Цитаты из книг автора «Павел Загребельный»

человек ведь измеряется не только собственной сущностью, но и окружением, всем производным от времени, места, происхождения.

Что-то давало ей силы идти все дальше и дальше, не останавливаясь, не удовлетворяясь тем, что уже имела, проявляя алчность, но не к обычной тщете, не к драгоценностям, не к зримым доказательствам султановой привязанности к ней, а прежде всего ко всему тому, что обогащало и развивало ее

«Не следует совать палки в колеса судьбы».

Вычерпывается и самый глубокий колодец.

Дважды сказанное уже не требует подтверждений.

«Ведь человек создан колеблющимся, когда коснется его зло – печалящимся, а когда коснется его добро – недоступным…»

Намерение ценно, пока оно еще не потускнело, когда оно идет от горения души и не имеет на себе ничего от холодного разума.

Величие человека в спокойствии, а спокойствие в терпеливости и медлительности. Без промедления следует расправляться только с врагами.

Хуррем не думала о смерти и не боялась ее. Смерть не для нее и не для ее дитятка. То для других, прежде всего для мужчин. Это они живут с мыслью о смерти, постоянной и неизбежной, для них она бывает пышной или никакой, а то и позорной. Женщины не умирают. Они просто исчезают, как птицы, цветы или облачка под солнцем. После себя оставляют детей, жизнь, целый мир. Всегда носят этот мир в себе, наполнены им и переполнены, потому и всемогущи. Но открывается это лишь немногим, и открывается не само по себе, а в муках, ограничениях, в нечеловеческом напряжении. Разве она за свои муки не заслужила счастья?

Сулейман отставил чашу, прижал руку к сердцу: – Я сказал: «Мальчик Шамуна, ты не из Дамаска?» Ох! Ох! Ибрагим, улыбаясь, медленно покачал головой: – «Нет! Нет! Родом я не из Дамаска, а из Халеба». Ох! Ох! Один спрашивает, другой отвечает, обязанности распределены давно и твердо, распределение это еще больше укрепилось после вступления Сулеймана на престол, в сущности, Ибрагим своим положением Сулейманова любимца и наперсника обязан был тому обстоятельству, что никогда не давал воли своей врожденной наглости, умел сдерживаться, к тому же делал это незаметно, всегда уступая своему повелителю первое место и всячески склонял того к мысли, будто они во всем равны и никто из них в этих ночных беседах не имеет никаких преимуществ. После песенки дервишей можно было бы почитать что-нибудь из скабрезной поэмы Джафара Челеби или из хмельных стихов Ильяса Ревани, но начинать должен был султан, а если уж не начинать, то хотя бы намеком показать Ибрагиму, чего он от него ждет. – Ты забыл обо мне, – укоризненно произнес Сулейман. – Я скорее забыл бы собственное имя, ваше величество, – всплеснул руками Ибрагим, искренне обиженный таким упреком. – Разве может сравниться нудный султан со сладкой Кисайей? – прищурил глаз Сулейман, склоняя Ибрагима к простецкой игривости, в которой находил отдых от постоянного напряжения власти.