3. Мышление и практика
как способ познания реальности

В реальности же для объективного познания действительности одного лишь чувствования недостаточно. Для этого необходимо правильное сочетание как собственных ощущений, получаемых мозгом из внешней среды стимулов, так и мышления – умения анализировать все эти поступающие стимулы и взаимоотношения между ними, их связей. Именно мышление – операциональный элемент познания, отсекающий в воспринимаемом лишнее и второстепенное и подмечающий главное, существенное в той или иной взаимосвязи между явлениями. Мышление занимается именно выявлением связей. И конечно же, связей скрытых от непосредственного восприятия, от ощущений, иначе бы ничего выявлять тогда и не требовалось.

В философии издавна существуют две фундаментальные категории – Явление и Сущность.

Явление – это то, что дано человеку в непосредственном ощущении, восприятии. Всё, что человек видит, слышит, осязает – это есть явления.

Сущность же – это внутреннее содержание явления, его основа. И сущность не дана в непосредственных ощущениях. Сущность необходимо выводить из явления путём его преобразования, отделения одних условий его существования от других.

Явление – это то, что мы воспринимаем, а сущность – то, что мы должны выяснить, исходя из воспринимаемого.

Мы воспринимаем жидкую воду, лёд и водяной пар. Исходя чисто из восприятия, это разные явления. Но сущность у них одна – это молекулы H₂O, находящиеся в разных условиях своего существования (поэтому, когда кто-то говорит, что H₂O – это вода в значении "жидкость", то это не совсем так). Это всё одна сущность, проявляющаяся в виде, казалось бы, совершенно разных явлений под воздействием изменчивых условий действительности. Явление есть лишь форма существования сущности, тогда как сущность остаётся неизменной и при этом сокрытой от непосредственного наблюдения. Но только явление познаётся чувствами, тогда как сущность явления познаётся мышлением, потому как сокрыта от глаз.

Познать скрытые связи внутри явлений и между явлениями возможно только с помощью анализа, "разбора" других явлений, вступающих с первым в какое-либо взаимодействие, в ходе которого скрытые связи в том или ином виде проявляются, делаются "видимыми", но уже не для собственно зрения, а именно для мышления. Ведь в очень упрощённом понимании, мышление – это способность судить о свойстве одного явления за счёт изменения свойств другого явления.

Весь нюанс мышления в том, что оно возникает как раз там, где заканчиваются возможности восприятия.

Наше восприятие имеет свои пределы, которые не позволяют нам узнать о мире больше, чем доступно органам чувств. К примеру, благодаря непосредственному восприятию мы можем оценить твёрдость поролона и можем оценить твёрдость камня. Здесь пока ещё само восприятие, "ощупь", позволяет нам понять, что камень твёрже, чем поролон. Это знание непосредственно, оно вытекает из работы самих органов чувств, из тактильных рецепторов.

Но вот нам всё так же на ощупь требуется определить и сравнить уже твёрдость камня и железа… Здесь и происходят трудности, поскольку осязательные рецепторы достигают своего предела и сообщают о том, что оба эти предмета имеют одинаковую твёрдость. Порог восприятия достигнут, и непосредственный опыт говорит, что твёрдость обоих материалов одинакова. Но тут-то и начинается мышление, когда пороги восприятия исчерпаны.

Мы можем попробовать воздействовать первым предметом на второй и посмотреть на результат этого воздействия. Камень не сломает кусок железа. Но вот кусок железа раздробит камень.

Здесь-то мы и делаем умозаключение о том, что железо твёрже. Это уже будет именно умозаключением, основанным на практике, потому что порог чувствительности был исчерпан. И, что важно, как и говорилось выше, мы выявили относительную твёрдость железа именно в ходе его взаимодействия с камнем. Всё сокрытое в явлениях, их сущность, проявляется, становится очевидной, только в результате воздействия и взаимодействия. И никак иначе.

Никакие "ощущения" не помогут выявить того, что скрыто, а скрыто от наших глаз и прочих чувств не просто очень многое, а львиная доля сущностей всех наблюдаемых явлений.

Но возведение же своих собственных ощущений в абсолют у многих людей достигает столь высокого уровня, что даже систематизированные и многократно экспериментально проверенные данные всякой науки, приводимые против их умозрительных выводов, основанных на пресловутых "ощущениях", не приводят к сколь-нибудь успешному результату, но, как правило, даже к насмешкам и отрицанию значимости всякой науки. Структурированный опыт науки, выверенный столетиями и тысячелетиями человеческой практики и создавший всё, что нас сейчас окружает, давший нам все блага до единого, ниспровергается одними лишь персональными "ощущениями" конкретного индивида. Якобы "я-то знаю, а вот вы со всей вашей практикой впотьмах плутаете"

Когда у человека нет технической возможности познать сущность того или иного явления, сущность подменяется мифологией. Так, в древние века греки наблюдаемые молнии (явление) считали стрелами, которые мечет разгневанный Зевс (попытка придумать сущность). И только с развитием науки мы узнали, что сущность молний – это разряды атмосферного электричества, возникающие в облаках под действиям ряда физических процессов.

Другой яркий пример отношения явления к сущности – это отряд китообразных (в который входят собственно киты, касатки, кашалоты, дельфины и морские свиньи). В древности киты считались рыбами, поскольку весь их образ жизни чисто с внешней стороны (явление) значительно совпадал с рыбьим. Даже великий систематизатор животного мира Карл Линней в своём первом издании "Системы природы" (1735-й год) отнёс китов к рыбам, только в ходе дальнейших исследований исправив свою ошибку. Внешняя сторона дела (явление) не совпадала с её внутренней сутью (сущностью). В итоге китообразные были отнесены к млекопитающим (их древними предками были хищные копытные, приспособившиеся к жизни в воде и в ходе эволюции ещё более видоизменившиеся). В отличие от рыб китообразные не имеют жабр, а обладают лёгочным дыханием, теплокровны, не имеют чешуи и вскармливают своих детёнышей молоком. Так же и специфика движений тела в водной среде совпадает скорее с движениями наземных млекопитающих (плавание китообразных осуществляется не посредством движений хвоста в горизонтальной плоскости – слева направо, как у рыб, а посредством движений в вертикальной плоскости – вниз-вверх, что соответствует движениям позвоночника бегущего четвероногого животного). Плавники китообразных в корне отличаются от плавников рыб – в их основе (под кожным покровом) по-прежнему остаётся изменившийся скелет передней конечности сухопутного млекопитающего со всеми его суставами и фалангами, тогда как плавник у рыб – это пучок прямых костных или хрящевых лучей-радиалий . Но всё это стало известно лишь в ходе исследований, позволивших отойти от непосредственных чувственных наблюдений.

Зоология предоставляет нам множество примеров того, как явление не совпадает с сущностью, когда порой за кажущейся целесообразностью и даже драматичностью каких-либо действий животного на деле не стоит не только разумная деятельность, но даже и никаких сколь-нибудь глубоких переживаний. К примеру, реакция курицы на крики цыплёнка (Bruckner, 1933)… Как только тот начинает верещать в случае какой-либо опасности, курица тут же устремляется к нему. Такую реакцию действительно можно счесть сугубо родительской и даже разглядеть здесь некие переживания матери-наседки, глубинное беспокойство за своё чадо. Но это антропоморфизм. На деле всё совсем не так. Никаких "переживаний" тут нет.

В эксперименте данное явление "материнской заботы" расчленялось на ряд условий, варьирование которых и позволило выявить его сущность. Цыплёнка привязывали за лапку к торчащему из земли стержню. Цыплёнок, лишённый возможности свободного передвижения, начинал кричать и трепетать крылышками. Курица быстро устремлялась к нему. В этот момент цыплёнка накрывали прозрачным стеклянным куполом. Курица тут же останавливалась. Она продолжала видеть, как её чадо беспомощно билось под стеклом в припадке страха, но теряла к нему всяческий интерес. Как только убрали звук, так и всякий "интерес" пропал. Именно крик и был безусловным раздражителем.

Всё это исключительно безусловные рефлексы, инстинкты. Пока птенец истерично бьётся под стеклом, мамаша спокойно ходит рядом и клюёт зёрнышки… Просто убрали ключевой раздражитель, и всё… Курица-мать реагирует не на опасность вокруг птенца, а исключительно на его крик.

Есть ли опасность в жизни птенца, нет ли её – а мать реагирует только на его крик. В этот момент у неё нет ни то что какого-то понимания ситуации, но нет даже и никаких переживаний. Всё это чистый рефлекс. Только очень сложный.

Многие птицы в период вскармливания атакуют всякий подвижный объект, находящийся вблизи гнезда, но почему они при этом не трогают собственных птенцов? Ответ всё тот же: наличие ключевого стимула, который блокирует их агрессивное поведение – это писк её чада. Один лишь писк. Когда птице в этот период преподносят макет птенца, она тут же на него нападает. Но стоит лишь включить в аудиозаписи его писк, так нападение мгновенно прекращается.

Это и есть действие ключевого раздражителя. Механический инстинкт. Птица не атакует макет, "принимая" его за реального птенца, стоит только воспроизвести в записи звук его крика.. Но если же птицу оглушить, то она заклёвывает своего ребёнка насмерть, как бы громко он ни пищал.

Таким образом, материнское поведение у многих животных – это вотчина слепого инстинкта, который заключается в реагировании на строго конкретный стимул. Никаких "материнских чувств" при этом нет и быть не может. И лишь умело поставленный эксперимент, расчленяющий явление на составляющие, позволяет познать явление во всей его глубине, его сущность, тогда как обыватель в реакциях курицы непосредственно видит "материнскую заботу" и "переживания". Так в науке и демонстрируется несовпадение явления и сущности. Явление – это то, что кажется, а сущность – то, что ещё предстоит открыть за всей этой кажимостью.

Ещё один пример отношения явления к сущности – некоторые болезни и микробы. В древности многие болезни и эпидемии объяснялись человеком в рамках религиозных воззрений и объявлялись "карой небесной", ниспосланной на людей за неподобающий образ жизни. И только с изобретением Антонио Левенгуком микроскопа, удалось установить, что причиной многих болезней являются мельчайшие организмы, невидимые обычному глазу, – микробы, бороться с распространением и влиянием которых на здоровье человека нужно совсем не молитвами и благочестивым образом жизни, а несколько иными средствами.

Обычная радуга в древности у разных культур считалась то мостом между миром живых и мёртвых (между небом и землёй), то некой сетью, раскинутой злыми силами в небе для отлавливания человеческих душ, то грандиозным луком некоего божества. В некоторых культурах на радугу нельзя было смотреть под угрозой ослепления и даже смерти. А на деле это простой оптический эффект преломления лучей света в капельках атмосферной воды.

Аналогичная ситуация с дождём, с кометами, которые ещё в Средние века считались предзнаменованием каких-либо масштабных событий… А на деле это простые ледяные глыбы, миллиарды лет бороздящие бескрайние просторы космоса.

Нехватка осведомлённости заполняется мифологией.

Таким образом, всякое явление, данное нам в непосредственном наблюдении, в наших ощущениях, представляет собой лишь внешнюю оболочку сокрытых под ней процессов и взаимосвязей, для познания которых требуется самая настоящая исследовательская деятельность. И итогом такой деятельности, познания, может оказаться сущность, совершенно не совпадающая с её внешним проявлением. Но невзирая на всё это, вера в силу и качество собственных ощущений у многих людей (облей) порой действительно переходит в область мистицизма – где верить чему-либо, кроме собственных чувств, запрещается. На деле же, если бы человек был способен лишь посредством одних ощущений постигать сущность вещей, то и всякая наука никогда не имела бы необходимости даже возможности возникнуть.

Маркс резонно сказал об этом в своём "Капитале":если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня… (Маркс, 1962).

И в самом деле, зачем тогда существуют всякие науки, если человек способен постигать сущность и все скрытые взаимосвязи между явлениями одними лишь своими чувствами, ощущениями, интуицией? Если это качество, эта его "чувствительность", настолько могуча, то почему же она до сих пор не принесла нам сколь-нибудь больше, нежели посредственное зрение, посредственный слух и откровенно слабое обоняние?

Но именно наука и только наука с её строгим объективным методом, с её экспериментом, с её практическим преобразованием объектов познания приводит человека к постижению объективной действительности, которая в основной массе своей как раз сокрыта от всяких непосредственных ощущений.

Критикуя тезисы Канта о "вещи в себе", которая по исходному предположению принципиально непознаваема в ходе какого бы то ни было опыта, Энгельс замечал: Самое же решительное опровержение […] заключается в практике, именно в эксперименте и в промышленности. Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими «вещами в себе», пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым «вещь в себе» превращалась в вещь для нас"… (Энгельс, 1886).

В своём материалистическом миропонимании Энгельс справедливо указывал, что упор в познании всякого явления надо делать исключительно на его практическом преобразовании, то есть на собственно практике. Только на практике преобразуя явление, мы способны познать его сущность, его истинные свойства. Поскольку преобразуя явление согласно нашему пониманию его, мы имеем прогноз относительно результата такого преобразования, и если он оправдывается, значит, мы поняли сущность явления правильно. Разрушая явление путём создания одних условий и затем воссоздавая его же путём создания других условий, мы способны понять сущность этого явления. Иными словами, только варьируя условия существования явления, тем самым преобразуя его, человек способен познать его сущность. И именно поэтому практика, то самое преобразование явлений, выступает исключительным и необходимым условием в деле познания действительности и формирования объективной картины мира.

В самом широком смысле практика – есть преобразование действительности даже если речь идёт о практике в чтении, то за ней кроется не что иное, как изменения в навыках индивида, что, конечно же, является неотъемлемой частью действительности, а ещё глубже – за этим кроется преобразование работы психического аппарата и перестройка нейронных путей мозга, включенных в реализацию осваиваемого навыка). Только посредством этого преобразования, посредством практики, человек и может познавать сущность явлений, выводить её экспериментальным путём. Если вспомнить пример с выявлением твёрдости камня за счёт воздействия на него железом, то в данном случае мы видим именно случай практического преобразования действительности с целью выявления новых качеств конкретного предмета. Таким образом, именно в преобразовании действительности, в практике, человек и познаёт мир. Преобразуя то или иное явление, мы познаём его сущность.

И успешная практика, то есть практика с получением того результата, который человек спрогнозировал и поставил своей целью, возможна лишь в том случае, если действительность, в которой эта практика и разворачивается, познана во всей её объективности, реальности.

Здесь самое время задаться вопросом, что же такое объективность? Термин этот на слуху у обывателя, но редко когда взывает к основательной вдумчивости. В упрощённом виде под объективностью подразумевается соответствие чего-либо действительности, реальному положению вещей вне зависимости от нашего представления о нём. В старой философии такая трактовка порой называлась наивным реализмом, то есть безосновательной верой в то, что есть некая объективная действительность, не зависящая от нашего представления о ней, и дело здесь скатывалось к откровенному нигилизму, к отрицанию всего и вся вплоть до перехода в солипсизм (что нет ничего в мире, кроме моего представления о нём, что есть только Я, моё сознание, а весь окружающий мир – это лишь сфера моих представлений