Путь наверх

«Полюбили рязанского Леля». В Константинове Есенин находился пять месяцев, в Петроград вернулся 1 октября. Уже на следующий день встретился с Клюевым; а 25-го они вместе выступили на концерте в зале Тенишевского училища. Клюев держался степенно, говорил нараспев глуховатым тенорком. Был он среднего роста, плечистый, с густо напомаженной головой. Одной из зрительниц он показался вдвое старше Есенина. О последнем она говорила:

– Рядом с Клюевым Есенин, простой, искренний, производил чарующее впечатление: в его внешности было что-то лёгкое и ясное. Блондин с почти льняными, светлыми волосами, слегка вьющимися, Есенин был довольно коротко острижен, глаза голубовато-серые, очень живые и серьёзные, внимательные, но с какими-то удивительно озорными искорками, которые то вспыхивали, то вновь исчезали. Вообще он был красив неброской славянской красотой.

Есенин был в белой с серебром рубашке, которая положила начало театрализации его выступлений, приведшей к поддёвкам и сафьяновым сапогам.

«Петроградские ведомости» так откликнулись на этот концерт: «Когда-нибудь мы с умилением и восторгом вспомним о сопричастности нашем к этому вечеру, где впервые предстали нам ясные „ржаные лики“ двух крестьянских поэтов, которых скоро с гордостью узнает и полюбит вся Россия.

Робкой, застенчивой, непривычной к эстраде походкой вышел к настороженной аудитории Сергей Есенин. Хрупкий девятнадцатилетний крестьянский юноша с вольно вьющимися золотыми кудрями, в белой рубашке, высоких сапогах, сразу уже одним милым доверчиво-добрым, детски чистым своим обликом властно приковал к себе все взгляды.

И когда он начал с характерными рязанскими ударениями на „о“ рассказывать меткими, ритмическими строками о страданиях, надеждах, молитвах родной деревни („Русь“), когда засверкали перед нами необычные по свежести, забытые по смыслу, а часто и совсем незнакомые обороты, слова, образы, когда перед нами предстал овеянный ржаным и лесным благоуханием „Божией милостью“ юноша-поэт, – размягчились, согрелись холодные, искушённые, неверные, тёмные сердца наши, и мы полюбили рязанского Леля».

Вечер в зале Тенишевского училища организовал С. М. Городецкий. Это было его последнее деяние для Есенина. В ноябре их пути разошлись. Ближайшим другом, учителем и постоянным спутником молодого поэта стал Н. А. Клюев. Началась их общая работа, которая проходила под знаком верности народным истокам.

Вскоре Сергей Александрович заключил договор на издание своей первой книги: «1915 года, ноября 16 дня продал Михаилу Васильевичу Аверьянову в полную собственность право первых изданий в количестве трёх тысяч экземпляров моей книги стихов „Радуница“ за сумму сто двадцать пять рублей и деньги сполна получил.

Означенные три тысячи экземпляров М. В. Аверьянов имеет право выпустить в последовательных изданиях.

Крестьянин села Константиново Рязанского уезда и Рязанской губернии Кузьминской волости.

Сергей Александрович Есенин

Петроград, Фонтанка, 149, кв. 9».

Писал Есенин после возвращения в столицу мало: почти всё время занимали различные вечера, визиты к литераторам и в буржуазные семьи. Везде его принимали охотно. В богатых салонах сынки и дочки хозяев стремились показать чудо-крестьянина родителям. За ним ухаживали, его сажали на золочёный стул за столик с бронзовой инкрустацией. Дамы в умилении лорнировали его; а как только с упором на «о» он произносил «корова» или «сенокос», они приходили в шумный восторг:

– Повторите, как вы сказали? Ко-ро-ва? Нет, это замечательно! Это прелестно!

За трогательную и «нездешнюю» внешность Есенина называли «пастушком», «Лелем» и «ангелом». Женщины из литературной богемы открыто притязали на его любовь, Сергей относился первоначально к ним с вежливым опасением и приводил ближайших друзей в весёлое настроение своими сомнениями по поводу чистоты намерений девиц.

– Они, пожалуй, тут все больные, – часто повторял он.

В. С. Чернявский говорил по этому поводу:

– На первых порах Есенину пришлось со смущением и трудом избавляться от упорно садившейся к нему с ласками на колени маленькой поэтессы, говорящей всем о себе тоненьким голосом, что она живёт в мансарде «с другом и белой мышкой». Другая, сочувствующая адамизму, разгуливала перед ним в обнажённом виде, и он не был уверен, как к этому отнестись; в Питере и такие штуки казались ему в порядке вещей. Третья, наконец, послужила причиной его ссоры с одним из приятелей, оказавшись особенно решительной. Он ворчал шутливо: «Я и не знал, что у вас в Питере эдак целуются. Так присосалась, точно всего губами хочет вобрать». Но вся эта женская погоня за неискушённым и, конечно, особенно привлекательным для гурманок «пастушком» – так, по словам Сергея, ничем и не кончилась до первой его поездки в качестве эстрадного поэта в Москву.

Совсем другим увидел молодого поэта литературовед Л. М. Клейнборт, тоже способствовавший широкому признанию Есенина: «Он как-то обратил внимание на стихи, присланные одной поэтессой из Москвы. Заглянув в стихи, усмехнулся.

– Чему вы? – спросил я.

– Знаю я эту… блудницу… Ходил к ней.

– Ходили? – переспросил я.

– Да, не один. Ходили мы к ней втроём… вчетвером…

– Втроём… вчетвером? – с удивлением повторил я. – Почему же не один?

– Никак невозможно, – озорной огонь заблестел в его глазах. – Вот – не угодно ли?

Он прочёл четыре скабрезных стиха.

– Это её! – сказал он. – Кто её „мёда“ не пробовал!

Мне бросились в глаза очертания его рта. Они совсем не гармонировали с общим обликом его, таким тихим и ясным. Правда, уже глаза его были лукавы, но в то же время всё же наивны. Губы же были чувственны; за этой чувственностью пряталось что-то, чего недоговаривал общий облик.

Он вдруг сказал: «Я баб люблю лучше… всякой скотины. Иной раз совсем без ума станешь».

Это неэстетичное определение поэтом-лириком лучшей половины человечества исчерпывающе определяет его отношение к женщине: загорался на месяц-два, а потом не знал, куда сбежать. Длительных привязанностей у него не было. А то, что он называл любовью, было просто сильной страстью, о чём он и сам неоднократно говорил.

Зимой 1915/16 года Есенин был частым посетителем кабаре «Привал комедиантов»^[13]. Итак, цитируем:

«В „Бродячей собаке“, где мы часто бывали с Есениным и где было всегда шумно, но не всегда весело, встречалось великое множество самых разнообразных людей, начиная с великосветских снобов и заканчивая маститыми литераторами и актёрами. „Собаку“ почти ежедневно посещали поэты-царскосёлы во главе с Гумилёвым и Ахматовой и целая свора представителей „обойной“ поэзии, получившей такую злую кличку после того, как сборник стихов этой группы вышел напечатанным на обойной бумаге.

В „Собаке“ играли, пели, сочиняли шуточные экспромты, танцевали, рисовали шаржи друг на друга самые знаменитые артисты и художники. Здесь я много раз слышал Маяковского, Игоря Северянина, Есенина, читавших впервые свои новые стихи. Когда Есенин читал, глядя на него, мне всегда казалось почти невероятным, что где-то глубоко-глубоко внутри этого щуплого с виду паренька с лукаво бегающими глазками и типичной повадкой деревенского жителя струится неиссякаемый родник кристально чистой поэзии».

Встречи. Зимний период пребывания Есенина в Петрограде оказался плодотворным в смысле знакомств с интересными и незаурядными людьми: с А. М. Горьким, И. Е. Репиным, А. А. Ахматовой, Н. С. Гумилёвым и М. И. Цветаевой.

У маститого писателя молодой поэт восторга не вызвал:

– Впервые я увидел Есенина в Петербурге, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком пятнадцати – семнадцати лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге^[14].

А. А. Ахматова и Н. С. Гумилёв жили в Царском Селе. Есенин и Клюев посетили их 25 декабря. С собой незваные гости прихватили «Биржевые ведомости» за этот день; в номере было напечатано одно из ранних стихотворений Сергея:

 
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
 
 
По меже, на перемётке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в чётки
Ивы – кроткие монашки.
 
 
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
 
 
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
 

Анна Андреевна вспоминала: «Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный, Есенин весь сиял, показывая газету. Я сначала не понимала, чем было вызвано это его сияние. Помог понять, сам не очень мною понятый, его „вечный спутник“ Клюев.

– Как же, высокочтимая Анна Андреевна, – расплываясь в улыбку и топорща моржовые усы, почему-то потупив глазки, проворковал, да, проворковал сей полудьяк, – мой Серёженька со всеми знатными пропечатан, да и я удостоился».

А. Ахматова. Художник Ю. Анненков

Номер газеты посвящался Дню Рождества Христова, и в нём были представлены произведения широко известных писателей и поэтов: Л. Андреева, Белого, Брюсова, Блока, Бунина, Волошина, Гиппиус, Мережковского, Ремизова, Скитальца, Сологуба, Тренёва, Тэффи, Шагинян, Щепкиной-Куперник. В этот «Ноев ковчег» Иероним Ясинский, председатель литературно-художественного общества «Страда», собрал всех, даже совершенно несовместимых авторов, руководствуясь одним принципом – их известностью. Немудрено было, понимая это, и засиять.

Конечно, Сергей Александрович прочитал Ахматовой поднесённое ей стихотворение, и она зачарованно слушала его:

– Читал он великолепно. Я просила ещё читать, и он читал. Читая, Есенин был ещё очаровательнее. Иногда он прямо смотрел на меня, и в эти мгновения я чувствовала, что он действительно «всё встречает, всё приемлет», одно тревожило, и эту тревогу за него я так и сохранила, пока он был с нами, тревожила последняя строка: «Я пришёл на эту землю, чтоб скорей её покинуть».

Тревожила долго, ведь Ахматова была русской Кассандрой: «…гибель накликала милым, и гибли один за другим». Анна Андреевна проводила в царство теней своего ближайшего друга Николая Владимировича Недоброво за три года до его реальной смерти. В стихотворении «Не быть тебе в живых…» предсказала смерть Гумилёва, а позднее и гибель Есенина:

 
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть,
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
 
 
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
 

Стихотворение это называется «Памяти Сергея Есенина» и написано при его жизни! Поэтому никто его не знал: обнаружено оно было в архиве Ахматовой после её кончины. Своим проклятым даром она мучилась, и мало кто знал о нём.