Глава 4

Добраться до дома не заблудившись у меня получилось. А как иначе? Это – те же самые города, просто рекламой не присыпали. По пути запомнил расположение двух магазинов (мама рассказывала, что ходит в них в разные дни недели – ассортимент, мол, отличается), пельменной (сюда долго не пойду – вчера с мамой целую кучу налепили, она на рынке была и оставила там аж двенадцать рублей), номерной столовой и кинотеатра. Зашел и проверил цены в последнем – мне сюда еще девочек водить, нужно знать таксу. Жесть – десять копеек детский дневной! Двадцать – если фильм двухсерийный. Честно – в два раза длиннее равно в два раза дороже.

Мороженое мы с мамой покупали по девять копеек, молочное, в бумажном стаканчике и с деревянной палочкой. Расплачивалась она «полтинником», а сдачу отдала мне – в кармане шорт звенят тридцать две копейки. Три билета, получается! С местными ценами вообще становится непонятным стремление попаданцев искать клады. Вон у мамы средний доход из зарплаты плюс швейного «калыма» около ста шестидесяти рублей, и мы с ней вдвоем живем не сказать чтобы плохо – сыты, одеты не хуже окружающих, и даже черно-белый телевизор есть, а на сдачу с мороженого я еще могу сходить с девочкой в кино. Ну на рынок мама не чаще раза в месяц ходит, это да, но я в той жизни в «Азбуку вкуса» так гонял, полакомиться оверпрайс-жратвой.

Клады… Да ну их, эти клады – абсолютно чисто и прозрачно поднимемся легальными методами. Вдруг «дедушка» в какой-то момент однофамильца заметит и рыть начнет? С другой стороны – можно образцово-показательно сдать драгоценную находку государству, которое, как известно вообще всем, остро нуждается в валюте. Следом за кладом совершенно закономерно в голову влезла тема следующая – маньяки и предатели.

Отстой! Вот во-о-обще не хочу! Делать нечего – назвался попаданцем, полезай в электричку до Ростова. Разомнусь на Чикатиле – я же хороший человек и себе подобных никогда раньше не резал. Этот – наиболее отвратителен, и совесть грызть должна поменьше. Мама очень удачно уезжает на всю последнюю неделю августа, а с Надей я договорюсь. На дорогу тридцати двух моих копеек не хватит, но время «намутить» побольше еще есть – например, мама будет отправлять меня за хлебом и «забывать» отобрать сдачу. Проблема вторая – как? Ладно, место работы известно – телефонная станция в населенном пункте Родионово-Несветайская, потусуюсь до конца рабочего дня, прослежу и пырну ножиком в темном переулке. Звучит парадоксально: клады нельзя, а мокруху можно?! Все именно так – кто обратит внимание на едущего в электричке школяра? Да какие тут электрички – тыща км, если по прямой, а по прямой никогда не бывает! Это полноценные двое суток поезда! Ладно, потом придумаю, как лучше поступить.

Артем с братом все еще сидели во дворе, куда вышел погулять и рыжий Вовка – это именно он у нас мастер крутить «солнышко». При виде меня все трое обрадовались, пришлось подойти, поручкаться и присесть рядом – а что мне дома делать?

– Как оно? – попытался с моей помощью развеять скуку боксер.

– Ништяк! – отрапортовал я. – Тетенькам из районо книга понравилась, понесут к людям поважнее. Глядишь, лет через пять и опубликуют.

– А че пять? За*бись же книжка! – наконец-то признал мой талант Артем.

– Вообще о*уенная! – добавил Вовка.

– Ну прикинь – где я и где, например, Некрасов? Или Шолохов? Или Стругацкие?

– Стругацких тоже ни*уя не печатают! – расстроенно поведал Артем. – А этих – вон, полные магазины и дома у каждого по три собрания сочинений. Зачем столько?

– Тоже не знаю, – пожал я плечами. – Но раз так делают, значит, так нужно, – выразил лояльность старшим товарищам из Кремля.

– Нужно-х*южно! – скаламбурил Артем и спросил: – У тебя деньги есть?

– Не-а! – от всей души соврал я.

– И у меня нет! – поспешил соврать он в ответ.

Не потому, что жадный, а из классовой солидарности – это прямо написано на его роже.

– Батя бутылки сам уже сдал, – вздохнул рыжий.

– Можем постритовать, – предложил я способ получения нетрудового дохода.

– Это как? – подозрительно прищурился Артем.

– Уличные музыканты с шапкой, – расшифровал я англицизм.

– А ты умеешь? – не стал он комплексовать.

– Дед Леша научил кое-чему, для Арбата сгодится, – скромно ответил я.

– Погнали, – одобрил он и начал вставать. – Пойду мамке позвоню, чтобы не орала.

– Ага! – махнул я ему и пошел в подъезд.

Пока нас не было, приходил почтальон: «Комсомолка» – ее выписывает мама, «Советский спорт» – это мне, подписку маму попросил не продлевать, на фиг он нужен, и журнал «Работница» – тоже для родительницы.

Поднявшись в квартиру, сгрузил прессу на стол, достал свидетельство о рождении – на всякий случай, если вдруг случится детская комната милиции, – и мамин проездной, она разрешила пользоваться. Аккуратно завернул гитару в простыню, соорудил из бечевки сбрую, чтобы носить за спиной. Чем не чехол? Переодевшись в шмотки постарше, набрал номер Артема:

– Оденься как бич! – отдал инструкции и повесил трубку.

Он умный пацан, поймет. Далее – кухня, впихнул в себя бутер с колбасой, а не с «продуктом мясным механической обвалки по технологии „колбаса“». Где-то я в шкафу видел кеды с дыркой…

Артема пришлось немного подождать. «Как бич» он одеваться не стал, но вид приобрел потертый. Вовка у нас в «апгрейде» не нуждается, а мелкий Славик, как и положено будущему первоклашке, чумазый и явно донашивает за старшим братом – даром что отец товаровед.

– Проездной? – спросил я у него.

– В наличии! – отрапортовал он.

А дети бесплатно в СССР ездят?

– На мелких у меня вот… – Боксер показал двадцать копеек и пояснил (а то «денег-то нет»): – На черный день берег, но чего уж теперь…

– Нормально, вернется и приумножится! – заверил я его, и мы почапали к метро.

По пути я снял с головы кепку и вручил ее в руки Вове вместе с инструкциями:

– Доход делим на три части: я – играю и пою, ты… – посмотрел на Артема. – …Силовое прикрытие, на случай если мы кому-то не понравимся.

– С милицией драться не буду! – сразу заявил он.

– И не надо! – одобрил я. – С милицией я договорюсь. Да и вообще – разве мы что-то незаконное делаем?

– Вроде нет, – не очень уверенно ответил Артем.

– Да там таких полно! – успокоил нас Вова и спросил, тряхнув перед собой шапкой: – А я, значит, побираюсь?

– Надо говорить «Месье, же не манж па сис жур», – гоготнул боксер, проявив знание классики.

Хохотнув вместе с ним – смешно же! – успокоил насупившегося рыжего:

– Мы не побираемся, мы – работаем! Просто тусуйся рядом, приплясывай и подставляй шапку тем, кого угораздило задержаться.

– Понял, – Вовка успокоился.

– А мне долю? – заиграли в маленьком Славике гены отца-товароведа.

– Мал еще! – надвинул ему кепку на глаза старший брат.

– А что там у Тани? – спросил я у ребят.

– Пи*дец полный, – многообещающе начал Вова и вздохнул: – Зря я тогда так – ей-то хуже! Мой чего? Выпил и дрыхнет, воняет только… – Поморщился. – А у нее – буйный, чертей гоняет.

Артем покивал, подтверждая слова младшего товарища.

– Мамку ее бьет, теть-Тоню, – продолжил Вова. – А она заявление не пишет – его подержат в вытрезвителе, выпустят, он неделю на завод походит и снова в запой.

– А «темную» не пробовали? – спросил я.

– Пробовали старшие, а х*ли толку? – сплюнул Артем на парящий от стоящей жары асфальт.

В метро было прохладно и красиво. В вопросах навигации я положился на старшего товарища, и вскоре мы оказались на Старом Арбате. Миновав пивную, палатку с мороженым и кулинарию, встали на углу с самым мощным трафиком.

– Вон туда со Славиком сядь и не отсвечивай, – попросил я Артема отойти – втягиваем тут первоклашку в попрошайничество.

Он не стал спорить и увел братика на стоящую неподалеку скамейку. Поднявшись на цыпочки, я осмотрелся – никакой милиции в зоне видимости! Эх, беззаботные времена!

«Распечатал» инструмент, повесил на шею. Железной волей смирив нервную дрожь в коленях, зашел сразу с козырей:

– Я начал жизнь в трущобах городских…^[1]

Народ здесь тусовался разный, по случаю рабочего дня – в основном дети и пенсионеры. Вот на последних песенка сработала очень хорошо, и уже после первого куплета нас окружили сердобольные бабушки и дедушки, а в подставляемую Славиком кепку щедрой рекой посыпался «донат», прямо пропорционально своей массе увеличивая муки совести. Да к черту – последнее не отдают!

К концу песни у большей части слушателей глаза были на мокром месте. Нехорошо, не буду больше грустное играть!

– Выйду ночью в поле с конем… – продолжил окучивать пожилую аудиторию базовым попаданческим репертуаром.

Донат на время поступать перестал – уж больно внимательно слушали, – но по окончании трека хлынул с новой силой, а среди монеток начали появляться рублевые бумажки. Какой-то дедок протянул мне вынутую из авоськи под протестующий писк десятилетнего внука тетрадку и карандаш, попросил дать текст и ноты. Да на здоровье!

На третьей песенке из-за угла появилась парочка ППСников и направились к нам. Аккуратно раздвинув народ, они дождались конца песни – ^[2] и спросили, кивнув на шапку:

– Бродяжничаем? Побираемся?

Благодарная публика протестующе зароптала.

– Никак нет, дяденька милиционер! – улыбнулся я. – Музицируем, развлекаем граждан Советского Союза.

– За деньги! – заметил мент.

– Какие это деньги?! Фарцу иди тряси! – посоветовал дедок, который стребовал с меня запись «Коня».

– Милиция сама разберется! – протокольно ответил коп постарше и затребовал у меня документы.

Можно начать нагнетать и потребовать ксиву в ответ, но зачем? Достав из кармана свидетельство о рождении, предъявил сотрудникам.

– Андро… – полезли на лоб глаза старшего, он осекся, откашлялся, вернул мне документ и спросил: – Репертуар согласован?

– Не стану же я рядом с Вождем, – указал в сторону Мавзолея, – антисоветчину распевать! Я же пионер!

Народ одобрительно забурчал, и патрульные предприняли последнюю попытку:

– Ну-ка исполняй!

Исполнить я был не прочь:

– На спящий город опускается туман…^[3]

Записав песню на подставленном довольными милиционерами планшете, получил от них отданную честь, по пятьдесят копеек в кепку от каждого, и они отправились патрулировать дальше. Концерт продолжился и неизбежно закончился. По его окончании записал желающим и остальные песни – мне не жалко, не забыв предупредить, что «музыка народная, слова народные», и мы откланялись.

Свернув в дворик потише, «подбили бабки».

– По пятнадцать на брата, о*уеть! – возрадовался Артем.

– Батя бы не отобрал, – грустно вздохнул Вова и, видимо, ощутив во мне надежду и опору, протянул мне набитые монетами горсти: – Пусть у тебя полежат, я потом попрошу, когда надо будет!

Ссыпав все в мои руки, он выковырял пару монеток – и одну отдал боксеру:

– За метро!

– Спасибо!

Может ли пионер на пятнадцать рублей скататься в Ростов, зарезать там Чикатило и вернуться обратно?

Вернувшись домой, застал там сидящую за швейной машинкой маму. Трудится!

– В ДК ходил? – оценила она гитару за спиной.

– В ДК тоже ходил, – подтвердил я. – На английский и музыку записался.

– Катя водила? – ехидно прищурилась мама.

– Она! – подтвердил я.

– А я тут вот… – Смущенно показала джинсы: – Подшить нужно. – Поерзала и добавила: – Хочешь, тебе такие купим?

– Щас бы штаны по цене телека носить! – хохотнул я. – Не, мне в отечественных шмотках нормально.

– Точно? – не поверила мама.

– Конечно! – ответил натаскавшийся этих джинсов в прошлой жизни по самое «не хочу» я. – Я же не папуас!

– Почему папуас? – удивилась она.

– В Тихом океане острова есть – Меланезия. Туда американцы после Отечественной войны много гуманитарной помощи самолетами завозили, – рассказывая, подошел к своему столу и машинально высыпал на него из карманов мелочь и пару одиноких бумажек – мы тянули жребий, кому отойдут только купюры, и выиграл Артем. Сделав вид, что так и задумано – не прятать же теперь! – продолжил: – А аборигены, не будь дураки…

– Ну-ка подожди с аборигенами! – строго прервала мама. – Это откуда? И сколько?

– С ребятами на Арбате песни пели. С Артемом и Вовкой, – честно ответил я. – Людям понравилось, насовали вот. Не буду же я отказываться? Тридцать рублей.

– Сколько?! – схватилась за голову мама.

– Это мои и Вовины – он боится, что отец найдет и отберет. Буду ответственно хранить!

– А милиция?

– А милиции показал свидетельство о рождении, – снова не соврал я.

– Никогда так больше не делай! – строго наказала родительница.

– Хорошо, – послушно вздохнул я и спросил: – А если попросят?

– А надо чтобы не просили! – властно повысила голос мама.

– Пусть дома лежит тогда, – убрал я причину конфликта в шкаф. – Проездной, – показал маме, – на место кладу.

Родительница озадаченно кивнула, явно ожидая другой реакции.

– Покормишь меня?

И погода в доме сменилась на привычно-солнечную.

– Я понимаю, что тебе хочется, к примеру, сводить девочку в кино… – трогательно воспитывала меня мама, пока я уничтожал пельмешки. – Но ты ведь всегда можешь попросить у меня.

– Дают – надо брать, – пожал я плечами. – Но больше так делать не буду, если ты против.

– Лучше не надо, – мягко улыбнулась она.

Легендарное «Как бы чего не вышло».

– А что там с аборигенами? – вернула она разговор к нормальной теме.

– А аборигены, не будь дураки, принимали гуманитарную помощь за подарки своих предков.

– Умно! – хихикнула мама.

– И когда американцам надоело, негры начали строить из веток и чего попало макеты взлетно-посадочных полос, самолетов, вышек и так далее. А на себе рисовать летную форму, типа приманивать «божественных птиц». Называется «карго-культ» – «культ грузов». И вот эти наши джинсы – тоже карго-культ, типа модный американец!

Родительница рассмеялась, я помыл посуду, и мы вернулись в комнату.

– Ой уморил, Сережка! – вытерла она выступившую слезинку. – Завтра на работе девчонкам расскажу, обхохочутся!

Включили телевизор, я приземлился на диван, а мама вернулась к работе. По ее окончании заметил, как мама Наташа задумчиво смотрит на обрезки.

– Тебе не нужно это возвращать? – предположил я.

– Не нужно, – кивнула она.

– Предлагаю эксперимент! – возвестил я.

– В кислоте буржуйские штаны растворять? – хихикнула мама.

– Это потом, когда лет через пять книжку в свет выпустят, – пообещал я.

– Ну, пять – не пять… – поерзала мама.

– Нужно рассчитывать на самое худшее, чтобы потом радоваться приятному сюрпризу, – пояснил я.

– Вот оно что! – засмеялась она. – Ну давай свой эксперимент.

Истратив пяток листочков из альбома для рисования, некоторое количество разноцветных тканей из маминых запасов и часть джинсовых обрезков, получили целый набор нашивок – в будущем молодежь будет обзывать их «патчами». С дизайном не заморачивались – оскалившийся питбуль, крокодил, серп и молот (мама придумала), череп, голова кота – это для особо модных девушек.

– Теперь нужно как можно дороже впарить их главным карго-культистам нашей страны! – предложил я следующий шаг.

– Это фарцовщикам? – правильно поняла мама.

– Им! – кивнул я. – Давай считать. Без учета уже отработанной джинсы́ какая получилась себестоимость?

– Копеек пять? – пожала плечами мама.

– Значит, просим пятнадцать рублей, в процессе торга согласившись на десять.

– Ты что, сдурел? – обомлела родительница. – Кто такие деньги за такое отдаст?

– Ты недооцениваешь вырабатываемую собственными руками прибавочную стоимость! – покачал я на нее пальцем, подошел к шкафу, вынул оттуда увесистый «Капитал» и уронил его поверх разложенных на столе патчей: – Вот, почитай!

Мама озадаченно посмотрела на книжку и громко рассмеялась.