III. О первом щенке

Первый щенок до вечера карабкается когтями по корням, под высотой. У перевала на вой снизу он выглядывает, обрызгиваясь, из мокрых листьев и видит море. А на земле, в темноте, между крышами поселка, различает беготню. По холмистому берегу под черным телом щенка солдаты тащат из разбитых стен, звенящих стеклами, через ворота вещи; перебрасывают через заборы сено, волокут на веревках телят, и головы у телят выставлены вперед.

А дальше, на воде, вытянув шею в складках, щенок видит десяток барок в огнях. То к одной, то к другой в беспорядке подходят лодки и толпятся вокруг, поднимаясь на воде. Люди в них мостятся к бортам, перебрасывают и втаскивают наверх мешки, живых овец и телят с ревом, и гребут обратно.

Щенок, ища сухого места, навостряет уши на крики и опять смотрит, опираясь о стволы, царапая кору.

Внизу в деревне темнеет. Сыпятся из окон стекла, солдаты выбивают рамы, продирают мешки в осколках; мятый самовар катится в канаву. Старуху волокут на сундуке. В двух концах мигнули выстрелы. Вслед за их стуком зашумел крик. Солдаты подбираются через овраги и тащат на спинах мясо, путаясь в высокой траве, – ободранных овец с окостеневшими ногами, пестрых как фасоль, с разрывами жира, – и валят на брезенты, в лодки. Не отрываясь от них, щенок вертится в опавших листьях у обрыва, проваливаясь лапами. Яма под ним глубиной в рост. Крест-накрест, торча из ее боков, висят обросшие землей корни, а на самом дне блестит вода.

Он заглянул туда, нет ли пищи? Только он лег, чтоб заснуть, как по тонкой косе – видно по песку – замелькал бегущий в белой рубашке, а за ним, растянувшись, трое в шинелях.

Четверо со скачущим промежутком приближаются к подъему. Рубашка лезет в сосны босыми ногами и руками, хватаясь левой, опираясь на локоть правой, в которой что-то крепко держит. Солдаты еще внизу, последний отстает и кричит вдогонку; зовет; махнул и побежал обратно.

Второй на крик оглянулся вниз, зашатался, прыгая на ребрах сапог, хватаясь равновесия, поскользнулся на хвойных иглах и поехал назад по склону в ветках, сбивая капли; ударился о ствол и минуту сидит, ругаясь вслед, задравши ноги из скомканной шинели.

А первый почти догнал, живо дыша, ломая сучья – руками сквозь листья, – паренька, всползающего без оглядки.

Тот слышит за собой и кричит на помощь каким-то ржавым писком, но не перестает взбираться наверх, царапаясь пальцами в мокрой земле, почти до самого щенка.

Уже видна у него под носом сопля, закрывшие лоб волосы и побледневшее лицо в веснушках с испуганными глазами. А в руке голый петух без головы. Тут солдат поймал его за ногу и потащил вниз; сучок под рукой обломился, а солдат, утвердившись на уступе, закрутил воротником шею так, что откинутая голова треснула и мальчик вытянулся всем телом. Солдат – натянулась кожа на сгибах пальцев, кости побелели на кисти – закручивает сильнее мокрый ворот, вытянув ситец, под ногтями ткань разошлась треща, и парнишка вылез плечом, выдираясь руками из рубахи, но закручена у горла. Солдат держит левой рукой, правой всаживает ему в рот петуха. Мальчик отклоняется, туго ворочая головой, но петух норовит в рот, мажет по зубам. Он отталкивает рукой и хрипит, и хватает солдата за рукав. Оба только дышат тяжело. Наконец солдат, замахнувшись, дает ему еще по голове петухом и говорит сквозь одышку:

– Вот тебе, б...., сука, а теперь кушай, кушай, не воротись!

Он отставляет руку, которой держит пойманного, чтоб было побольше размаху, и удачно попадает петухом в нос и в зубы.

Мальчик откидывается и кричит, как у колодца ворот, особенно от страха. У него из разбитой губы и из носу, перевивая соплю, вытекает кровь, он вырывается. Однако солдат зажал крепче и, тряхнувши, задел за ветку, разорвал по ребру сучком, а на крики вверх между сосен вылез кусочек неба. Издали только птица. Это тебе не шишки, не столько пить, сколько лизать капли. Лукаво в пыли выбирать желтый цвет из зелени, венки на заборе, по шее со слезами в сметану, и опять петухом, так что совсем осипло.

Мальчик перебирает босыми ногами и рвет рукав шинели. Солдат дает широкой горстью последний раз, бросает на землю и сбивает сапогом на несколько шагов вниз. Мальчик упал удачно на руки, полуползет, вскакивает и поднимается бежать. Тогда оставивший было это дело солдат опять прыгает за ним, только чтоб крикнуть для страху. Но мальчик, ошалев, босиком легко взбирается по стволу кривоватой сосны и там – с ветки на ветку.

Солдат, держа петуха, спускается не торопясь к дереву и, задравши голову, кричит:

– Где Настя? Куда вы ее девали?

А мальчик, захлебываясь плачем, с напряженным лицом расчистил ветки, плюнул сверху и кричит ему:

– Сам вор, дерьмо, я тебе попомню!

На это солдат остановился, взялся за сосну и с трудом полез. Мальчик кричит: «А что я, я не знаю, где Настя!» – и лезет выше и выше, выглядывая, где тонкие сучья, а солдат бормочет: «Подожди, я тебе дам духу», и совсем от него близко, качаясь со стволом, тянет руку за его ногой. Мальчик подбирает ноги и у самого неба отползает от ствола по ветке.

Солдат глядит вниз на плетенку сучьев, пробует ветку, бьет сапогом, чтоб сломать, вытягивает руку, не может достать, нет ножа, чтоб срезать. Молчащий мальчик глядит на него, выпучив глаза, мало что понимая.

Вдруг он съежился, глаза изменились; не меняя места, он глядит назад за спину солдата. Он вытянул руку, показывая на что-то сзади, и завизжал своим скрипучим голосом, с ужасом глядя туда так страшно, что солдат оглянулся, выпустив ствол из рук, рванулся опять уцепиться, но сапоги соскользнули с ветки, и, ударяясь о нижние, он пролетел через иглы, в последний раз схватился за одну из ветвей, но силой удара сорвал шелуху и упал на землю с коротким хрустом. В этот момент он крикнул и продолжает стонать.

Щенок, унюхав петуха, оставленного тут же под деревом, нерешительно вылез из ямы, спускается к петуху, но сверху ему в спину попадает большая шишка.

Он, не выходя из кустов, испуганно поджимает зад и видит, что мальчик, качаясь наверху, метит шишками в солдата: они то попадают, то вокруг хлопают мимо. Солдат подтягивается к стволу, отдыхая, носом к земле.

«Зачем ногой?» – он сжимает рукой пучки травы, пальцы работают; от плеча к лопаткам без боли; приподнимается на локтях и хочет встать. «Только бы вернуться, надо бежать», – но неподвижную ногу защемило, как клин, колодой; он не верит боли, но ползти нельзя, и напрасно пробует подняться.

Мальчик, сидя над ним, попал несколько раз ему в голову, но слезать боится, так как солдат косит вверх, лежа у самого дерева. Иногда кажется, он без сознания, но вдруг говорит, найдя его в просвете:

– Колька, беги, позови ребят, я тебе отдам ремень.

Мальчик послушно лезет вниз и прыгает на землю возле солдата. Тот поворачивает голову и пробует достать до него, но останавливается и довольно долго и со стоном переворачивается навзничь. Испуганный мальчик отпрянул и, видно, хочет идти вниз, но задерживается и потихоньку оглядывается вокруг. Солдат уговаривает:

– Только приведи наших, дам ремень, и обойму дам, только приведи наших. Ну, беги.

– С патронами? – спрашивает мальчик.

– С патронами.

– А бить не будешь?

– Что, не веришь? Не видишь, ногу сломал.

Мальчик наклонился над ним, слушая. Солдат поворачивает на него глаза. Мальчик глядит ему на руки, нагнув голову, и видит уже давно лежащего рядом с ним петуха. Он быстро хватает за лапу и прыгает назад, но солдат успел поймать его ногу, подкосил, подтянул к себе, так что он проехал спиной по земле, и шепчет:

– Ты так! Так я ж тебя расшибу о ствол…

И он душит мальчика петух выпадает из рук, и, напрягши силы, поднимает его, чтоб ударить об дерево. Мальчик кричит ему:

– Пустите, дядя, я приведу, ей-богу приведу солдат!

Солдат останавливается. Мальчик с плачем спрашивает:

– А ремень дадите?

Это его убеждает, он отпускает мальчишку и хлопает рукой по ремню. Хочет сказать «дам!», но вместо этого стонет.

Мальчик убегает вниз, но возвращается, берет петуха, лежащего далеко от солдата, и говорит ему, следя и как будто чего-то ожидая:

– Снимите ремень, а то я не пойду, может, еще врете.

Солдат лезет под шинель и убеждает плачущим голосом:

– Ты что, дурак, не понимаешь? Человек ногу сломал. Знаешь, чего стоит своя жизнь? На хуя мне сдался этот паршивый петух. Я тебя вижу как в первый раз. Беги в деревню, чтоб сейчас же шли. А ремня мне сейчас не снять, – и бормочет про себя, сжимая руку под полой. – Скажи, человек умирает.

Мальчик отступил и, подумавши, говорит:

– Нет, лучше я пойду себе с петухом, а вы тут, дядя, как хотите. А ремень бы я взял. Я б вам поверил, если б вы мне поверили, я бы десять раз сбегал. – И он опять выжидательно смотрит. Тогда солдат, расстегнув кобуру, направляет на него черное дуло и говорит:

– Стой, дерьмо!

Побледневший мальчик убегает, не сходя с места. Солдат спрашивает:

– Где Настя?

– Пропала Настя, не знаю.

– Скажи где, а то убью! Это видал?

– Не знаю я… наверху…

– Где еще наверху? Здесь?

Мальчик улыбается:

– Нет, откуда здесь. Там, на чердаке.

Солдат говорит мальчику, что и сам уползет, только трудно. И если он не позовет, то там, в деревне, он его порешит, а Настю и сам найдет. Солдат сжимает зубы и скрипит ими:

– Беги, приведи их! Пойдешь?

– Пойду…

– Нет, сволочь, не пойдешь! – И солдат стреляет в мальчика.

С железным звоном и криком тот падает на живот и корчится, коленки к подбородку. Солдат пробует ползти. Боль одолевает его, он еще тянется и переворачивается, то же делает и мальчик, повторяя его движения, подползая к нему и пищит:

– Дядя, за что вы меня убили, – и зарывается телом в землю.

Солдат, не замечая его, старается уползти вниз и разглядеть в сумерках, что делается в деревне, волоча ногу, упираясь руками в землю: кричать напрасно, он шарит в траве, а затем припадает и уткнулся рядом, видно, без сознания.

Вдруг с шорохом мальчик удивительно прытко прыгает к нему хватает лежащий в траве револьвер, рукояткой, охваченной светлой сталью, бьет солдата по голове и отскакивает, потом подходит опять, заглядывая в глаза вытянувшемуся солдату и, наведя дуло для верности на его грудь и держа револьвер обеими руками, стреляет четыре раза, разглядывая после каждого – что случилось? Мальчик долго нажимает пятый раз, но патроны израсходованы. Затем быстро подбирает, шаря в темноте петуха, отыскивает гильзы и убегает, ссыпаясь вниз по склону.

Щенок выползает из листьев, обнюхивает солдата; грязные широкие пальцы окостенели; щенок обходит его руки и ноги, слышит запах петуха и давится голодной слюной.

Внизу на улице сверкнули огни и задвигались сквозь качнувшиеся ветки. На его шерсть капнула капля. Совсем потемнело, и зашумел дождь.

Повертевшись, он задрал ногу и попал струей в ладонь убитому. Он побежал вниз.

Дождь усилился. Продрогший щенок заполз под куст, свернулся, больно касаясь спиной твердых сучков, и заснул под лапой ели, где сухо, иглы, мох и паутина.

Глубокий сон прерывается холодом, а может, криками снизу. Это с фонарями к осевшим бортам подходят последние лодки. Вверх по наскоро сколоченным мосткам тянут четырех коров за рога веревками, подпирая в бока шестами. Поверх уложенных мешков, распертых картошкой, натягивают брезент, барки закрываются низким от дождя дымом, лодки плещут веслами, и в двух местах скрипят лебедками самодельные стрелы. В темной деревне тихо. А на мостках, выдающихся в море, толкутся фонарные огни.

Дождь притих. Щенок вылезает из куста. В слабом свете поверх черных сосен желтеет открытое море необычайно глубокого и холодного вида. Щенок моргает белыми бровями. Он лижет, с трудом отыскав, красную бруснику по капле и пробует спуститься, но в темноте оступается лапой в пустоту, кое-как цепляется задними ногами и пятится. Сжавшись от холода, вдавивши дряблые кости, он досыпает остаток ночи. Скоро вскакивает и ждет, не решаясь.

Глядя сквозь туман на холмы, на разрытую землю внизу, на то, как стало тихо, на барки, едва различимые перед восходом солнца, он вынюхивает пищу. Она представляется ему. У него глаза блестят от жадности, язык валится из пасти, слюна стекает в глотку. Невниманье закрывает крутизну, нетерпение укрепляет когти.

Он спускается в оползающую глину, падает на передние лапы, скользит по стеклянной коре лежащих берез – чем ниже, тем холоднее сырость, но он этого не чувствует. Он спешит на запах от походных кухонь, которые дымят на барках, и входит в воду по щиколотку.

Между источенных камней водоросли бьют и путаются вокруг его лап, покрасневших сквозь белую шерсть. Пот стекает с красных пальцев и уносится водой, грудь вмещает бочку воздуха, ноздри дрожат, так как туман понемногу поднимается, и щенок видит барки, наполненные людьми, с массой составленных повозок, ящиков, мешков и так далее, с дымящими кухонными трубами, их то и дело закрывает бегущая на него вода. Он плывет вперед к близкой барке, часто загребая лапами в прозрачной воде.

Он выбивается из сил, перебирающие лапы мертвит и ломит холод. Барки не приближаются, вдруг ему видится, что две задвинулись за выдающиеся в море мостки у поселка, за ними третья. Все меняют положение, отодвигаются в море и, растянувшись, опять показываются, но уже далеко.

Щенок догоняет через воду, вытягивая вверх морду. На секунду он выскакивает, поднатужась, грудью из воды, собрав все силы, на четыре лапы, чтоб бежать по поверхности. Но этого не случилось. Он тонет в глубину и в ужасе – «выбраться!» – отталкивается ногами, вверх.

Только его вынесло на свет, волна переворачивает его навзничь и относит назад. Он направляется к берегу с одним желанием вернуться, добраться, не хлебнуть.

Помутненный, он царапается по песку под ледяным дождем до жидких кустов и трясется всем телом.

Ненадолго глянуло слабое солнце. Из поселка, закрытого холмом, ничего не слышно. Видно, солдаты уплыли и там разбираются, что осталось.