2

Лилька, накрашенная по-взрослому, давилась от смеха и пускала пузыри в миндальный коктейль. Брызги орошали скатерть цвета расплавленного свинца.

Титры: «Тот же день, два часа пополудни, бар „Буль-дог“».

– Ну и фантазеры мы с тобой! – она откинулась на спинку стула. Вдруг пытливо глянула на Андрейченко. – Гюго, а ты вправду боишься таких зеленых, как я?

Витек истязал себя, кушая водку глотками, и оправдывался больше перед самим собой:

– Мне тридцать пять, я не «новый русский», и мне непонятно, чем хорош Борхес…

– Какой же ты дурачок, Гюго… Ты – открытое мною… Слышишь, открытое только одною мною – хорошо забытое старое.

– А как же жена?

Лиля равнодушно пожала плечами: – Наверное, она открыла в тебе кого-то иного. Но уверена, это был не Гюго!

Голос: «Лиля свободно переводила с английского Набокова и говорила: „Ностальгия по работящему мужчине у меня от мамы“. Она хотела выглядеть самостоятельной и искала встречи с Андрейченко в местах людных и не очень, но, главное – имеющих хоть какое-то отношение к искусству».

– Ты здорово придумала про этих трахающихся… прости, за-ни-ма-ю-щих-ся сексом кукол. Но как они могли вставать из воды, если в них втыкали копья?

– Очень просто. Гюго, ты же технарь! – Лиля укоризненно посмотрела на Витька. – Часть воздуха, выйдя из отверстия, пробитого копьем или ножом, смещала центр тяжести вниз.

Получались своего рода ваньки-встаньки…

– Вам придется покинуть помещение! – предупредил официант, неожиданно появившийся у их столика.

– Что, неужели обед?

– Хуже. Капитальный ремонт.

Титры: «Час спустя, фойе кинотеатра „Лайф“».

До начала сеанса оставалось четыре с половиной минуты. Витек глубокомысленно двигал акселератовыми пешками по щербатому, точно площадь перед городским „пентагоном“, полю.

Лиля, расхаживая по фойе, самозабвенно лизала розовое мороженое. Потом ни с того ни с сего швырнула мороженое в громадный живой аквариум. Кусок мороженого молока начал излучать разноцветные волны. Гуппи неосторожно приблизилась, коснулась разинутым ртом эпицентра мороженого сияния и плавно опустилась на дно. В последний путь ее проводил третий звонок.

В зале было одиноко и пусто, как на огородах поздней осенью. Повернувшись спиной к заговорившему экрану, Лиля села Андрейченко на колени и нежно положила голову ему на грудь.

Голос: „Картина была российской и называлась „Рекламисты“. Сентиментально-постмодернистская киномечта. Витек ничего не понимал в ней и вдобавок ничего не видел: Лиля с монотонностью метронома по очереди целовала ему глаза. Он боялся шелохнуться. Он… Он ужасно хотел женщину, но еще не созрел до дочки Лолиты“.

3

Голос: „Рекламисты“, краткий пересказ кинофильма.

Вместе с утренней чашкой кофе плоскогрудая секретарша принесла в кабинет Генриха Муратова, владельца небольшой сети частных гостиниц в Москве, свежий номер „Крутой линии рекламы“ – газеты рекламы и частных объявлений. На 6-ой странице была напечатана блочная реклама его гостиниц. На 11-ой Генрих Львович нашел прелюбопытное объявление: „Рекламное агентство „Лещенко&Лещенко“ окажет очень состоятельному клиенту услугу авантюрного характера, а именно: напишет роман о жизни клиента, о которой тот до сих пор лишь мечтал, но которой не успел или не осмелился жить. Тел. для спр. 270-25-29. Влад Леонидович“.

Муратов, объездивший без преувеличения полмира и во время последнего отпуска прихвативший чучело индейского шамана из трудновыговариваемого южноамериканского племени с берегов Амазонки (у шамана нога по лодыжку была изглодана пираньями), с ленцой набрал номер телефона… Через час он принимал в своем кабинете и угощал испанским коньяком супругов Лещенко – владельцев и единственных работников РА „Лещенко&Лещенко“. Еще через три часа обе стороны подписали контракт: Лещенко взялись написать роман о романе Муратова… с собственной 13-летней дочерью Беллой.

Местом свадебного путешествия влюбленных отца и дочери Муратов выбрал Мексику: не довелось ему там до сих пор побывать. Дабы любовная история выглядела убедительной для себя самого, Муратов снарядил в Мексику подобие экспедиции. В нее отправились РА „Лещенко&Лещенко“ и его 13-летняя дочь Белла. 6 мая „боинг“ приземлил их в аэропорту Акапулько. По условиям контракта они должны были пешком добраться до столицы страны – Мехико. По пути Лещенко – он должен был по-литературному перевоплотиться в Муратова и беззастенчиво влюбляться в его, точнее, в свою, согласно условиям контракта, дочь.

Влад Лещенко добросовестно отрабатывал гонорар и „влюблялся“ в Беллу Муратову. Он влюблялся в нее без кавычек. Жена Лещенко мужественно терпела, редактировала главы романа и умело договаривалась об их публикации в местных мексиканских газетах. Каждый километр по Кордильерам, каждый глоток кактусовой текилы, каждая новая подробность инцеста Лесовских – героев романа „Искушение Акапулько“ – повторялись с завидной периодичностью в испаноязычной прессе. Мексиканские газеты, опережая пыль, ложились на стол Муратова. Генрих мрачнел: он вдруг обнаружил в романе главы, точнее, отдельные сцены… постельные сцены, которые его буквально раздраконили! Еще бы! Ну как он мог смириться с тем, что худая, плоскогрудая, совсем юная героиня вдруг стала „молодой женщиной, на чьи серебряные широкие чары грудей все тринадцать индейских солнц Мексики не жалели своей позолоты“?! Муратов с отвращением вновь и вновь перечитывал эти строки: ведь его Белла, которую он любил с той же безысходностью, с какой любит смертник клочок зарешеченного неба, была обыкновенным плоскогрудым тринадцатилетним подростком.

Муратов по-черному заревновал выдуманную Катрин Лесовскую к реальному, похотливому Владу Лещенко. Не выдержав крутого секса с литературной дочерью и передав дела заместителю, Генрих Львович вылетел в Мехико и, ступив на землю, занесенную в протокол репортером Джоном Ридом, отправился громить оплаченную им же самим экспедицию. Словно почуяв неладное, экспедиция заблудилась, жена Лещенко переела грибов и неожиданно решила осесть в Майяпане – городе потомков племени майя. Ее, расточительно курившую марихуану, отыскал рогоносец Муратов. Очнувшись от кайфа в европейском ресторане и жадно умяв не только свой ужин и блюда Генриха, но и щедро перченную добавку тушенного в банановом соусе мяса птицы Пукуи – единственного неевропейского блюда, – Лена Лещенко вдруг призналась Муратову, что она вовсе не жена, а сестра Влада.

Преследователи настигли Влада и Беллу в пригороде Мехико. От вездесущих проституток Генрих разузнал, что парочка бледнолицых чужаков остановилась у какой-то индейской старухи, по их словам, полвека тому назад учившейся в СССР. Генрих не спеша готовился к мести. Он заказал в местной оружейной лавке двухзарядный револьвер и, ожидая, пока он будет сработан, два дня протрахался с Леной Лещенко в отеле для эмигрантов-геев. В четверг, часов в восемь утра, он решил, что плоская грудь Леши Лещенко идеальна и что нимфеток он никогда по-настоящему не любил, а любил худеньких мальчиков, и вместе с младшим братом Влада, навсегда расставшимся с женским париком, вернулся в Москву. Оружейник, не дождавшись оплаты заказа, в гневе пристрелил знаменитого индейца-бомжа и его бойцовского петуха, устроивших себе лежбище в пустом ящике из-под патронов…»