Через пару строк будет процитирован гимн, где в лучших традициях шаманизма солнце на колеснице с золотыми колёсами катится по синему океану небес, и весь вот этот пророк Илья с громыхающими телегами облаков, и прочая мифология.
Как сочетались прагматическое знание и поэтический миф в древнем уме?
Да так же, как и всегда сочеталось и сочетается. И свет одновременно волна и поток частиц. И вообще в мире совершенно нет никакой линейной логики. Логику придумал Аристотель. И вывел он её не из мира, а из языка. Но потом Витгенштейн увидел, что и язык тот ещё безграничный хаос, опрокинутый в наш ум. Или это был не Витгенштейн, а Лакан?
Ничего не надо пытаться понять своим умом, и языком своим ничего не надо пытаться рассказать или объяснить.
Но сегодня над Питером вышло солнышко. А завтра будет опять снег и минус четыре.
Хорошего карантина всем.
Герман в письме говорит о языке и солнце, о правилах и хаосе, о логике и её отсутствии, о мирном сосуществовании противоположностей.
Этот ряд подтолкнул меня поприветствовать вас, друзья, по-армянски.
«Барев дзес!» – восклицают армяне, приветствуя друг друга. Дословный перевод сего приветствия на русский таков: «Доброго солнца вам!» или даже «Добросолнца вам!», поскольку «бари» (добро) и «арев» (солнце) образуют здесь одно слово – «ба-рев». Этому словослиянию, вероятно, поспособствовало наличие «ар» в корнях слов, что, в свою очередь, не объясняет – почему утреннее приветствие «Бари аравот!» (Доброе утро!), имея тот же «ар» в составе слов, не сделалось одним словом «Баравот». И если предположить, что в первом случае язык, стремясь к экономии, объединил два слова в одно, то почему во втором случае не произвёл словослияния, следуя этой же логике? И если бы Язык существовал не через нас, странных и суетливых созданий, мечущихся между заполнением договора на получение потребительского кредита и вопрошанием о бытии, а был бы представлен в собственном теле, то что бы он ответил на этот вопрос и на многие другие?
– Язык Армянович, почему сократив «бари» и «арев» до «барев», ты не сократил «бари аравот» до «баравот»? – спросили бы его с интонацией, с какой работяги предъявили б посланному за водкой и купившему ноль пять, когда по акции выходил немногим дороже целый литр.
Краснел бы он, растирая носком ботинка несуществующий плевок на полу, или рассмеялся б нам в лицо, или, разодрав на груди футболку, воскликнул нечто вроде: «Да я за вас, суки, кровь проливал, пока вы тут!..»?
Александр во вчерашнем письме ошибся в дате, переместив день вчерашний из действующего календаря в прошлогодний. И эта опечатка вполне органично вписалась в первый день пока ещё не обязательного, но рекомендательного домоседства. Опечатка эта, точно греза, находящая на нас в минуты тревожных ожиданий (тревожиданий?), спасительное воспоминание о лёгких и светлых днях, которые, надеемся мы, ещё вернутся.
Спал я около полутора часов, так что день сегодняшний разделён с днём вчерашним посредством настолько узкой полосы, что язык не поворачивается назвать это разделение разделением.
Вчера ездил к пациенту во Всеволожск, армейскому полковнику в отставке, а ныне – владельцу крупного производства. Проезжая на электричке мимо раскинувшегося на возвышенности большого кладбища, обратил внимание на полосу рыжеватой стоячей воды в низине. Налетавший ветер пускал по воде какую-то вязкую рябь, словно не по воде, а по киселю. И тут я вспомнил из прочитанного ещё в студенчестве учебника по судебной медицине, что части человеческого трупа (мышцы, кожа, мозг, молочные железы) во влажной среде без доступа кислорода вследствие омыления превращаются постепенно в жировоск, в то время как остальные мягкие органы сгнивают. И подумалось, что обильные в наших краях дожди, напитывая собой кладбищенскую землю, после стекают, образуя вот такие ржавые жирные топи. После мыслей об омылении пришёл на ум недавно прочитанный роман Миши Елизарова «Земля». И вот эта кисельная болотина, пролёгшая между вечным движением и вечным покоем, каким-то образом дополнила впечатление от романа, прибавила впечатлению веса. И тут же вспомнилось, как в учебном морге профессор Крикун попросил меня, второкурсника, достать из бака с 25 % раствором формалина препарат пищеварительной системы человека. И я, надев на обычные хирургические перчатки прозекторские (толстая резина, длинный рукав), опустил руку в бак и шуровал в нём, пока не ухватился за пищевод, вытянув весь ЖКТ (килограмм двадцать, не меньше). Еле дотащил органы этого почившего Гаргантюа до прозекторского стола к вящему удовольствию профессора и польстившему мне ужасу, застывшему в глазах однокурсниц. Весь этот ряд образов, мыслей, впечатлений и воспоминаний длился секунды три-четыре, под стук колёс, несших состав вдоль кладбищенской ограды.
На всеволожской платформе невольно прильнул к решётке: на хорошо просматриваемом отсюда дворе лежали в свалку две горки: слева – обрубленные стволы в коре, а справа – свежеобтёсанные, срубленные в чашу, брёвна, пронумерованные на спилах. Голая древесина болезненно походила на человеческую плоть; заходящее солнце, смешивая розовое с жёлтым, только усиливало это впечатление. Словно одетые и голые покойники, сваленные в две кучи. Когда отпрянул от решётки, увидел, что по левую и правую руку от меня стоит дюжина сошедших пассажиров, зачарованно уставившихся на брёвна.
Работая с коленом пациента (несколько раз покалеченным на горнолыжных трассах), снова подумал о сходстве тела человека и тела дерева.
Сегодня во время обеда настойчиво звонили в дверь. Приём пищи в выходной день для всякого постящегося – праздник. Приготовил салат: нарезал кружочками стебли сельдерея, свежие огурцы-корнишоны, свежие шампиньоны, приправил сванской солью, ложкой соевого соуса и ложкой нерафинированного подсолнечного, перемешал. Сварил спагетти al dente, добавил острой аджики. Откупорил бутылку прекрасного, сильного, сухого вина из винограда Бобаль. Не успел сделать глоток, как трижды, с нажимом, позвонили в дверь. Жена встревожилась: «Не открывай!», и за интонацией этой просьбы таилось невысказанное: «Чума свирепствует, это, должно быть, пришли грабители – за едой, за золотом, за нами…» Уставился в глазок – сосед дядя Коля, отец Серёги. Серёге под пятьдесят, владелец двух машин, которые он, если не чинит, то тщательно намывает, если не намывает и не чинит, то разбирает и снова собирает. Машины стоят во дворе под моими окнами, и я часто становлюсь свидетелем этой страстной любви человека и техники. Серёга простой и надёжный, как уазик, но ездит на «вольво» и микроавтобусе «фольксваген». Четыре года не курил, а пару месяцев назад закурил, и закурил яростно, со страстью. Мы здороваемся, иногда обращаемся друг к другу за помощью.
Открыл дверь. Дядя Коля, морщась, будто проглатывал морского ежа, сообщил, что у Серёги инфаркт и через пятнадцать минут потребуется моя помощь – спустить сына на носилках (живут на четвёртом этаже). Выпил два бокала, поднялся к соседям. Подошли ещё мужчины. Врач кардиореанимации, молодой кавказец, расставил нас по периметру мягких носилок. Серёга лежал весь серый, точно осыпанный пеплом, и держал в руке пакет капельницы. Мы взялись и понесли. Пока спускались, врач давал Серёге команды: «Ножкамы пашэвэли!», «Глаза нэ закрэвай!» Вернулся домой и позвонил маме.
«Алло», – сказала мама.
«Барев дзес, мам!» – ответил я.
Перед отъездом в псковские леса позвольте поделиться впечатлением от книги, которую вы, дорогие собеседники, вряд ли когда-то возьмёте в руки. Я и сам прочитал её лишь по долгу службы. А прочитав, испытал двойственные чувства, которые всегда испытываешь, знакомясь с сочинением европейского автора, посвящённого России и российской жизни, независимо от того, какая именно историческая эпоха жизни нашего отечества интересует сочинителя. Чувства эти – добродушное веселье и недоумение. В своё время у меня в голове даже сложилось присловье: врёт, как француз, путешествующий по России. Однако к делу.
Речь о книге итальянской журналистки Ританны Армени «В бой идут ночные ведьмы». Этот автор вообще имеет стойкий и своеобразный интерес к России – прошлая её книга была посвящена отношениям Ленина и Арманд. Так вот, приступая к чтению книги («В бой идут ночные ведьмы»), повествующей о жизни, мечтах и подвигах советских девушек, сражавшихся во время Великой Отечественной войны с нацистами в составе 588-го ночного легкобомбардировочного авиационного полка, надо иметь в виду следующее:
1) автор – не военный историк, специализирующийся на Второй мировой войне, и вообще не историк;
2) автор – итальянская журналистка, сообщающая своим соотечественникам неизвестные им исторические сведения невероятного характера;
3) автор – идейная феминистка, воспринимающая мир традиции как сугубо мужской и враждебный по отношению к порабощённой женщине, роль главной пружины социального прогресса в этом мире, разумеется, отводится эмансипации.
Отсюда следует, что перед нами не сухой научный труд – плод многолетних архивных изысканий, а непосредственная история, рассказанная живым пером, не чуждым эмоциональных всплесков и лирических отступлений. Ведь в Италии, как и во всём мире, журналистов не учат обретать знания, их учат работать с!информацией.
Ританне Армени повезло – ей удалось встретиться с последней оставшейся на тот момент в живых «ночной ведьмой» (так немцы называли пилотов и штурманов 588-го авиаполка, бомбивших ночами на своих тихоходных У-2 вражеские позиции, армейские склады и скопления техники) – Ириной Ракомбольской. На основании материалов бесед с девяностошестилетним ветераном, легендой Великой Отечественной войны Ириной Ракомбольской и написана эта книга. Использованы здесь и публиковавшиеся ранее воспоминания других «ночных ведьм» – где-то в форме цитат, где-то в раскавыченном авторском пересказе. Есть здесь и цифры – количество боевых вылетов и сброшенных бомб, число не вернувшихся самолётов, – но не цифры тут главное. Главное – не отпускающее автора удивление перед очевидным фактом: во время Второй мировой войны в рядах советских военно-воздушных сил принимали активное участие в боях целых три авиационных полка, сформированных исключительно из женщин – от пилотов до техников. Невероятно! Нигде в мире такого больше не было. Оживший миф. Воскресшие
О проекте
О подписке