– Я верил в ваше великое сердце, ваше величество! – воскликнул Ласский, вскакивая с диванчика и опускаясь на колено. – Только вы, только ваше благородство!

– Хорошо, я напишу султану и попрошу о вас.

– Как я сожалею, ваше величество, что у меня нет подарков, равных моей благодарности. Я спешил с этой вестью к падишаху, и моя посольская ноша была слишком легкой.

– Нет лучшей ноши в дороге, чем здравый разум, не правда ли?

– О, да, ваше величество, стократно да!

История с Ласским немного развеселила Роксолану. Она передала кизляр-аге, чтобы тот назавтра привел к ней посланца из Венеции. Все равно ведь Ибрагим не отступится, будет напоминать о посланце, ибо тот, наверное, подкупил великого евнуха, надеясь получить от султанши нечто большее. А что он мог получить от нее? И от кого посланец? И почему такой таинственный?

Когда увидела венецианца, отбросила всякие предположения о его таинственности. Ибо таинственность никак не шла этому грубому огромному человеку с черной разбойничьей бородой, с дерзкими глазами, громоподобным голосом, который он тщетно пытался приглушить, отвечая на вопросы султанши.

Сесть он не решился, оставался стоять у двери, где рядом с ним стоял такой же здоровенный кизляр-ага Ибрагим, послание своего хозяина передал Роксолане через служанку, которую султанша вызвала, щелкнув пальцами, кланялся неуклюже и смешно, но колено не преклонил перед властительницей, как ни пригибал его шею Ибрагим.

– Ваше величество, – гудел венецианец, – послан к вам преславным и величественным королем всех поэтов, обладателем золотого бриллиантового пера синьором Пьетро Аретино, именуемым оракулом истины и секретарем мира.

– Я не слыхала о таком, – простодушно призналась Роксолана. – Как зовут вашего повелителя?

– Пьетро Аретино, ваше величество. Его знает весь мир, и мраморные ступеньки его дома в Венеции истерты больше, чем мостовая Капитолия колесами триумфальных колесниц.

– И чего же хочет этот славный человек от меня?

– Он передал вам послание, ваше величество.

– Ты можешь заверить, что в нем нет ничего оскорбительного для его величества султана и для меня?

– Мне велено ждать ответа, следовательно, там не может быть ничего плохого, ваше величество.

Тогда Роксолана щелкнула пальцами, в покое появилась молодая служанка, подлетела к великану, тот из складок своей широченной одежды извлек серебряный, весь в художественной чеканке футляр с подвешенной к нему большой золотой медалью и, поцеловав медаль, передал девушке.

Роксолана взяла футляр, некоторое время рассматривала рельефы на нем на тему о Диане и беззаботном пастухе Актеоне, который засмотрелся на спящую богиню и за это был превращен ею в оленя и затравлен ее псами. Работа в самом деле была исполнена мастерски. Венецианец заметил, что футляр понравился султанше, пробормотал:

– Это работа непревзойденного Бенвенуто Челлини. Медаль тоже.

– Наш друг Луиджи Грити заказывал у маэстро Челлини монеты его величества Сулеймана, – сказала Роксолана. – Уже тогда мы убедились в его непревзойденном мастерстве. Теперь вижу, его рука стала еще увереннее, а глаз острее.

На медали был изображен бородатый, длинноносый человек, чем-то похожий на посланца. Он сидел с книгой в руках на резном стуле, а перед ним стоял вооруженный человек в сопровождении слуг и подавал ему драгоценный сосуд с круговой надписью: «Властелины, собирающие дань с народов, приносят дань своему слуге».

– Кто этот бородатый? – поинтересовалась Роксолана. – Это, наверное, и есть синьор Пьетро Аретино?

– Да, ваше величество, это сам маэстро. Точно такую же медаль, только бронзовую, а не золотую, он послал адмиралу султана Сулеймана, грозе всех морей Хайреддину Барбароссе, и тот отплатил щедрыми дарами.

Роксолана открыла футляр, достала оттуда шелковый свиток, развернула его. Написано было по-итальянски. Начала читать и не смогла удержаться от улыбки.

Аретино писал:

«Я начал издавать свои письма к прославленнейшим личностям мира, уже издал один том, но с огромной душевной скорбью обнаружил, что до сих пор еще не написал письма Вам, несравненная султанша Роксолана. Если бы я не боялся встревожить воздух вашей скромности золотыми облаками почестей, которые вам принадлежат, я не мог бы удержаться от того, чтобы не распространить на окна здания славы тех мировых одеяний, которыми рука хвалы украшает спину имен, дарованных молвой прекрасным созданиям. Ваш непобедимый дух привлекает меня безмерно, ибо, как и вы, я горжусь тем, что всем, чего достиг в жизни, я обязан самому себе и ни в чем не могу считаться чьим-нибудь должником. Я писал императору Карлу и императрице Изабелле, королям Франциску и Генриху Английскому, обо мне говорят при дворе персидского шаха, меня называют божественным и удивительным и бичом властелинов. Джованни Медичи назвал меня чудом природы, Микеланджело синьором братания, герцоги Мантуи, Флоренции и Урбино – сердечным другом. Мои произведения для жизни необходимее проповедей, ибо проповеди приводят на путь праведный людей простых, а мои произведения – людей высокопоставленных. Я принес правду во дворцы властелинов, наполнил ею их слух, несмотря на лесть и вопреки лжи. Мое перо, вооруженное предостережениями, достигло того, что люди могущественные смирились, а острословы признали его с вынужденной вежливостью, которую они ненавидят больше, чем неудобства. Поэтому простые люди должны любить меня, ибо я всегда ценой крови воевал за мужество и лишь благодаря этому оно ныне одето в парчу, пьет из золотых бокалов, украшается драгоценными камнями, имеет деньги, выезжает, как королева, окруженная слугами, как императрица, и почетом, как богиня».

Роксолана посмотрела на венецианца. Тот даже не следил за выражением ее лица – столь был уверен в воздействии послания. Наверное, уже не впервые возил он подобные шелковые свитки, возвращаясь нагруженный царскими подарками. Но ведь она не царица! Почему это Аретино не писал ей тогда, когда она томилась в безвестности султанского гарема? Может, не знал о ней ничего, как не знал и весь мир? Тогда зачем же хвалится своей непревзойденной проницательностью ума?

Аретино писал:

«Какие колоссы из серебра и золота, не говоря уже о колоссах, сделанных из бронзы и мрамора, могут сравниться с теми статуями, которые я воздвиг папе Юлию, императору Карлу, королеве Екатерине, герцогу Франческо? Они вечны, как солнце.

Вершина радости существования – любовь. Вы жрица любви, и я приветствую вас так же, как самых роскошных красавиц земли и неба и как девочек – мессаре, удовлетворяющих все мои желания.

Я живу потом чернил, свет которых не может быть погашен ветром озлобления, не может быть затемнен тучей зависти. К подножию моего трона величайшие властители слагают золото, цепи, чаши, роскошные ткани, богатую одежду для меня и украшения для моих аретинянок, изысканные вина и райские плоды, все, чем богата щедрость. Но для моей неудержимой расточительности не хватило бы монет всего мира. Если бы даже египетские пирамиды служили мне рентой, я пустил бы их в оборот. А потому лишь бы нам жить, а все остальное – шутка.

Я в восторге от вашего непобедимого духа…»

Роксолана свернула шелк, отдала служанке, кивнула посланцу:

– Ответ передаст вам Ибрагим.

Венецианец попятился из покоев, а она смотрела на его широкую черную, как у Аретино на медали, бороду и смеялась в душе. Уже придумала, как отомстить хвастливому венецианцу и его посланнику. Он смеется над всеми властелинами Европы, а она посмеется над ним. Могла бы еще понять и простить лесть, вызванную страхом, но за плату?! Вишь, даже капудан-паша султана Хайреддин поддался на лесть и одарил этого велеречивого хвастуна награбленным золотом. Она никого не грабила и не намерена этого делать. Напрасные надежды. И напрасно послушный посланец Аретино тратил деньги на подкуп кизляр-аги. Роксолане почему-то вспомнился бывший султанский имрахор Рустем с его мрачными остротами. Тот бы сказал: «Еще речки не видно, а он уже штаны подвернул». Рустем из маленького, привезенного из Боснии раба дошел да начальника султанских конюшен, затем был дарован ему титул паши, и уже был бы он, наверное, визирем, если бы Ибрагим во время персидского похода не вспомнил о нем – вспомнил, как любил Рустема султан за его безжалостный юмор и беспощадный язык, и поскорее дал Рустему санджак на крайнем востоке империи где-то возле Армении, в диких горах, среди камней и снегов. Хитрый Ибрагим устранял всех любимцев султана, чтобы самому нераздельно владеть душой падишаха. Если бы сила да воля, он и ее устранил бы и уничтожил. Но как она могла забыть о Рустеме? Вот человек, рожденный для султанского дивана! Гасана уже недостаточно, ей нужны более влиятельные и могущественные помощники, ибо теперь ее помощники – это помощники султана.

Пока не забыла, поскорее написала султану в Эдирне о Рустем-паше, приложив к письму локон своих волос. Затем принялась за письмо к Пьетро Аретино.

«Мы доводим до сведения синьора Аретино, – писала она, – что посланец Ваш прибыл в нашу лучезарную столицу и вручил нам Ваше послание, и всевышний свидетель тому, сколько радости и утехи принесло нашему сердцу Ваше пламенное слово. Мы внимательно изучили Ваше письмо и прониклись уважением к Вашим способностям и к Вашему мужеству, за которое Вы так доблестно сражаетесь. Так вот, это воля бога, которой Вы должны покориться и согласиться с его приговором и повелением. Вот поэтому мы написали Вам это дружеское письмо и посылаем его к подножью золотого трона Вашей славы через слугу Вашего, который прибыл к нам с божьей помощью и отправится с божьим покровительством здоровым и невредимым. В конце концов, я не знаю, что Вам еще сказать такое, что составляло бы тайну для Вашего высокого ума. В знак дружбы и для того, чтобы это письмо не оказалось пустым, принесшим Вам душевное беспокойство, я посылаю Вам две пары штанов, расшитых золотом сзади и спереди, и шесть носовых платков из тончайшего шелка, а также полотенце, все в одном свертке.

На этом желаю Вам здоровья и расцвета Вашего необыкновенного таланта.

Покорнейшая слуга Х а с е к и С у л т а н ш а».

Письмо и пакет для Пьетро Аретино отправила с Ибрагимом, смеясь в душе над «секретарем мира» и представляя, как появится он перед своими мессаре в османских шароварах, расшитых золотом в неприличнейших местах. Посмеяться над своей выдумкой ей не с кем было. Вот если бы в самом деле был здесь Рустем-паша, тот бы сказал: «Пускай носит на здоровье. Благочестие таится в шароварах». Этот человек насмехался над всем миром. Платил миру ненавистью за то, что османский эмин еще ребенком затолкал его в переметную суму и привез в Стамбул, бросив на конюшне, среди лошадей, где мальчишка должен был жить или умереть, где он рос, лишенный всего человеческого. Вырос таким разъяренным, что когда его укусил султанский конь, он укусил коня! Казалось, с уважением относился разве лишь к падишаху да к Роксолане, и не за то, что она султанша, а за ее происхождение. Сам предложил султану, что обучит Роксолану верховой езде. Это было еще в то время, когда у нее не было власти, при жизни валиде и Ибрагима. Какой шум поднялся тогда при дворе! Даже великий муфтий заметил султану, что такой поступок султанской жены не согласуется с шариатом. А что ей за дело до их законов? Может, в крови у нее дикая ярость скифов и мужество амазонок? Может, родилась она, чтобы скакать на коне по степям, а не изнывать за деревянными решетками Топкапы, пусть и позолоченными?

Рустем тогда сказал: «Обычай всех преступников – не спрашивать человека о будущем и никогда не обращать внимания на прошлое. А что такое человек без прошлого? Ободранный и голый, будто нищий возле мечети».

Он должен был приехать и обучить Михримах верховой езде. От общения с такими людьми, как Рустем, ощутимее становится сама суть жизни. Как она могла забыть о нем, как могла?