Цитаты из книги «Хроники Раздолбая»

как правильно поступать марионетка всегда внутри себя слышит, только часто уговаривает себя, что можно поступить по-другому

Римляне сказали всем, кого покорили, – верьте во что хотите, мы чужих богов уважаем, а вы почитайте наших. Одни поклонялись Изиде, другие Митре, третьи богам Олимпа, и все были довольны. Тут приходят какие-то оборванцы-христиане и кидаются в бычку – есть один бог Иисус Христос, а все остальные – идолы, им поклоняться не будем. Римляне говорят: минуточку, уважаемые, тут до вас был порядок – к Митре налево, к Зевсу направо, и мы таким порядком завоевали полмира. Хотите поклоняться своему Христу – ради бога, но зачем на уважаемых людей болт класть? Цезарь свой род прямиком от Венеры ведет, вот у нас храм в ее честь построен. Или вам положить и на Цезаря? Положить, отвечают, и на Цезаря, и на храм. Не

оставив человеческое сознание, и отправил в муравейник – пусть почувствует свое «величие». Что-то я так зол, что меня начинает отпускать… Не хочу, чтобы отпускало! Пошли к бару.

– Я хочу быть Воландом! Раздолбай прыснул со смеху. – А вот не смешно! Ни фига не смешно вообще! Ты же не знаешь, как это… Думаешь, так, все круто… Знаешь, что такое «гаремное настроение»? Я тебе расскажу! Вот у тебя сделка… Ты все согласовал, отправил вагоны в Челябинск и прилетел сам, чтобы лично получить от бабая подпись и встать на погруз. Тебя встречает секретарша, проводит к бабаю. И тут он говорит, что подписать не может, потому что ему не дал добро имярек, которому должен разрешить имярек, а тому должен отмахнуть имярек, который не просто имярек, а первый помощник у Самого. Сам – ублюдок, трахающий школьниц. Реально школьниц! Я был у него в доме приемов, видел выводок девочек, которые его ждали… С такими тонкими ручками, ножками, костлявыми коленками… Фу, бля! Они ждали его, пили шампанское, звонили там домой, говорили буквально – «Мама, я у Светы, делаю уроки». И вот Сам должен дать помощнику ответ насчет нашей цепочки, а для него она не то что не главный бизнес, а так… услуга для каких-то своих людей, от которых ему надо что-то свое. И вот мы все, не последние люди, сидим, как дешевые шлюхи, и гаремно ждем, когда Сам изволит дотрахать школьницу, уделить время своему помощнику и дать ответ насчет нас. А он может про нас забыть! У него, понимаешь ли, «великие дела», а мы – пыль под ногами. Вагоны будут простаивать на путях, я буду торчать в гостинице в вонючей Челябе, где кислотный дождь оставляет на ботинках шанкры, торчать и думать – а не послать ли мне в жопу всю эту деловую жизнь? Я, конечно, не пошлю… Но я дико хочу быть Воландом! Я бы так стук-стук в приемную к Самому. Секретарша мне – ой, он сейчас занят! А я – да ничем он не занят, и занят быть не может, потому что ничего не смыслит в том, чем занимается. И ногой ему в дверь кабинета – бах! Превратил бы его в гусеницу,

Дерьмо! – разбушевался он, когда они отошли. – Жалкие ничтожные людишки пестуют свою крупицу власти. Видел, как он раздул ноздри, услышав про Сталина? Держу пари, он ради номенклатурных доносов лично выбивал людям зубы. Когда вижу таких Наполеончиков, которым слаще халвы макать человека в кал…

Ты должен будешь пригласить меня в ресторан на ужин и прийти с конем. Мы оба понимаем, о каком уровне телок идет речь, так что варианты «просто симпатичная» не прокатят. К моменту ужина ты должен будешь находиться с этой телкой в отношениях четыре месяца. У телок может быть период транзитного вокзала, когда они встречаются с кем попало, но долго транзит не длится, и четыре месяца – это повод сказать, что она к тебе как-то относится. У вас должны быть общие фотографии – на ужине я их с удовольствием посмотрю. Не приведешь коня – ты проиграл. Откажешься от спора – ты проиграл. Телку я пробью по своим каналам, так что приведешь снятую проститутку – ты проиграл. Принимаешь? – Смотря когда должен быть такой ужин? – Сколько тебе сейчас лет? – Двадцать. – Значит, ужин должен состояться до шестнадцатого мая две тысячи двенадцатого года. К сорока годам с человеком все ясно, и если ты не приведешь коня до этого момента, я уверенно поставлю на тебе клеймо «неудачник». Раздолбай нервно засмеялся.

– А я в говно. Не втягивай меня пьяного в серьезные игры с метафизическими категориями. – Ты просто любишь всегда казаться правым. Спор абсолютно безобидный, и твой отказ спорить доказывает, что ты не прав. – Очень зря ты берешь на слабо человека, который гипер-ответственно относится к спорам. – Ну так поспорь со мной! Слабо? Мартин преобразился. Он подался к лицу Раздолбая так, словно хотел укусить его за нос, и, доверительно понизив голос, спросил: – Ты готов, что спор будет не шутейным, а с настоящими ставками? Вызов бросил ты, поэтому условия назначаю я, согласен? – Давай!

Не согласен! – с вызовом сказал он Мартину. – Пусть ты во многом прав, но я не могу сказать себе: «Нет, это не для меня». Спорим, у меня будут кони? – Я не рекомендовал бы тебе со мной спорить. – Почему? – Ты знаешь, как я серьезно отношусь к подобным вещам – карты, пари, рулетка… Для меня это не игра, а воплощение жизненных законов, и, относясь к этому серьезно, я отдаю дань уважения Судьбе. – Боишься проиграть? – Мне нечего тебе проигрывать, а ты можешь проиграть жизнь. – Ага-ха, – нервно хохотнул Раздолбай, испугавшись того, как серьезно заговорил Мартин. – Проигравшего в цемент закатают? – Ты не врубаешься в шестеренки не только физической жизни, но и метафизической. Заявляя: «Спорим, я возьму от жизни самое лучшее», ты бросаешь вызов Судьбе. Судьба за это лишит тебя возможности получить среднее счастье и оставит два абсолютных варианта – стать победителем или неудачником. – Ну, это ведь мои проблемы, верно? Давай поспорим. – Ты представляешь, что такое поспорить по пьяни, что станешь олимпийским чемпионом, положить на спорт жизнь и остаться без медали? – Или с медалью. Я не так пьян, как тебе кажется.

я опоздал навсегда? – спросил он, ненавидя свой задрожавший голос. – Я что, по-твоему, не смогу добиться чего-то годам к тридцати? – Чего, например? – Ну… того уровня денег, который нужен. – Ты все-таки хочешь, чтобы разоблачение было полным, да? – уточнил Мартин. – Уровня денег не добиваются. Добиваются уровня компетенции. Я допускаю, что к тридцати годам ты сможешь разобраться в некоторых шестеренках, но тебя к ним уже не пустят, и решать ты ничего не сможешь. Есть, правда, еще один путь… Как писал старина Бальзак в романе про упомянутого нами сегодня Растиньяка: «Этот мир надо завоевывать умением подкупать или блеском гения». Если бы я видел на тебе подобный отблеск и в нашем упражнении ты хоть раз сказал бы, что хочешь стать кем-то… Ты ведь, кажется, рисовал, да? Если бы ты сказал: «Я хочу стать признанным художником» – и маниакально повторял: «Я хочу написать гениальный холст и продать его с аукциона», – я не говорил бы всех этих слов. Но результат получился такой, какой получился, и это не я ставлю тебе диагноз, а ты сам.

земное притяжение с тех пор дико выросло.