фаня, сестренку не пригласишь? – Облизываться глазами невозможно, но Толик сумел.

Фаня, продолжавшая разгуливать в трех тканевых треугольничках, фыркнула и как бы в сотый раз повторила:

– Говорила уже, она такое не любит.

– Люди меняются. – Толик с намеком поднял бровь. – И не надо решать за других.

Обернувшаяся Фаня почти явственно проскрежетала зубами: Луиза ждала предложения, как собачка косточку, и самое отвратительное, что это видели все. Старшая сестра процедила младшей:

– Поедешь с нами на шашлыки?

– В принципе… – Луиза в меру умения пригасила ликование, – ничего серьезного на вечер я не планировала…

А еженедельные посиделки у Ника, когда за чаем они вчетвером болтают обо всем, что для того же Толика – ребус, а для Бизончика – китайская грамота?! Три взгляда кратко обменялись всем, что думают по этому поводу.

Компания мажоров разразилась девичьими возгласами:

– Анатоль, ты забыл про дам, а нам тоже нужны кавалеры.

– Эти, что ли? – Толик с усмешкой кивнул на Ника, Мирона и Аскера.

– Можешь предложить других?

– Ладно. Если хотят, пусть тоже едут.

Из методично газовавшего, чтобы не заглохнуть, автобуса выглянула Вера Потаповна:

– Ребята, вас ждать?

Она повисла в дверях, как перезревший помидор, оставалось ткнуть вилкой. В роли виртуальной вилки, если не чего-то хуже, выступил Толик.

– Обещаю к началу занятий всех привезти обратно. Жаль, Вера Потаповна, что не можете поехать с нами. – Он словесно резал и надкусывал наколотое, голос оплетал искренностью, а в глазах сквозила ирония, которую с расстояния от автобуса, к сожалению, видно не было. – Мне кажется, у вас многому можно научиться не только в формате академических знаний. Представляете: палатки, костерок, песни под гитару, в котелке булькает ушица, от запаха сводит челюсти… В этом деле, Вера Потаповна, опыта у вас несравнимо больше. Почему вы никогда не отдыхаете с нами? Понимаю, что работа, ответственность, нужно сдать инструмент… но когда-нибудь вы же сумеете выбраться вместе с боготворящими вас великовозрастными обормотами?

Улыбка расплавила бы сталь, а преподавательница не дотягивала даже до полиэтилена. Ее просто испарило. Толик умел выжимать из людей нужные ответы. Еще бы: красавчик, умничка, отличник, да еще подлиза… Потому всеобщий любимчик. Понятно, что «всеобщий» имело отношение только к недалеким созданиям вроде доверчивых преподавателей и девушек, принимавших личину за сущность, кое-кто видел пройдоху насквозь, но поделиться мог только с двумя такими же.

На лице преподавательницы читалось: «Да я бы хоть сейчас, но сам же сказал: работа, ответственность, нужно сдать инструмент…» Вслух раздалось другое:

– Сегодня только пятница.

– Я и говорю – все будет в лучшем виде, до воскресенья мы вернемся, можете на меня положиться.

– Одну минуту! – Луиза махнула рукой, чтобы автобус не уезжал. – Я на всякий случай маме позвоню, а то вдруг с вами ехать понадобится.

Девушки из мажорок скривились, снисходительные взгляды показали Толику, на кого он собрался променять старых подружек.

Пока в телефоне шел гудок вызова, было слышно, как Фаня внушает Луизе:

– Ты понимаешь, зачем тебя пригласили?

– Да.

– Ну, я предупредила. – В трубке ответили, и Фаня, отходя, посоветовала: – Отпрашивайся как я, на все выходные, чтобы не беспокоились.

– А как с ночевками?

– Будет костер, а если пойдет дождь – есть палатки.

Ника с приятелями напрямую никто не спросил, поедут ли они.

Они поехали.