Цитаты из книги «Лев Толстой: Бегство из рая»

Многое в настроении Толстого и в момент бегства, и до него, и потом объясняется еще и такой простой вещью, как деликатность. Творец, философ, «матерый человечище», Толстой по природе своей оставался старинным русским барином, в самом прекрасном смысле слова. В этот многосложный и, увы, давно утраченный душевный комплекс входили такие понятия, как моральная и физическая чистоплотность, невозможность лгать в глаза, злословить о человеке в его отсутствие, боязнь задеть чьи-то чувства неосторожным словом и просто быть чем-то неприятным для людей. В молодости, из-за необузданности ума и характера, Толстой много погрешил против этих врожденных и воспитанных в семье душевных качеств и сам страдал от этого. Но к старости, кроме благоприобретенных принципов любви и сострадания к людям, в нем все больше проявлялось неприятие гадкого, грязного, скандального.

Удивляться нужно не тому, что с начала 80-х в семье Л.Н. постоянно вспыхивают конфликты, связанные с его радикально-христианским отношением к собственности, а тому, что эти конфликты не взорвали семью окончательно.

Разве может человек жалеть, если он не мог поступить иначе?»

Этот дьявол – людская слава. Просто уйти означало бы усилить свою славу, подыграть дьяволу и окончательно покориться ему.

Великий Толстой, презиравший псевдонимы, не боявшийся подписывать своим именем дерзкие письма царям, Столыпину и Победоносцеву, скроется за тенью Т. Николаева.

Как бы он ни готовился к этому уходу, а он готовился к нему двадцать пять (!) лет, понятно, что ни душевно, ни физически он не был к нему готов.

Несовместность с женой была одной из главных причин этого ухода. И неслучайно все 90-е годы жизнь семьи словно озвучена зловещими мотивами «Крейцеровой сонаты». Толстой прежде всего отказывался от своего семейного «проекта», который замыслил в 50-е годы и описал в письме к Ергольской. И «проект» этот состоялся, но самого Толстого он теперь не устраивал. Роль добропорядочного мужа и отца, который копит для детей и внуков материальные сокровища в «сундук» своих предков, была отныне не интересна. Противна, как гроб.

К началу 1890-х годов Толстой перерастает самого себя. Он уже не был просто мужем и писателем. Толстой становится колоссальной духовной величиной, влияние которой в России сопоставимо только с властью царя и православной церкви. Его мировой авторитет не только в Европе и Америке, но и на Востоке, в буддийских, индуистских, мусульманских странах, растет, как снежная лавина. Он превращается в философа уровня Лао-цзы и Конфуция, Шопенгауэра и Ницше. Через десять лет и даже раньше в Ясную Поляну польется поток паломников со всего мира к великому старцу, учителю мира сего.

Как могла относиться к этой повести С.А. после тридцати лет семейной жизни с ее автором и рождения в браке с ним тринадцати детей? Несложно догадаться. Вдобавок в это время муж отказывает ей в праве переписывать его новые сочинения, чувствуя ее недоброжелательство к ним. Но при этом он не вправе отказать ей в держании корректуры той же «Крейцеровой сонаты», ибо она пока что является и его издательницей, и литературным агентом, и обладателем прав на все произведения. Ее материальный интерес к XIII тому огромен, потому что огромен интерес к нему публики. Но этот том запрещают, и в это же время распускается слух (на уровне царского двора), что «Крейцерова соната» написана о ревности Л.Н. к своей жене. Это к ней-то, которая ни разу не подала ему повода для ревности!

Результатом разговора с Александром III было не только то, что она добилась разрешения продажи XIII тома, но и то, что император согласился стать личным цензором Толстого. С.А. считала это своей победой. Ее мужа это глубоко возмутило. Доверие между Толстым и его женой во всем, что касается творческих вопросов, было окончательно подорвано.