Характеристика

Впрочем, мы отвлеклись. Перейдем к третьему важнейшему документу уголовного дела – характеристике с места работы. Что можно написать о преподавателе немецкого и английского, который пять лет руководил кафедрой иностранных языков в ЛВХПУ имени В.И. Мухиной, а вместе с рекомендацией к переизбранию на новый срок получил очередное предложение вступить в ряды КПСС? Можно было просто воспользоваться недавней и вполне доброжелательной характеристикой, выданной Азадовскому два года тому назад для представления в бюро обмена жилой площади (ибо какой же обмен без характеристики!).

Но «пособие для следователей» требует иного подхода к столь важному документу:

Запрашивая характеристики, следователю надлежит предупредить соответствующие организации о необходимости объективно подходить к составлению характеристики… Он должен ставить вопрос об ответственности руководителей предприятий и учреждений, работников общественных организаций, формально отнесшихся к составлению характеристик в отношении лиц, привлеченных к уголовной ответственности.

Это в действительности означает, что арестованный уже не имеет шансов получить положительную служебную характеристику, да и как можно положительно аттестовать сотрудника, если характеристика на него затребована из органов внутренних дел, которые обвиняют его в совершении уголовного преступления. И руководство Мухинского училища нисколько не подвело следователя Каменко – выдало Азадовскому совершенно особую характеристику.

Здесь нужно сказать, что оформление характеристики в те годы, да и вообще в советскую эпоху, было облачено в определенные процедурные рамки: текст ее составлялся, как правило, коллегиально, обсуждался и формально утверждался профсоюзом и/или парторганизацией. То есть сам факт выдачи характеристики подразумевал, что документ этот выдан коллективом и протокольно согласован на заседании парткома или профкома; именно поэтому в личном деле всегда сохранялась копия этого документа.

И вот Азадовский, знакомясь с материалами дела, изумленно читал характеристику, подписанную «треугольником», то есть директором, парторгом и профоргом Мухинского училища. В его случае это были: и.о. ректора В.И. Шистко, секретарь партбюро В.Я. Бобов, председатель профкома Л.Н. Бабушкина.

ХАРАКТЕРИСТИКА

Азадовский К.М. работает в ЛВХПУ им. В.И. Мухиной в должности заведующего кафедрой иностранных языков с октября 1975 г. За прошедший период Азадовский К.М. много времени уделял решению творческих и научных задач, имеющих непосредственное отношение к его докторской диссертации. В работе по руководству кафедрой у Азадовского не отмечалось особой инициативы и глубины. Успеваемость студентов по кафедре иностранных языков за этот период не выросла. Идейно-воспитательная работа на кафедре не ведется на должном уровне. При попустительстве Азадовского среди сотрудников кафедры имеются случаи нарушения трудовой дисциплины и пьянства…

Рассматривая кандидатуру Азадовского К.М. для участия в конкурсе на замещение вакантной должности заведующего кафедрой иностранных языков, ректорат не имел возможности оперировать документами и фактами, которые более глубоко характеризовали личность Азадовского К.М. Однако материалы, которыми располагает в настоящее время администрация вуза… свидетельствуют о низком моральном облике Азадовского, для которого характерны факты завязывания случайных знакомств с иностранцами, пьянства и дебоша. Поведение Азадовского разбиралось ректоратом и партийной организацией, однако воспитательная работа с ним не дала желаемых результатов.

Администрация вуза, понимая, что личность Азадовского выпадает из ряда «штатных» случаев нарушения общественного порядка, внимательно следила за «вторым лицом» Азадовского К.М., стараясь ограничить возможность его нежелательного влияния на коллектив вуза, ставя Азадовского в условия, не позволяющие ему пропагандировать свои взгляды. Несмотря на удовлетворительно подготовленный отчет на Ученом совете вуза в 1980 г., кандидатура Азадовского К.М. не была вынесена на участие в конкурсе на переизбрание на новый срок.

Все это была самая откровенная ложь от начала и до конца (что через несколько лет будет доказано Азадовским в судебном порядке). Ведь годом ранее ему выдали характеристику, хотя и менее подробную, однако прямо противоположного содержания:

Зарекомендовал себя как способный молодой руководитель, добросовестно относящийся к своим служебным обязанностям. К.М. Азадовский ведет большую научно-методическую работу, часто выступает в печати по вопросам филологии и истории литературы. Пользуется уважением товарищей в коллективе. Принципиален и морально устойчив. Политически грамотен.

Кроме того, уже было согласовано переизбрание Азадовского в должности завкафедрой на очередной пятилетний срок, 4 сентября 1980 года кафедра утвердила его отчет, и в конце сентября должны были состояться формальные перевыборы. Однако готовилась смена ректора, график переизбрания никак не утверждался – говорили, что «ждут решения министерства»… Вплоть до конца 1980 года вопрос о переизбрании Азадовского так и не был вынесен на Ученый совет.

В общем, несмотря на внушительный объем уголовного дела, Азадовский не нашел в нем ни единого документа, который характеризовал бы его положительно.

Зато как минимум три представленных в уголовном деле документа серьезным образом доказывали вину Азадовского. Нет, не как подсудимого по 224-й статье – в этом случае кроме «обнаруженных» среди книг пакетика, «крупиц» в карманах дубленки, а также результатов экспертизы вещества никаких прямых улик следствие так и не нашло. Вина его была куда более тяжкой, и народный суд не имел внутреннего права вынести ему иной приговор, кроме обвинительного. Перед судом, как свидетельствовали документы уголовного дела, должен был предстать прежде всего человек аморальный, которому нет места в социалистическом обществе.

И само уголовное дело, возбужденное по чисто уголовной статье, было настолько насыщено материалами в духе 70-й или 190-1 статей УК РСФСР, что оно уже естественным образом смещалось в область морали и даже идеологии. И в результате дело Азадовского оказалось типичным образцом уголовного дела с «политическим» уклоном, подтверждая характеристику, данную В. Буковским:

Ведь политическое следствие не преступление распутывает, а прежде всего собирает компрометирующий материал. Оно обязано выяснить, почему гражданин Н, внешне вполне советский, выросший в советской семье, воспитанный советской школой, вдруг оказался таким несоветским.

Предварительное следствие по делу Азадовского с такой задачей успешно справилось, и уже не было важно, сколь незыблемы доказательства непосредственного обвинения, потому как следствие доказало более существенные факты – моральную ущербность, червоточину самой личности обвиняемого, его чуждость нашему образу жизни, его неприемлемость для советского общества. И не имело особенного значения, какое ему предъявлено конкретное обвинение – хранение ли наркотиков, спекуляция или тунеядство…

Приговор за само уголовное преступление всегда оказывался в такого рода делах чистой формальностью. Ознакомившись с характеристикой и иными документами, характеризующими «личность», суд всегда вынужден был принять единственно правильное решение, дабы оградить советское общество от влияния «отщепенца».

Глава 5
По когтям узнаю льва

Азадовский и сразу после обыска, и в процессе ознакомления с делом все больше убеждался в том, что следствие по делу ведет не милиция. То есть формально оно велось в Куйбышевском районном УВД, да и находился обвиняемый не на Шпалерной, а в Крестах; но то, что за него серьезнейшим образом взялась более могущественная инстанция, – это он сознавал все более определенно.

Присутствие КГБ в общественной жизни страны было в те годы настолько всепроникающим, а его действия настолько устрашающими, что, даже если бы КГБ никакого отношения к делу не имел, все равно окружающие усматривали бы во всем именно КГБ – таково было реноме этой структуры, умышленно создаваемое в ее недрах и помноженное на психологию советского человека. Ситуация с Азадовским – не исключение. И довольно важно понять, имел ли Азадовский основания предполагать, что решающую роль в его судьбе взяли на себя в конце 1980 года именно карательные органы. Ведь, в конце концов, это дело могло восприниматься как обычная мелкая уголовщина вкупе с распространенной в интеллигентской среде манией преследования.

Следы в уголовном деле

Безусловно, в тех случаях, когда КГБ имел скрытое отношение к тому или иному уголовному делу, его присутствие, как правило, оставалось под спудом. Безусловно и то, что эта спецслужба, самая могущественная в стране, нет-нет да влезала в дела других силовых ведомств, в том числе и в процессы следствия МВД. Доказать такие факты впоследствии было невозможно ввиду полного отсутствия в уголовном деле каких бы то ни было следов КГБ.

Причем даже в те дела, которые велись по статьям, подведомственным КГБ СССР, и расследовались самим Комитетом, а не милицией или прокуратурой, оперативные материалы КГБ никогда не попадали. В секретной многостраничной «Инструкции по учету в органах КГБ при СМ СССР уголовных дел и лиц, привлеченных по ним к уголовной ответственности», утвержденной Ю. Андроповым 9 августа 1977 года, есть единственный пункт, который во всем тексте выделен жирным шрифтом:

Документы, содержащие сведения об агентуре или расшифровывающие методы чекистской работы (сообщения агентуры, материалы оперативно-технических мероприятий, наружного наблюдения, справки оперативно-справочных картотек и т. п.), приобщать к уголовным делам запрещается.

Тем не менее в уголовном деле Азадовского, которое формально расследовалось милицией, имеется документ, который сразу ставит точки над i. Наличие в деле этого листочка осведомленному человеку, тем более судье или прокурору, говорило в те времена много больше, нежели в нем написано. Это – приведенное выше постановление следователя Каменко от 12 февраля 1981 года об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Азадовского по статье 70 УК.

Казалось бы, не возбудили, и слава богу… Тем более что 70-я статья относилась к «особо опасным государственным преступлениям» и предусматривала до 7 лет заключения.

Но то обстоятельство, что этот листок все-таки оказался в уголовном деле Азадовского, означает, что его содержание как яркая характеристика «личности» обвиняемого было предназначено для глаз судьи, выносившего решение. А также для всех последующих инстанций – судебных и прокурорских. Однако важно другое – как это постановление вообще могло оказаться в уголовном деле по 224-й статье?

Оно, как мы видим, явилось логическим следствием экспертизы изъятых у Азадовского изданий, признанных антисоветскими. Напрашивается вопрос: на каком же основании следователь райотдела милиции лейтенант Каменко (к слову, не имеющий высшего юридического образования) счел необходимым вынести постановление, в котором затрагивается статья 70 УК, находившаяся тогда в компетенции другого учреждения? Напомним ее формулировку:

Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания.

Иначе говоря, все процессуальные действия по этой статье не могли проводиться органами МВД СССР – эти дела должны были расследоваться соответствующим территориальным органом Следственного отдела КГБ СССР. Мог ли рядовой следователь районного УВД принять самостоятельно такое решение?!

Данное постановление следователя свидетельствует лишь об одном: что в Управлении КГБ по Ленинграду и области после рассмотрения этого вопроса приняли решение о невозбуждении дела против Азадовского по 70-й статье УК. Вероятно, если бы все зависело от ленинградского главка, эту статью ему, скорее всего, и вменили бы. И наверняка нашлись бы необходимые «доказательства»: появились бы, например, свидетели, утверждающие, что Азадовский давал им читать книги, признанные антисоветскими, произносил в их присутствии антисоветские речи и т. д.

Но причина была, по-видимому, в другом: статья эта считалась политической, и для возбуждения уголовного дела по этой статье требовалось нечто большее, чем компрометирующие печатные материалы. Как свидетельствует начальник 5-го управления КГБ «по борьбе с идеологической диверсией противника» Ф.Д. Бобков, с приходом Ю.В. Андропова на пост председателя КГБ (1967) последовали принципиально важные изменения в работе территориальных управлений:

Андропов ограничил некоторые права местных руководителей. Это, в частности, касалось права на возбуждение уголовных дел по статье 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Такое решение принималось только с санкции центра. Вина привлеченных к уголовной ответственности должна была доказываться документами и вещественными доказательствами. Признание обвиняемых и показания свидетелей признавались лишь как объяснение действий.

И, вероятно, именно приведенное обстоятельство – причина того, что, получив 22 декабря 1980 года заключение Горлита об антисоветском характере изъятой литературы, следствие формально только 12 февраля 1981 года отказалось от возбуждения уголовного дела по 70-й статье: думается, что руководство 5-го управления КГБ в Москве не санкционировало возбуждение уголовного дела по имеющимся на Азадовского материалам (или, возможно, Ленинградское УКГБ, имея определенный опыт в деле подготовки документов для Центра, само отказалось от возбуждения дела).

Здесь стоит еще раз согласиться с Азадовским – он не был диссидентом. И, чтобы наскрести по сусекам его биографии состав преступления по 70-й статье, не хватило оснований. Именно поэтому комитетчики сочли вполне достаточным изолировать его от общества, а по какой статье – это уже не играло особой роли… Причастность Азадовского к делу Славинского указала им на наркотики. Но могли, в сущности, возбудить дело и по какой угодно другой статье.

Кроме того, в уголовном деле Азадовского органы КГБ сами себя скомпрометировали, причем, как нам кажется, непозволительно. Дело в том, что присутствующее в уголовном деле экспертное заключение Б.А. Маркова при внимательном изучении его именно как документа имеет одну физическую особенность. На первом листе этого документа в правом верхнем углу даже зрительно заметна подчистка лезвием и резинкой. Но поскольку пишущая машинка оставляет более глубокий след (в отличие, скажем, от современного принтера), то при внимательном рассмотрении можно разобрать две полустертых строки, которые являлись некогда сведениями о подлинном источнике документа и которые следствие неуклюже попыталось убрать: «Управление КГБ СССР по Ленинградской области».

Конечно, уже тогда Азадовский многое понимал и прозорливо ощущал то, что мы сейчас имеем доказанным. Но было ли ему от этого легче? Вряд ли… Уголовная статья по делу о наркотиках не только перечеркивала его биографию, но и припечатывала ему клеймо уголовника. Нет, не уголовника вообще, поскольку и осужденные по политической статье в СССР также считались «уголовниками», а именно уголовника в смысле содеянного. И если для него как для ленинградского ученого и потомственного интеллигента было бы вполне возможно нести крест политзаключенного, то клеймо уголовника – это был уже явный перебор.