Цитаты из книги «Критика цинического разума»

подразумевает приятие приятия – приятие власти над средствами власти. В этом двойном «да» проявляет себя стальной субъект будущего; оно неотделимо от возросшей власти этого субъекта над самим собой, поэтому свойственная Господину теория этого времени непременно заводит речь о Героическом. Это подразумевает не что иное, как возрастающее самопринуждение; риторические рассуждения о мужестве означают здесь: отваживаться на более высокую степень безразличия к себе.

Приятие так называемых законов природы нужно для того, чтобы овладеть ими; если ими удастся овладеть, они будут поставлены на службу человеку.

Теперь они высказывают начистоту всё, но не затем, чтобы исправиться, не затем, чтобы стать «мягче» и начать думать иначе. Они, кажется, пропускают мимо ушей свою собственную исповедь. Они говорят так, будто исповедуются, но при этом не постигают ровным счетом ничего. Они признаются во всем, чтобы не уступить ни в чем. Они хотят стать такими, какой уже является их боевой друг – машина: хотят стать людьми из стали.

Именно в этом тоне и заключается секрет успеха фашизма; он использует истину как бутафорскую завесу, а симпатию – как приманку. Суть его агитации – игра на инстинкте самоутверждения сбитых с толку масс. Его революция сулит спортивно-протезированному субъекту полное «превосходство»; фашизм проявляется здесь как восстание протезных Я против «либеральной» цивилизации, в «беспорядке» которой они все же имели бы еще какой-то шанс быть «самими собой».

В содержании нет специфически фашистского элемента; идеология телесного здоровья сегодня, будучи денацифицированной, столь же актуальна, как и в те времена, тогда как этика бытия по-прежнему противопоставляется этике «имения»; фашистскими являются общая композиция и те динамические жесты, с которыми все, дико перемешанное и сваленное в одну кучу, преподносится «динамичным» субъектом, в свежециническом тоне рисующим образ симпатичного нациста.

В его языке проявляются экзистенциальные мотивы «левых», инсценируемые «правым» Я: homo protheticus[332] – как «атакующий борец», обретающий радость и счастье в практике; как эксплуататор себя самого.

самые привилегированные теперь сталкиваются с проблемой «отчуждения» или, как еще более резко выразился Ганс Фрайер, с проблемой «восстания рабов-средств против господ-целей».

«Гете эпохи машин», в крайнем случае – «Заратустра и индустрия».

Война развязала языки скрытому цинизму власти, цинизму медиков и цинизму военных. Под их влиянием военный аппарат и аппарат производства открыто признают свое притязание на то, чтобы поставить себе на службу жизнь индивида. В обществе, ориентированном на труд и на войну, человечество уже давно превратилось в протез, еще до того, как испорченные части стало необходимо заменять техническими функциональными устройствами.

Великая машина не спросит, кто работает на нее – «индивид» или соединение человека с протезом. Что тот солдат, что этот. В книгах для калек и в трудах, посвященных индустрии медтехники, возникает в высшей степени своевременный образ человека: homo protethicus, который с необузданным весельем должен говорить «да» всему тому, что отрицает «индивидуальность» «индивидов».