Цитаты из книг автора «Пегги Гуггенхайм»

Этот отремонтированный особняк носил имя Хейл-Хаус и стоял на углу Ист-Ривер и Пятьдесят первой улицы.

коллекцию модернизма Аренсберга. Полагаю, ей тогда не было равных в мире. Каждая комната в его причудливом старом викторианском доме ломилась от картин. Даже коридоры и уборные не уступали лучшим залам музеев. Помимо практически всех работ Марселя Дюшана в его владении находились множество прекрасных Бранкузи, замечательный Руссо, по несколько де Кирико, Клее, Миро, Эрнстов, Кандинских, Танги, Дали, Глезов и Делоне и большое количество Пикассо. Я позавидовала его коллекции кубизма, но в отношении более поздних вещей ему было далеко до меня. Я бы даже сказала, что начала свою коллекцию с того места, где он остановился

Максу нравился Музей естественной истории. Его приводили в восторг математические объекты, до которых, по его заявлению, Певзнеру было далеко. Еще он обожал Музей американских индейцев, или Центр Хея, куда нас сводил Бретон. Там хранилась лучшая коллекция искусства Британской Колумбии, Аляски, Океании, Индии, доколумбового искусства и искусства индейцев майя.

Леже 1919 года, Хуан Грис, несколько работ Домелы, Джон Феррен, Колдер, Делоне

Пикассо, Брака, Леже, Дали, Руссо, Арпа, Танги и Колдера, но ни одного Кандинского.

Вот какие картины Лувр счел недостойными: Кандинский, несколько Клее и Пикабиа, Брак кубического периода, Грис, Леже, Глез, Маркусси, Делоне, футуристы Северини и Балла, Ван Дусбург и Мондриан периода «Де Стейл». Из сюрреализма в моей коллекции были представлены Миро, Макс Эрнст, де Кирико, Танги, Дали, Магритт и Браунер. Скульптуры они даже не рассматривали, хотя среди них были работы Бранкузи, Липшица, Лорана, Певзнера, Джакометти, Мура и Арпа.

Генри Мур был очень простым, прямолинейным мужчиной из Йоркшира,

Через Марселя я узнала Жана Арпа, скульптора, изумительного поэта и занятнейшего человека. Он повез меня в Медон, чтобы показать модернистский дом, который он построил для себя и своей жены Софи.

Я не знаю». Он всегда знал. Поскольку никто не мог соответствовать его поразительному интеллекту, ему было скучно разговаривать с большинством людей. Как следствие, он был очень одинок. Он знал, какими наделен талантами, и чувствовал вину за то, что не использует их. Его мучила его неспособность писать, и от этого он больше и больше пил. Все время, что я была с ним, я поражалась параличу его воли. Этот паралич неуклонно завладевал им, и под конец он едва мог заставить себя делать простейшие вещи.

Джон не просто любил женщин – он понимал их. Он всегда говорил: «Бедные женщины», – как будто полагается особое сочувствие за то, что им не повезло родиться неправильного пола. Он чувствовал мысли окружающих, поэтому ему было тяжело находиться в помещении с людьми разного склада. По этой причине он с чрезвычайной осторожностью выбирал, кого приглашать вместе. Он обладал удивительным даром видеть в людях их лучшие качества. Большую часть времени он проводил за чтением, и я ни у кого до этого не встречала критических способностей подобного уровня. Он оказывал неоценимую помощь своим друзьям-писателям, которые безоговорочно принимали его советы и критику. Он ни к чему не относился как к данности. Он во всем мог разглядеть глубинный смысл. Он знал, почему писатели пишут так, как они пишут, почему режиссеры так снимают свои фильмы, а художники так рисуют свои картины. Рядом с ним ты чувствовал себя в некоем непостижимом пятом измерении. Я даже не подозревала о существовании тех вещей, которые занимали его мысли. Он был единственным человеком, который мог мне дать удовлетворительный ответ на любой вопрос. Он никогда не говорил: