Девочка с пирсингом

В самом деле – не забацать ли любовный романчик? Тем более что Вика действительно меня кое в чем поднатаскала – низкий ей поклон! Не пойму только, кто из нас чей секретарь?

Но пора рассказать, как я познакомился с Викой. История странная, и я бы сам в нее не поверил, если бы она не случилась в действительности и не изменила бы так круто мою жизнь.

Вика ворвалась… Нет, неудачное слово… Вика нахально, но как-то естественно вошла в мою жизнь полгода назад и успела обосноваться в ней, словно была прописана от рождения…

В квартиру-студию в центре Москвы я влюбился с первого взгляда и снял ее сперва как убежище, куда можно на время сбежать из семьи – от слишком частых скандалов с Тамарой и от слишком выразительного молчания сына Максима, – но вскоре перебрался сюда надолго, если не навсегда. К тому же и мой новый психотерапевт посоветовал сменить обстановку. Тогда-то Вика появилась в моей жизни и поселилась не только в ней, но и в моей уютной берлоге.

Вот ее портрет. Ничего особенного. Прямые соломенные волосы и большие выразительные каштановые глаза. Детское, слегка конопатое у переносицы личико. Узкие плечики. Небольшая, но заметная грудь. Дальше – из другой оперы. Слишком широкие бедра и полноватые ноги. Словно ее слепили из двух женщин. Сверху – Рафаэль, внизу – Рубенс. Сверху – Модильяни, внизу – Ренуар. Кстати, хорошее сравнение, надо бы где-то использовать.

Почему я начинаю с ее тела? Как-то Вика насмешливо сказала мне: «Все вы, мужчины, одинаковы: смотрите в глаза, а лезете под юбку». Она еще ребенок и выразилась неточно. На самом деле мы не обязательно сразу лезем женщине под юбку. Но, конечно, смотрим. Под нее. Даже когда смотрим прямо в глаза.

При этом Вика, пожалуй, сексапильна. Как бы две в одной. Ребенок и зрелая женщина. Это провоцирует мужские фантазии. Не только мои – я заметил, как смотрят на нее другие мужчины. И ей, черт возьми, это небезразлично!

Теперь ее психологический портрет. Тут она для меня полная загадка. Иногда она кажется совсем глупенькой, но это не так. Она неглупа и, пожалуй, остроумна, хотя всегда на грани фола. Она самостоятельна. Принципиально не берет у меня деньги, только на продукты. Неплохо готовит и вообще недурная хозяйка. Поселившись у меня, она через неделю, не спросив моего согласия, выставила за дверь приходящую домработницу с высокой репутацией. Та ушла с выплаченной вперед за полгода зарплатой, оставив на столе записку в стиле домработниц с высокой репутацией:

«Ваша girlfriend заявила мне, что не потерпит в своем доме другую женщину. Когда вы ее прогоните, дайте мне знать. Может быть, я вернусь к вам, но уже на других условиях».

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю. – Какое ты имела на это право? Ты не представляешь, во что мне обошлась эта женщина!

– Фу! – фыркает Вика. – Неужели эта старая Тортилла чего-то стоит?

– Не отвечай вопросом на вопрос! – рявкаю я. – Может, ты ревнуешь меня к ней?

– Не знала, что ты любишь женщин, которые не бреют усы.

– Усы? – удивляюсь я. – Не заметил.

– Ты вообще ничего и никого не замечаешь, кроме себя.

– Послушай, Вика, – миролюбиво говорю я, – у меня определенный круг знакомых. В нашем кругу принято нанимать домработниц с высокой репутацией.

– Тебе нужна ее репутация или чистые полы?

– А она плохо моет полы?

– Она моет их шваброй! А посуду – в желтых перчатках, фу!

– А как нужно мыть полы?

– Ручками и тряпкой! И не с гордо поднятой головой, а с высоко задранной попой.

– И ты так делаешь? Хотелось бы взглянуть!

– Даже не мечтай!

Вика никогда не убирается при мне. В выходные она грубо выгоняет меня на час-полтора прогуляться с собакой.

– Но у меня нет собаки!

– Так заведи!

Я не сопротивляюсь. Должен признать, что с появлением Вики моя конура преобразилась в лучшую сторону, а как – не понимаю. Что-то она перевесила, переставила, передвинула, что-то выбросила… И все оказалось на своих местах. При этом у нее хватает такта ничего не трогать в моем кабинете. Но теперь я постоянно ловлю себя на мысли, что мне куда приятнее спускаться с антресоли в гостиную, чем наоборот. Дело в том, что моя студия – не совсем студия. От студии в ней только кабинет на антресоли, откуда видна гостиная. Но есть еще и отдельная спальная комната, и отдельная кухня с закрывающейся дверью. Этим мне квартира и понравилась. Я ненавижу, когда кухня соединяется с гостиной! Они бы еще туалет с ней соединили. С другой стороны, мне нравится, что кабинет не замкнут со всех сторон. Легкая клаустрофобия у меня все-таки наличествует.

– Объясни, как ты это сделала? – спрашиваю.

– У тебя нет пространственного воображения, – говорит она. – Поэтому я не могу читать твои романы. В них слишком много слов, и они расставлены не в том порядке.

– А ты бы их расставила иначе?

– Да! Однажды я так и сделаю!

Мы с ней часто ругаемся.

Когда она в первый раз пыталась от меня уйти, я, не скрою, испугался. Просил ее остаться. Понимал, что выгляжу при этом глупо и жалко, но просил остаться. В это время она собирала мамин чемоданчик. Кстати, почему я решил, что это именно мамин чемоданчик? Наверное, потому, что он старый, с защелкивающимися застежками, сейчас таких не делают. Вика нервно швыряла на дно трусики и лифчики, чтобы я это видел. Это было наивно и по-детски, но я испугался. Однако выдержал характер, вызвал такси, не спросил адреса и заплатил водителю с запасом вперед.

Ночью я не мог заснуть. Пытался что-то писать, но ничего не получалось. На следующий день я помчался в Центральный дом литераторов и надрался в хлам с одним экс-писателем из Переделкина. Вернулся поздно и увидел Вику сидящей на диване и поглощающей очередной женский роман.

Она уходила от меня трижды, но ни разу не возвращала мне ключи. Хотя, учитывая ее литературные вкусы, это было бы эффектно: бросить ключи мне под ноги и громко хлопнуть дверью. Правда, тогда при возвращении придется звонить в домофон и говорить что-то типа «это я», «пусти» и т. п. Словом, проходит два-три дня, и опять я вижу на диване Вику, читающую очередной любовный роман. Я делаю вид, что ничего не произошло.

У меня нет сомнения, что эта пигалица влюблена в меня. Впрочем, я стреляный воробей и знаю этих современных девочек. Они давно не мечтают о принцах, а хотят сразу заполучить королей. В ее глазах я – король. Мне пятьдесят, что для мужчины не возраст. Я не миллиардер, но и не беден. Смею также думать, что я хороший человек, незлой и неглупый. Я расстался с женой, и хотя не разводился с ней, но это вопрос решаемый. Мой сын уже взрослый. К тому же – и Вика про это знает – у меня есть дорогая недвижимость на Кипре, куда я могу уехать, если в России, как выражаются мои друзья-либералы, рванет. Так что с Викой мне все понятно.

Мне не понятно мое поведение…

Как-то я спросил ее об отце. Почему-то мне это было важно.

– Папа погиб год назад, – тихо сказала она. – Папа был очень добрый, но слабый человек. Вообще это не тема.

Беда в том, что в этой девочке я вижу кого угодно, кроме любовницы. Не случайно я спросил ее об отце. «Он был добрый, но слабый». Это многое объясняет. Она подсознательно видит во мне не только короля, но и отца. Правильного отца. Я живо представляю себе ее покойного родителя. Не вынес испытания девяностыми, потерял заработок, возможно, спился и погрузил семью в бедность. Погиб в автокатастрофе. «Это не тема». Вика его любила, но ей было стыдно за него. И вот она находит другого «папу». Говорят, девочки подсознательно влюблены в своих отцов. Не знаю, не имел опыта общения с дочерями. Тамара вышла за меня замуж двадцать лет назад (не по любви, а из жалости, но это отдельная история), восемнадцать лет назад родился Максим. Прекрасный парень, умница, гениальный юный программист, у него большое будущее. Но мне всегда хотелось иметь дочь.

Если это так, если Вика нашла папу, с которым можно еще и спать, и это не будет инцестом… Папа и муж в одном лице – это так удобно! Но вот фиг ей!

И все-таки когда же мы с ней познакомились?

В это лето в Москве стояла чудовищная жара. Горели торфяники в Подмосковье, и город заволокло дымом. Дым проникал даже в метро. Я бежал в деревню, в Тверскую область, к жене и ее родителям. Там было более или менее сносно дышать. Мы с тестем ловили лещей на Волге. Несмотря на жару, клев был обалденный, рыба перла из воды. Меня удивляло, что на ощупь рыба была теплой.

Тогда же у меня случился последний неожиданный секс с Тамарой. Хотя я и ушел от нее, но ее деревенские родители об этом не знали. Тамара в коротком халатике принесла мне в мансарду, где я подыхал от полуденного зноя, кувшин холодного морса – щедрый подарок от тещи. Я схватился за вожделенный кувшин и случайно задел рукой бедро жены. Тамара только что пришла из летнего душа и сама была холодная, как черничный морс. Даже какая-то зябкая, вся в пупырышках… И у меня закружилась голова…

Уходя, жена обернулась и насмешливо бросила:

– Ничего у нас не было, Иноземцев, запомни!

– Конечно, – сказал я.

Я был на рыбалке, когда позвонила мой редактор и попросила выступить в книжном магазине. Да, не сезон, да, людям не до чтения. Но именно поэтому директор требует для выступления звезду. Уговаривать жанровых авторов бессмысленно, все они уехали далеко от московских проблем.

– Выручайте нас, Иннокентий Платонович! Мы не можем ссориться с директорами магазинов.

Сел в автомобиль и отправился в Москву. По дороге попал в пробку. Страшная авария на Ленинградском шоссе, в дыму столкнулись две дюжины машин. В буквальном смысле объезжал трупы, лежавшие на асфальте и накрытые черным целлофаном. Едва не опоздал на выступление. Это не в моих правилах: мужчина, в отличие от женщины, не имеет права на опоздание. «Точность – вежливость королей», – говорил мне отец.

И вот я сижу на импровизированной сцене на втором этаже книжного супермаркета и в этот момент замечаю девочку. Она сидит в центре первого ряда, прямо напротив меня. Она чудовищно одета. Черные колготки в сеточку, широкие бедра обтянуты пошлой красной кожаной мини-юбкой. Майка, явно купленная на Арбате, со слоганом «I Love Russia», где вместо «Love» – красное сердечко. Грудь гордо выставлена вперед, а спина изогнута, как у кошки. Но… такое милое, нежное, детское личико, конопатое у переносицы. Волосы стянуты резинкой на затылке, отчего хвост задорно торчит. Сверху она похожа на мальчишку-индейца, который вышел на первую в своей жизни тропу войны. А внизу… Ну форменная проститутка, другого слова не могу найти. Пялится на меня каштановыми глазищами. Кажется, даже не моргает при этом.

После выступления мы с редактором садимся в кофейне рядом со сценой и говорим о моем новом романе, над которым редактор сейчас работает. Девочка тоже уселась за столик напротив нас и важно заказала стакан воды. И опять этот нагло-обожающий взгляд! Не могу никуда от него деться, не могу и скрыть от себя, что эта особа меня заинтриговала. Ни один нормальный мужчина не может остаться равнодушным, когда на него вот так смотрит юное создание. Догадываюсь, что прием, но прием безотказный…

Расставшись с редактором, сам присаживаюсь к девочке за ее столик.

– Что тебе нужно от меня, чадо? Только не говори, что ты обожаешь мои романы.

– Терпеть не могу, – соглашается она, – а если честно, вообще не читала ни одного.

– Коротко: что тебе нужно?

– Интервью, – говорит она.

Ну вот, все испортила!

– Я не журналистка, – лепечет она, – я только собираюсь поступать на журфак. Но там нужны публикации, а у меня нет ни одной… А если я сделаю интервью с вами – это будет очень круто!

– Назови мне еще одну причину, по которой я соглашусь.

– А, поняла! – говорит она. – Я согласна на любые ваши условия. Хотите, пересплю с вами?

Совсем все испортила!

– Далеко пойдешь, девочка, – говорю я. – Но есть одна маленькая проблема. Я не сплю с детьми.

– Я не ребенок! – сердится она.

Пишу на салфетке свой адрес. Зачем я это делаю?

– Жду завтра в шесть часов вечера. Не опаздывай.

– Значит, все-таки харассмент? – спрашивает она.

– О как! – восхищаюсь я. – Ребенок нахватался умных слов? Кстати, о харассменте… Ты вот хочешь стать журналисткой, то есть писать, а своих же слов не слышишь. Ты не слышишь, как звучит это слово. Как хруст раздавленного таракана.

Каштановые глазищи – хлоп-хлоп!

На следующий день вечером раздается сигнал домофона. Слышу приятный девичий голос:

– Иннокентий Платонович, это журналистка, которая не журналистка. Пришла на интервью.

Смотрю на часы. Ровно шесть вечера – ни минутой раньше, ни минутой позже. Интересно!

Открываю дверь – передо мной стоит скромная девушка в летнем платье, соломенном канотье и без всякого макияжа. Приглашаю ее в гостиную и усаживаю в кресло.

– Холодный чай? Кофе? Вода со льдом?

– Виски со льдом, – нагло говорит она.

– А попа не слипнется?

Однако достаю из бара бутылку Ballantine’s, плескаю в два стакана по тридцать грамм и приношу из холодильника тоник и лед. Она права. Наверное, по жаре будет самое то.

– Whisky on the rocks^[2], – говорит она.

И опять все портит. Боже, какая дура!

Начинаем интервью.

– Вы любили кого-нибудь…

– …поручик.

– Что?

– Проехали… Следующий вопрос.

– Вам случалось бросать женщин?

Понятно. Девочка из «Каравана историй». А неплохо их дрессируют! Смогла же она пробраться в мою цитадель. Грубо, зато эффективно. Других журналисток, прилично одетых и льстящих мне прямо в глаза, я отшивал. Но с этой дал слабину.

– Лучше расскажи мне о себе. Кто твои папа, мама? Откуда приехала? Какого лешего тебя принесло в Москву?

– Откуда вы знаете, что я не москвичка?

– Трудно ли догадаться.

– Не хотите сначала спросить мое имя?

– Ты назовешься Алисой или Боженой.

– А вам какие имена нравятся?

– Даша, Вика… Маруся.

– Меня зовут Вика.

– Будем считать, что поверил.

– Маму зовут Даша.

– Допустим, что так.

– Два месяца назад мы с Дашей приходили на ваш творческий вечер в Дом журналиста – не помните?

– Почему я должен вас помнить?

– Когда мы брали у вас автограф, вы внимательно на нас посмотрели и сказали: «Как же вы похожи, мать и дочь! Вас просто не различить». Даша была в полном восторге!