Мы нуждаемся в ориентирах

Роль образца, ориентира при построении нормы и определении границ возможного хорошо описал Арнольд Шварценеггер. На заре чемпионства, будучи уверенным, что достиг человеческого предела в упражнении с поднятием лодыжек (300 фунтов – больше, чем у любого известного тогда культуриста), ему вдруг довелось увидеть, как Редж Парк делает то же упражнение, но с весом в 1000 фунтов.

"Предел, в существовании которого я был уверен, оказался чисто психологическим", пишет актёр и бодибилдер. "И теперь, увидев, как кто-то выполняет упражнение с нагрузкой тысяча фунтов, я сам двинулся вперед огромными скачками. Редж продемонстрировал мне верховенство разума над телом. В тяжелой атлетике на протяжении многих лет существовал пятисотфунтовый барьер в толчке, – это было что-то вроде четырехминутного барьера в беге на милю, который пал только в 1964 году под натиском Роджера Баннистера. Однако как только великий русский штангист Василий Алексеев в 1970 году установил новый мировой рекорд, покорив штангу весом 500 фунтов, в течение года еще трое спортсменов взяли этот же вес" (Шварценеггер, с. 65).

Если сравнивать выступления спортивных гимнастов или фигуристов полувековой давности с выступлениями их современных коллег, то разница в умениях будет поразительной – будто школьники на физкультуре против олимпийцев. Но дело, конечно, не в том, что спортсмены середины прошлого были физически слабее и менее ловки – просто они не знали, что так можно. У них не было образца для создания новой нормы, к пределам которой можно было бы стремиться.

Наличие ориентира организует, направляет нашу активность. И, похоже, чем этот ориентир конкретнее, нагляднее, тем ощутимее его влияние. Это было хорошо показано в старом исследовании, где детей-дошкольников просили прыгать в длину с места. В первом варианте их просили прыгать "как можно дальше", а во втором – до начерченной мелом линии. Так вот именно во втором случае длина прыжка оказывалась большей (Запорожец, 1986, с. 68).

И правда, если вдуматься, что такое "как можно дальше"? Что такое "изо всех сил"? Это слишком абстрактно. Но появление же простой и чёткой метки всё меняет – задача сразу становится конкретной. Допрыгнуть нужно вот туда… Метка направляет психику, ориентирует.

Тот же эффект был показан в другом знаменитом исследовании, где людей с травмой руки просили продемонстрировать её подвижность. В первом случае их просили поднять руку "как можно выше", во втором случае – поднять до конкретной метки, и в третьем – взять предмет, размещённый ещё выше (Леонтьев, Запорожец, 1945, с. 12). В каждом следующем случае рука поднималась выше, чем в предыдущем.

Человек нуждается в ориентирах, в этом весь трюк. Без них он, как ёжик в тумане. Его психика "заточена" под выискивание ориентиров везде и всюду, чтобы на их основе построить собственное поведение. При болезни Паркинсона ходьба человека нарушается, он может сделать несколько шагов и замирает. Но при этом прекрасно ходит по лестнице… Удивительно?

Ступеньки – это ориентиры для каждого конкретного шага. Взяв эту ориентирующую функцию меток, можно заставить паркинсоника ходить и по ровной поверхности – достаточно лишь обозначить метки на полу, чтобы больной переступал через них. В хрестоматийном примере перед пациентом с паркинсонизмом просто разложили по полу кусочки бумаги, и он пошёл (Лурия, 1982, с. 118).

И снова, если вдуматься, что значит спонтанно пойти? Куда пойти? Как быстро? Широким шагом или мелким? Это же ворох возможных нюансов, которые нужно учесть и исполнить. Но всё это становится куда проще, если есть конкретные ориентиры. Именно поэтому специалисты по поведенческому анализу и советуют ставить себе не абстрактные, расплывчатые цели, а снабжать их чёткими ориентирами и определениями (Сервис, Галлахер, 2018, с. 35).

Но если роль ориентиров заметна уже на таком элементарном психофизиологическом уровне, то какова она оказывается на уровнях более сложных – психологических, поведенческих, ценностных? Тут она усиливается многократно и оказывается ведущей. Здесь и выступает во всей красе роль культуры, сложившихся традиций и норм.

В роли культурных ориентиров выступают многочисленные акты инициации или обряды переходов: вступить в брак, завести детей и т.д. Смысл обряда инициации заключается в достижении субъектом некоего идеального образа, предписанного культурой. То или иное действие является для людей символом их перехода на качественно иной социальный уровень, где они кажутся себе чуть ближе к некоему требуемому культурному нормативу для своего возраста. Мой близкий друг, внимая заветам отца, дал себе установку: к 28 годам он должен жениться, к 30 годам завести детей. Роль чувств здесь была вторична, главным же был сам факт – обряд перехода, инициация. Если к формальному сроку ты не выполнил установку, то сам себе кажешься невзрослым, ребёнком, то есть несостоявшимся с точки зрения социальной программы. Наверное, не надо и говорить, что в судьбе друга дальше всё складывалось очень непросто: жизнь всегда складывается непросто, если ты реализуешь её по внешним командам.

Чтобы соответствовать взрослым, молодёжь всегда стремилась начать пораньше распивать алкоголь, курить и заниматься сексом. Но ведь и вступление в брак и рождение детей оказываются явлениями одного порядка с ранним курением и распитием спиртного – всё это растёт из стремления соответствовать культурным нормам, быть "продвинутым" членом общества.

Вместо "ритуалов перехода" Пьер Бурдьё предпочитал говорить о ритуалах назначения (Бурдьё, 2005, с. 358) или институционализации (Бурдьё, 2007, с. 243), подчёркивая тем самым, что новое качество не возникает объективно и само по себе, а именно назначается, учреждается обществом, как новый костюм надевается на человека.

Наверное, у каждого из нас есть знакомый или знакомая, которые вступали в брак, потому что пора. Они выполняли социальные веления, чтобы получить доказательства своей взрослости, ощутить себя самостоятельными, не понимая, что демонстрируют как раз обратное – несамостоятельность и зависимость от сторонних команд и оценок. Если вдуматься, "стать взрослым" – значит сделать всё, как тебе велели.

Сама концепция "взрослости" исторически связана с древней традицией вступления в брак и рождения детей. Если из предписаний культуры вычесть эти факты, то и концепция "взрослости" фактически рассыпается, что мы и наблюдаем сейчас (Ансари, Клиненберг, 2016, с. 22). Социологи только успевают вводить новые названия – "начальная зрелость", кидалты (англ. kid – "ребёнок" и adult – "взрослый"), "синдром Питера Пэна", – чтобы подчеркнуть тот факт, что современные 20-30-летние ребята своим поведением и ценностями никак не соответствуют предыдущим поколениям отцов и дедов. Обычно принято рассматривать это явление с нескрываемой насмешкой (то самое пресловутое "боятся ответственности"), но мало кто при этом понимает, что возрастные категории придуманы в рамках ещё древних обществ и служили целям их повседневной организации. Если меняется культура, то непременно меняются и границы возрастных категорий (к примеру, кое-где сейчас уже предлагается увеличить подростковый возраст до 24 лет). В скотоводческих обществах ребёнку достаточно было научиться пасти и резать овец, чтобы освоить все необходимые для взрослого навыки – взрослее он уже не станет; в современных же реалиях перед ребёнком открывается столько жизненных альтернатив, что для того, чтобы разобраться во всех и тем более освоить необходимые для них навыки, требуется всё больше времени, и потому старые идеалы взрослости оказываются поставленными под сомнение. Сами объективные условия жизни современных подростков предоставляют меньше возможностей для взросления в традиционном понимании этого слова.

Иначе говоря, дело не в детях, не желающих взрослеть, а в трансформации всей социально-экономической системы. Условия самой жизни изменились, и этим обусловлен распад всех прежних картин взросления – привычные образцы устарели и стали неадекватными. Если в давние времена вступление в брак и рождение детей было обязательным условием организации собственного быта с целью самообеспечения, то в результате научно-технического развития современному человеку не требуется совершать таких сложных действий, и обеспечить себя он может полностью самостоятельно. Но древние культурные ориентиры по-прежнему не унимаются и буквально требуют от людей вступления в брак и рождения детей, только вселяя в них тревогу и сомнения в правильности своих действий.

Всякое культурное общество выглядит, как разрисованный мелками пол, где каждый штрих – демаркационная линия, переступать за которую нельзя, а можно идти лишь вдоль. И дальше мы увидим, что даже такие древние институты, как брак и родство (как бы это ни звучало удивительно) всегда выступали в роли именно этих направляющих линий: они пытаются делать своё дело и сейчас, хотя в изменившихся условиях XX века их функция всё отчётливее демонстрирует свою архаичность.

Нюанс культуры и её традиций в том, что складывалась она в течение веков и даже тысячелетий. Культура – система коллективной памяти и коллективного сознания, и она неизбежно связана с прошлым историческим опытом. В связи с этим всякие масштабные социальные перемены, когда меняются условия и объективные принципы существования, несут человеку грандиозные трудности, поскольку общество не может быстро к ним адаптироваться, так как испытывает тормозящее влияние сложившейся древней культуры.

Многими философами традиции расценивались как следование давним регламентам, тормозящим развитие общества. Пётр Штомпка писал, что "любая традиция, независимо от её содержания, может сдерживать творчество или новации, предлагая готовые рецепты для решения современных проблем. Между тем попытки заменить поиск новых путей возвратом к старым, испытанным, надежным методам чаще всего влекут за собой стагнацию" (1996, с. 96). Застойное влияние традиций происходит именно потому, что они "обеспечивают людей, формирующих свой Мир, готовыми "строительными блоками" (с. 95), несмотря на то, что в новых условиях могут требоваться уже совсем иные "блоки". Эрих Фромм отмечал, что индивид, преданный традициям, платит за это непомерно высокую цену, становясь подчинённым, зависимым, а также соглашаясь на блокировку развития своего разума (1999, с. 105).

Поскольку традиции – это сценарии и практики, полученные от Другого, то вся активность индивида главным образом сводится к исполнению предписанных культурой ролей, к соответствию заданным образцам. Но при этом "жизнь по образцам – это способ устроения жизни, где автор жизни устраняется от авторства. Человек объективирует сам себя, устранив собственное «я» и заменив его той или иной ролью в соответствии с потребностью момента и тем самым отказавшись от собственного настоящего" (Адоньева, 2009).

Культурные нормы рождаются в конкретном обществе, на конкретном историческом этапе его развития и потому в известной степени выражают "потребности момента", но в изменившихся условиях эти нормы демонстрируют свою инертность и продолжают существование даже тысячелетия спустя. Станислав Лем считал, что люди окружили себя стеной из культуры и традиций, сделавшись пленниками того, что, "являясь, по сути, совершенно случайным собранием всякой всячины, представляется ему высшей необходимостью" (2002, с. 125). Традиции выступают для человека той самой аллеей ориентиров, ступить за пределы которой он не осмеливается.