Глава 4

Париж, середина декабря 1932

На французскую столицу обрушился ледяной ливень, и, спасаясь от разбушевавшейся стихии, прохожие спешили укрыться в ресторане «Ле-Пети-кафе» на авеню дез-Абес, обычно в предвечернее время пустовавшем.

Йосип Брач взглянул на часы и заказал еще пива. От купленной за углом пачки «Голуаз» осталась половина. Дюжий хорват не привык курить так много. Советский полпред назначил ему встречу, но прошел уже целый час, а Довгалевского все не было.

Агент Коминтерна сожалел, что не уехал в Барселону, где сейчас бушевали националисты. Ему хотелось быть рядом с мексиканским художником Витторио Пазом, его идейным наставником, прибывшим в Каталонию на помощь местным коммунистам.

После учреждения Женералитета^[1] каталонцы обрели некоторый суверенитет, что давало им надежду осуществить свою давнюю мечту и сделать эту богатую промышленную область на северо-востоке Испании независимой республикой. Коммунисты, которые на политической сцене были представлены в меньшинстве по сравнению с националистами и анархистами, нуждались в подкреплении. Брач вызвался отправиться добровольцем в Каталонию, но получил решительный отказ.

Коминтерн настоял, чтобы Брач остался в Париже и продолжил ранее начатое: собрал как можно больше сведений о писателе Иване Бунине и, если потребуется, перешел к более активным действиям. Не слишком увлекательное задание для агента его уровня, полагал Брач.

Из окна, у которого он сидел, хорошо просматривалась улица Ле-Пик, где с минуты на минуту должен был появиться полпред Довгалевский. Брач посоветовал ему выйти на станции метро «Бланш» и подняться по Ле-Пик до авеню дез-Абес. Именно таким путем Брач обычно возвращался домой.

Он вступил в ряды Коммунистической партии Югославии, еще учась в семинарии, и, ступенька за ступенькой поднимаясь по иерархической лестнице Коминтерна, к тридцати пяти годам достиг положения, позволявшего браться за исполнение самых деликатных поручений. С такими, как Брач, шутить не приходилось.

Легкий в общении, прекрасно владеющий несколькими языками и преданный Коминтерну, он играл важную роль в организации, избравшей Париж одним из мест оперативного базирования. Приказы Брач получал от своего московского куратора и от Валериана Довгалевского.

Что касалось дела Бунина, то Довгалевский уже предупредил Брача, что в него готово вмешаться ОГПУ, своими грубыми прямолинейными действиями способное сорвать переговоры с французским Министерством иностранных дел по ряду острых вопросов и свести на нет кропотливый труд советских дипломатов.

В тот год Франция и Россия уже подписали пакт о ненападении, но Сталину этого было недостаточно. Перед лицом нацистской угрозы необходимо добиваться большего, объяснял Брачу Довгалевский, который, как и многие другие, со страхом наблюдал за стремительным взлетом Адольфа Гитлера.

Ситуация, сложившаяся вокруг Бунина, вызывала у Валериана Довгалевского досаду. Советский полпред успел расположить к себе французов, и ему меньше всего хотелось утратить их с трудом завоеванные симпатии, вмешавшись в судьбу их протеже. С французами, не уставал он повторять себе, следует обращаться с крайней осторожностью, они – народ обидчивый.

Единственно верным решением, по мнению Довгалевского, было бы привлечь агента Коминтерна, поручив ему действовать без лишнего шума.

– Уверяю вас, скоро мы получим конкретные результаты, – успокаивал Довгалевский не на шутку встревоженного Максима Литвинова. – Допускать к делу ОГПУ с их топорными методами ни в коем случае нельзя. Йосип Брач – наш друг и ответственный товарищ. Я ему полностью доверяю. Он сумеет убедить Бунина, что не в его интересах принимать Нобелевскую премию. Брач имеет связи с французскими писательскими кругами, а там есть люди, которые нас поддержат.

Смеркалось. В ресторане на авеню дез-Абес агент Коминтерна допил пиво и снова взглянул на часы. Довгалевский опаздывал почти на два часа. Долго еще его ждать? Брач заказал еще кружку своего любимого бланш-де-Брюгге.

Поселившись в Париже, он снял скромное жилье недалеко от церкви Сакре-Кёр, на улице Сен-Венсен. Ему нравился этот простонародный район. Монмартр напоминал агенту Коминтерна Загреб, где он провел детство и отрочество. Всегда одетый в безупречный костюм-тройку, Брач производил впечатление типичного представителя мелкобуржуазной интеллигенции.

Теряясь в догадках, он вспоминал свой последний разговор с Довгалевским. Откуда такая спешка? Да, до присуждения Нобелевской премии по литературе еще есть время, разъяснял ему полпред, однако, судя по некоторым сигналам, уже понятно, какой оборот могут принять события.

За несколько часов до назначенной встречи Брач, сидя в своей квартирке, внимательно просмотрел с полдюжины газет. Изучение текущей прессы было частью его работы и позволяло держать руку на пульсе политической ситуации во Франции и Европе.

Кроме того, чтение новостей помогало Брачу совершенствовать французский, в котором он делал явные успехи. Агент проверил по словарю «Ларусс» – с этой книгой он не расставался – значения слов «tropisme» и «mansuétude». С последним все было ясно – «снисходительность», но вот со словом «tropisme» возникли сложности.

Согласно «Ларуссу», оно обозначало «неявную силу, определяющую наклонность к чему-либо группы или сообщества». Словарь приводил следующий пример: «В России существует исторический тропизм к Европе, однако ее культура уходит корнями в Азию, в частности в вопросе, касающемся нравов».

Штудируя прессу, Брач всегда начинал с «Юманите», которая служила ему идеологическим ориентиром. «Юманите» была основана социалистом Жаном Жоресом, но в силу странных исторических обстоятельств стала флагманом ортодоксальных коммунистов, равнявшихся на Сталина.

«Юманите» прилежно пропагандировала воззрения вождя мирового пролетариата, как почтительно именовали Сталина ее журналисты. Руководящим указаниям «самого уважаемого человека» внимали и Коммунистическая партия Франции, и связанная с ней боевитая профсоюзная структура – Всеобщая конфедерация труда, и другие подконтрольные Советам организации.

В их число входила и Ассоциация революционных писателей и художников, возглавляемая журналистом Полем Вайяном-Кутюрье. Не так давно, рассуждая на тему «воспитания нового человека», он опубликовал в этой коммунистической газете серию статей о пятилетках и ее героях-стахановцах – передовиках производства, перевыполнявших планы.

Читатели «Юманите» из числа так называемых попутчиков – художники, интеллектуалы и литераторы, очарованные левой идеей и верившие в коммунизм, – черпали в газете сведения, помогающие им защищать свою позицию в политических дебатах, в основном касающихся репутации Советского Союза.

К противникам сталинизма «Юманите» относилась так же, как к ним относились в СССР, считая их ренегатами или, что еще хуже, троцкистами, подразумевая, что последних не возбраняется уничтожать любыми доступными способами. Но самое главное, не следовало проявлять ни малейшего снисхождения к европейским социал-демократам, в первую очередь к немецким. Даже упорная борьба против нацистов и Адольфа Гитлера не спасала их от ярлыка предателей рабочего класса.

Йосип Брач просматривал и бульварную прессу, особенно свою любимую газету «Пети Паризьен». Совсем недавно он прочитал в ней интервью с писателем Дмитрием Мережковским. Мережковский жил в Париже на улице Колонель-Бонне и вместе со своей женой, поэтессой Зинаидой Гиппиус, основал литературно-философское общество под красивым названием «Зеленая лампа», объединявшее русскую эмигрантскую интеллигенцию.

Блистательный автор исторических романов, Мережковский после прихода Ленина к власти покинул Россию. Подобно многим другим, он мечтал о Нобелевской премии и прилагавшейся к ней крупной денежной сумме, надеясь поправить свое отчаянное материальное положение. «Жизнь эмигранта трудна», – наивно признавался он журналисту. Действительно, дела у проклятого советской властью Мережковского шли хуже некуда.

Он также заявил, что ни при каких условиях не вернется на родину, в концентрационный ад – по крайней мере, пока в его горячо любимой России будут заправлять ненавистные большевики. «Дневники», опубликованные его женой, Зинаидой Гиппиус, буквально дышали ненавистью супругов к красным, в которых они видели воплощение Антихриста – тема, особенно дорогая сердцу Мережковского.

Дочитав «Пети Паризьен», Брач вырезал статью и убрал в папку «СССР и Нобелевская премия по литературе», добавив к множеству других. В последние дни, после вручения премии британцу Джону Голсуорси, папка пухла на глазах.

А вот статья в «Эко де Пари» заставила Брача нахмуриться. Кандидатуру Ивана Бунина поддержал сторонник коммунистов Ромен Роллан, сам нобелевский лауреат. Возможно, звонок Довгалевского был связан именно с этим обстоятельством.

Но почему Ромен Роллан, верный попутчик компартии, повел себя подобным образом? Неужели он не слышал публичных заявлений Москвы? Разве не читал в «Юманите» статьи Вайяна-Кутюрье, восхвалявшего Максима Горького – единственного писателя, заслужившего одобрение Сталина?

Брач пришел к выводу, что в этом деле следует проявить крайнюю осторожность. Он отхлебнул еще пива и вновь посмотрел на часы. Довгалевского по-прежнему не было видно. Брач уже пожалел, что по настоятельной просьбе Довгалевского предложил ему встретиться в этом удаленном от посольства районе, изменив привычному кварталу Маре, расположенному в двух шагах от мэрии.

Брач закурил еще одну сигарету и выглянул в окно. Дождь утих несколько минут назад, и авеню дез-Абес вновь заполнилась прохожими. Мимо пробежал разносчик «Фигаро», во все горло выкрикивая главную новость дня: «Специальный выпуск! Специальный выпуск! Только что ушло в отставку правительство Эдуара Эррио!»

Брач поманил разносчика к себе. Несколько других посетителей ресторана тоже бросились к нему, спеша купить свежую газету. Хотя правительство во Франции менялось каждые полгода, сообщение привлекло всеобщий интерес. Брач с лихорадочным волнением пробежал глазами первую страницу.

Премьер-министр и по совместительству министр иностранных дел Эдуар Эррио лишился всех своих должностей. Брача его низвержение с политических высот не особенно удивило. После окончания Первой мировой войны Франция успела пережить полтора десятка правительств.

Он догадался, что Довгалевский и его советники из посольства на улице Гренель сейчас были заняты анализом изменившейся конъюнктуры и составлением срочного сообщения в Москву. В лице Эррио СССР только что потерял ценного друга.