Учебный взвод

Новобранце в армии всегда чему ни будь учат. Например, армейской дисциплине, правилам, уставам, стрелять… За два года далеко не безупречной службы мне довелось стрелять два раза. Из автомата. По три патрона. Ни одна из шести, выпущенных мной пуль, в мою мишень не попала. Зато они (пули) взвивали красивые снежные фонтанчики из лежащих перед мишенью сугробов. Так что можно сказать, что стрелять меня научили, а попадать – нет. Но в радиотехнических войсках радиотелеграфистам, планшетистам, телефонистам и простым телеграфистам это умение было совсем ни к чему.

В Советской Армии были специальные учебные подразделения. В больших и специальных «учебках» учили разным военным премудростям, специальности, стрелять и быть сержантами. А в мелких взводах, типа нашего, всему тому же, но без стрельбы и возможности стать сержантом. Курсы в формате «взлёт/посадка», а остальное – уже по ходу службы. Я был вот в таком взводе.

К обучению премудростям солдатской жизни (уставы, шагистика, обращения к начальству, хоровое приветствие, дежурство в наряде, ежеутренняя общая физподготовка и т.д.) добавились обучение морзянке (слушать, записывать, передавать ключом типа «коромысло»), чистка плаца от снега и льда, чистка картошки (раз в три дня), редкие, спонтанные хозработы, которые могли поручаться как поощрение или назначаться в качестве наказания. Поощряли реже. Наибольшее количество времени и усилий отдавалось морзянке. Мы дружно то старательно пели, долбя ключом, то старательно записывали, то что долбит сержант.

Однажды в казарму забежал одногодка, который уже почти освоился в роте обслуживания, я тогда был дневальным. Не удержавшись на натёртом до зеркального блеска полу, он растянулся во весь рост. Подивился зеркальности пола. А услышав одновременный стук двадцати ключей, который был похож на кваканье, и хоровое пение (курсанты не орали, они старательно пытались петь хором) типа «Щааа – ваам – не – щааа» или «Само-лёёё-ти-ки». Тут же вынес вердикт: «Так и с ума сойти недолго». Вздохнул, набрал ведро воды, за которой зашёл, и, немного скособочившись, ушёл дальше переносить тяготы и лишения.

Пытаясь организовать мотивацию обучения, сержант, два раза в неделю, проводил контрольные. Он стучал ключом, мы – записывали. По результатам контрольной проверки, лучшие пять человек оставались в казарме, остальные отправлялись чистить картошку. Чистка картошки не была наказанием, это было обязательной повинностью, по, ошибочному мнению сержанта, равной наказанию.

С первого такого отбора, мы обменялись информацией и пришли к коллективному выводу, что чистить картошку, гораздо интересней, чем находится в пустой казарме, почти один на один с сержантом. Чистка картошки – это небольшая степень свободы от тех обязанностей, которые всегда были в учебном взводе. Следующие контрольные писались осознанно. Так, чтобы случайно не остаться в казарме. Я писал именно так.

Нормой чищенной картошки была эмалированная ванна. Обычная гражданская, большая, чугунная ванна. Иногда заходил повар или прапорщик, дежурный по кухне, и стращали тем, что если очистки будут толстыми, то заставят чистить очистки. Потом я ещё часто слышал эти угрозы и рассказы про реальные случаи, но сам на это не нарывался. И ещё нужно было начистить большую кастрюлю репчатого лука. Чистили разнокалиберными столовыми, не острыми ножами. Теми, которыми сервируют стол.

Я однажды случайно устроился очень неплохо. Почти не плача во время чистки лука, я мужественно брался за самое сложное и теоретически невыполнимое – за чистку лука. Здесь тоже было три премудрости.

– Во-первых, нужно было поупираться, типа «Что опять я то?»

– Во-вторых, во время чистки нужно было постоянно поддерживать соответствующее выражение лица героического, уже смирившегося, но, ещё немного живого, мученика.

– В-третьих, нужно было чистить не медленно, но так, чтобы кастрюля с луком наполнялась так же, как ванна с картошкой. Потому что, если почистить лук быстрее, то потом придётся чистить со всеми картошку. Вот и все премудрости.

Были и другие наказания, отрабатывая которые, солдаты и курсанты делают что ни будь полезное. Например, долбят туалет или отдалбливают лёд с плаца. В армии, не знаю, как сейчас, а тогда не было «специально обученных людей», которые выполняли бы за солдат хозработы. И солдат специально этому не обучали. Они обучались всему самостоятельно. Всему, что скажут делать.

Туалет был обычным, неотапливаемым сараем, водружённым над глубоко закопанной баржей. Получалось, что мы справляли нужду прямо в трюм этой баржи. Зимой, наша нужда, большая и маленькая, не долетала до нижнего уровня, а примерзала, к более ранней нужде. Извините, за подробности, но иначе сложно понять, для чего туалет нужно долбить.

Вот так, примерзая друг к другу, наши большие нужды росли горой из недр и достаточно быстро, поднимались на высоту отверстий. Малая нужда, делала эти растущие горы (в каждом очке своя), монолитными. Как только пики вершин появлялись из отверстия, на борьбу с ними отправляли или отбывающих срок на гауптвахте, или провинившихся, но, по степени вины, не попадающих под гауптвахту.

Однажды провинились я и Сашка. Сашка был самым родным сослуживцем, по географическому признаку. Во-первых, он был с Сахалина, жил (и живёт сейчас) в соседнем районе, во-вторых, из политехнического института, учился на Лесотехническом факультете. Мы, автомобилисты, их называли «дубами». Прикольный человек. Со своеобразным, постоянным чувством юмора. Наверное, тогда он был наказан за очередную свою шутку, а так как нас отправили вместе, я, вероятно, тоже в этой шутке участвовал. Потом его иногда привозили с точки в полк, для отработки на гауптвахте очередного его прикола. Но он и на гауптвахте тоже шутил. Над конвойными и офицерами. Вот такой вот неисправимый. Чувство юмора не только помогало ему жить, но и обеспечивало очень интересную жизнь. Шутки над собой, он тоже принимал с юмором. Ни на Сахалине, ни в институте мы друг с другом не встречались и даже не знали о существовании друг друга. А в армии стали почти родственниками.

Так бывает, когда уезжаешь из родных, знакомых мест. И чем дальше уедешь, тем более широким становится ареал роднения. Например, в райцентре, приятно увидеть односельчанина. В областном центре, случайно узнать, что случайный прохожий из того же района. В Хабаровске, те, кто с Сахалина, почти родня. А за границей, просто сограждане.

Хотя нет. С заграницей сложнее. Потому, что иногда и уезжаешь туда, чтобы не только посмотреть, как у них, но и отдохнуть от сограждан. Но это не все. Кто-то отдыхает, а кто-то радостно бросается с объятиями. Я не бросаюсь и стараюсь избегать радостных встреч. Точнее встречаюсь, иногда даже инициирую, но очень выборочно, так же, как и на родине. Однажды в Голландии, ко мне обратилась с вопросом молодая пара. Я ответил, перекинулись ещё парой фраз на английском и, уже отходя от них, меня посетила мысль, что это россияне. Или, если не россияне, то русские. Сейчас так бывает – русский, но не россиянин. Притормозил, прислушался – точно русские. Обошлось без объятий.

Я не помню, чего мы накосячили, но освободив нас от изучения морзянки (хорошо то как!), сержант бросил на туалет (это хуже и сложнее, чем морзянка). Вооружил ломом и лопатой, которые позволил снять с пожарного щита. Предупредил: «Только лом не упустите». Времени у нас было неограниченное количество – от «сразу после обеда», до ужина или пока не сделаем (т.е. без ужина и хоть до дембеля).

Предупреждая нас о том, что лом терять непозволительно, сержант, вероятно, сглазил этот момент. В один из ударов, когда огромный кусок фекалий отделился от вершины и полетел в недра баржи, лом выскользнул из рук и устремился туда же – в недра. Не знаю, что из них грохотало, лом или кусок, но звуки доносились секунд тридцать.

Судя по звукам, баржа была очень большой. Желания лезть за ломом у нас, естественно, не было. Лопата для продолжения работы не подходила, потому что вершины, по твёрдости были чуть мягче гранита. Но мы честно старались (минуты две), до тех пор, пока лопата не загнулась. Когда мы её выпрямили, она продолжала быть лопатой, но потеряла своё функциональное качество. Ну, не совсем, ею можно было бы копать мягкий, сухой песок, если набирать его понемногу.

Пришлось, изображая строй, пройти по территории полка, изучая расположения пожарных щитов, подходы к ним и наблюдение. Самым неохраняемым оказался пожарный щит штаба. Он лишился лома, который был один в один как наш утерянный, и был укомплектован нашей лопатой. А мы снова стали счастливыми (реально счастливыми) обладателями лома и лопаты.

До ужина успели. Работу сержант принял на «хорошо». «Отлично» у него бывало редко. Наш косяк был нами честно отработан. Репрессий за хищение и замену пожарного инвентаря к нам применено не было. Потому что, в поисках преступников, никто не додумался, что наглецы, покусившиеся на штаб (святую святых полка) могут быть в учебном взводе. А в теории, никакого хищения и не было. Так, перемещение имущества. Всё же так и осталось на территории. Даже улетевший в туалет лом.

Ещё один раз накосячив, мы с Сашкой были брошены на очистку плаца ото льда. Опять не помню, что сделали и вместе или поштучно. Косяков было так много, что все упомнить сложно, а наказаний меньше. Их помню почти все. Выговаривали всегда, для этого даже косячить не нужно было, а наказывали реже.

В этот раз нам были выданы два лома и всё. Сержант решил, что лопатами будет слишком удобно. Настолько удобно, что наказание будет воспринято нами как кратковременный отдых. Почти как курорт. А «ломиками плац подметать», это реальная отработка провинности. Задолбаемся точно, ну и плац немножко подметём.

Вышли такие на плац, а он где-то 20 на 50 или 70 метров. В общем большой и бетонный. Покрыт льдом и очень спресованным снегом. Нетолстым слоем. Не более пяти сантиметров. Попробовали отработать алгоритм, как быстро и хорошо почистить. Снежно ледовая корка откалывалась неохотно, небольшими кусочками. Настолько небольшими, что почти молекулами. И не от всего бетона, а только в месте удара.

Перекурили за трибуной. На всех плацах есть трибуны. На нашем была. Перешли на отработку алгоритма нехорошо, но быстро. Быстро не получалось, а нехорошо было настолько, что лучше бы совсем не долбили. Попробовали просто долбить, изображая отбойные молотки. Иногда откалывался лёд, иногда бетон. Расчищенная (отдолбленная) площадь росла неохотно. Практически не росла. Солнце садилось. Оно на севере, зимой, очень недолго освещает унылые пейзажи.

Объём работы был реально невыполнимым. А когда он оценивается именно так, то работа не выполняется совсем, если нет внешнего воздействия. Наше внешнее воздействие сидело в тёплой казарме и учило других курсантов морзянке. В отличии от туалета, вырубания дна у бочек и натирания линолеума, задание «долбить плац» относилось к категории «не нужно лучше, нужно чтобы задолбались».

Задалбываться нам не хотелось. Долбить лёд надоело. Просто сидеть за трибуной и курить, уже было холодно. И тут Сашка озвучил идею. Немного рискованную, но за неё не расстреляют и из армии не уволят, а жаль. Было бы такое наказание – уволить из армии за несоответствие… Решили воплотить идею в жизнь – «Кто не рискует, тот не пьёт шампанское».

Быстро и, пытаясь тщательно, распинали с плаца снежно-ледово-бетонную пыль. Изобразили на лицах усталость и испуг и, подхватив ломы, бегом побежали в казарму. Я изображал усталость, а Сашка испуг. С его очень живой мимикой это было несложно. А в казарме сержант: «Всё отдолбили?!», «Никак нет, товарищ сержант!». Какой он нам нафиг товарищ? «Нас увидел подполковник, спросил, что делаем, похвалил и приказал вернутся в расположение, сказать, что он снял взыскание и продолжать учебный процесс!» То, что в части только один подполковник, мы уже знали. Звание подполковник было у командира полка.

«Он в штаб зашёл?» Опаньки, сейчас помощнику дежурного по полку позвонит и узнает, что никто в штаб не заходил. «Никак нет, прошёл куда-то мимо!» «Точно подполковник?» «Так точно. Две полоски, две звезды». «Хорошо, ломы – на место, сами – в класс». Прокатило. По ходу службы командир полка ещё пару раз меня выручал. Реально сам, а не в моих выдумках. Другие офицеры тоже, по мере возможности отмазывали меня от моих же косяков. Особенно ротный и замполит. Спасибо вам. Искренне. Без вашей заботы я бы с губы не вылазил. Но про это – позже.

А из шуток над Сашкой, запомнилась одна. В очередной раз мы вернулись с перекура, сержант, в это время, куда-то вышел из казармы. Сидим, делаем ничего. Вбегает сослуживец: «Сашка, сержант видел, как ты в курилке руки в карманах держал, сказал, что, если сам сейчас карманы не зашьёшь, он набьёт карманы гвоздями и прикажет зашить. На неделю».

Руки в карманах держать не разрешалось. Сержант так и угрожал: «Кого увижу – загружу гвозди в карманы, прикажу зашить, так будете неделю с гвоздями ходить». А в окно видно, что сержант вышел из столовой и быстро идёт в казарму. Сашка шил со скоростью промышленной швейной машинки. Ну, может быть не так быстро и, однозначно, не так качественно, но, когда сержант зашёл в казарму, карманы штанов были зашиты, а Сашка вместе со всеми стоял в строю.

То, что это шутка, он узнал через пару дней. Беззлобно посмеялся со всеми. А на следующее утро, одна штанина у шутника оказалась вывернутой наизнанку. Как он умудрился их вот так надеть и отбегать зарядку – тайна за семью печатями.

Легенда про то, что солдат одевается и раздевается за время горения спички, через неделю ежевечерних, многократных тренировок оказалась не легендой. Ещё через неделю оказалось, что за это время можно не только раздеться, но и аккуратно сложить обмундирование.

Иногда тренировки прерывались сержантом по техническим причинам. Например, однажды, летящий со второго яруса боец, в полёте задел головой светильник. Полёт был прерван. Оба (светильник и боец) рухнули в проход. Светильник немного помятый с разбитыми лампочками, боец слегка окровавленный. В белоснежных кальсонах и исподней рубашке, распластанный на полу и с кровоточащей на лбу раной. Практическая иллюстрация легенды об Икаре. Икара тоже остановил источник света. Но там было Солнце и насмерть, а здесь – красиво, громко, но не летально. Оценка сержантом умственных способностей пострадавшего, распространялась на всех присутствующих. И слышно её было далеко за стенами казармы. Это нормально, бедность словарного запаса часто пытаются компенсировать громкостью изложения мыслей.

Через полгода выяснилось, что за это, нереальное для гражданских, время можно не только раздеться, сложить обмундирование и забраться под одеяло, но и уснуть. Уснуть крепко, бессовестно и с ярким цветным сном. Но это было потом. О таких способностях своих организмов, мы ещё не знали. Наверное – это к лучшему. А ещё одевались мы так же стремительно. Крик сержанта или дневального, короткий грохот, похожий на раскат грома и всё – весь взвод построен.

Часть времени службы можно было бы провести в санчасти. Не важно сколько, хоть ночь, а лучше сутки или несколько суток. Без подъёмов/отбоев, зарядок, построений, бесконечного кваканья ключей, писка морзянки и хорового пения про самолётики, петипетушки, итолькоодна и прочий бред сумасшедших. В санчасть можно было попасть с температурой – это самый короткий, надёжный и наименее ущербный для организма путь.

Практика показала, что если съесть кусок сахара, обильно пропитанный йодом, то температура не поднимется, а язык станет коричневым и во рту ещё долго будет оставаться послевкусие йода. А если растолочь грифель простого карандаша и проглотить, то температура тоже не поднимется, зато повысится газовыделение. В тесном учебном классе, это сразу же становится достоянием общественности. Если этим способом пытаются воспользоваться два или три бойца, то концентрация не вредных, но ароматных веществ в воздухе достигает предельно допустимых норм. Поэтому через пару неудачных экспериментов, попытки попасть в санчасть, методом поглощения грифеля или йода, прекратились. А желание осталось.

Однажды меня «со товарищем» отправили делать из двухсотлитровых стальных бочек, открытые бочки. «Сотоварищем» был Никита. Настоящее имя у Никиты было Володя. А Никита он сам для себя придумал. Сам придумал, сам откликался. Никит было в учебном взводе двое и оба по паспортам и военным билетам были Владимирами. Откуда-то из деревень, крепкие, надёжные, особо не заморачивающиеся поиском смысла жизни. Непробиваемые для шуток. Но это про Никит. Дальше – про бочки.

Бочка вообще очень полезная в хозяйстве вещь. А когда у бочки вырубается верхняя часть, то её использование для перемещения и хранения ГСМ становится невозможным, но в хозяйстве открываются бескрайние перспективы. В ней можно хранить, что угодно (кроме ГСМ). В части в бочках хранили и перемещали, воду, песок, торф, грунт, иногда даже уголь.