Хозяин принести дров не позабыл и полученный фердинг отработал сполна, сложив в углу комнаты небольшую поленницу. По возвращении я первым делом растопил камин, но за ночь мансарда изрядно выстыла, и поутру теплое шерстяное одеяло пришлось как нельзя кстати; без него бы точно продрог.
Выбираться из постели никоим образом не хотелось, но дел на первую половину дня набралось преизрядное количество; пришлось умываться холодной водой, ежиться и спешно одеваться.
Целебный бальзам подействовал на ссадины наилучшим образом, они заметно подсохли и болели куда меньше прежнего. Я вновь обработал раны, стараясь не перепачкать при этом манжеты сорочки, затем отпер сундук. И дальше хранить у себя мушкет брата Гила было чересчур опрометчиво. Вещица эта редкая и приметная, а обвинение в воровстве чревато серьезными неприятностями даже для магистра Вселенской комиссии. Особенно если дело происходит за пределами империи, а владелец… утраченного имущества пользуется в этих краях немалым влиянием.
Вчера беседа с братом Бруно не понравилась мне до чрезвычайности, но по здравом размышлении я решил ей большого значения не придавать. Ни одна из подмеченных дознавателем нестыковок сама по себе ничего не значила, каждой из них имелось множество вполне разумных объяснений. Ни свидетельских показаний, ни прямых улик против меня не было, а странности…
На столь хлипком фундаменте не сумеет выстроить дело даже Кабинет бдительности, если вдруг события начнут развиваться по самому скверному для меня сценарию. Опасаться совершенно нечего!
Только вот мушкет… Я с обреченным вздохом повесил чехол со штуцером на плечо, накинул сверху плащ, взял шляпу и покинул доходный дом через черный ход. Если за вчерашними расспросами брата Бруно все же скрывается нечто большее, нежели стремление прояснить озвученные странности, за мной вполне могли установить наблюдение. И пусть ничем противозаконным я заниматься сейчас не собирался, но и афишировать свои знакомства не хотел.
Внимательно оглядевшись, я выскользнул из переулка и сразу юркнул в соседний проходной двор. Оттуда свернул в темный проход меж домами, где отчаянно воняло застарелой мочой, и уже через минуту очутился на соседней улице, которая вскоре и привела меня на уже знакомую набережную Ливы.
У реки, несмотря на ранний час, оказалось многолюдно. Ехали телеги и кареты, шумными компаниями шествовали школяры, спешили по своим делам не слишком-то приветливые обыватели. Тут же под пронзительный свист, крики и улюлюканье кого-то всем миром били; среди взбудораженной толпы мелькали зеленые мундиры квартальных надзирателей, но воспрепятствовать расправе стражи порядка при всем своем отнюдь не показном усердии не могли.
Дождавшись просвета в потоке телег, карет и верховых, я перебежал через дорогу и вышел на высокий берег Ливы. Как и в других городах с многовековой историей, уровень мостовых здесь беспрестанно повышался: сначала на улицы вываливали мусор, а после засыпали его грунтом и щебнем. Первые этажи домов постепенно скрывались под землей, а после многочисленных пожаров здания отстраивались заново уже на новом уровне.
Река лениво текла внизу, от набережной к ней спускались каменные лестницы. В темную воду далеко выдавались причалы, а на невысокой волне покачивались лодки и рыбацкие ялики, шли вниз по течению баржи. Другой берег реки был существенно ниже; судя по белесым разводам на камнях и стенах, в наводнения его нередко подтапливало. Дома в Нистадде казались неказистыми и неухоженными, у большинства из них каменными были только первые этажи. Вдоль Ливы там тянулись многочисленные мастерские, красильни и склады, небо затягивали клубы валившего из труб дыма, а на воде колыхался мусор. Особенно много отбросов скопилось у заросшей камышом отмели на изгибе реки.
Вдоволь налюбовавшись этим не слишком-то и живописным видом, я зашагал по набережной и вскоре вышел к мосту, по краям которого толпилось просто бессчетное количество нищих. Все они, как один, дергали за рукава и полы плащей прохожих, возниц и пассажиров повозок, совали им в лица воспаленные культи и орущих младенцев, выставляли напоказ гнойные язвы и жутчайшие увечья, а уж с костылями был и вовсе каждый второй.
Шум, гвалт, нескончаемый визг. Соловьиным мост был назван с изрядной долей иронии; от пронзительных криков у меня едва не закладывало уши.
Среди попрошаек крутились верткие мальчишки-карманники, и я взял в правую руку волшебную палочку, которой и без всякой магии мог приложить зарвавшегося воришку. Но не пришлось – вокруг меня моментально образовалось свободное пространство; я разом перестал существовать и для нищих, и для малолетних прохиндеев.
Каменой брусчатки в Нистадде не было вовсе, лишь вдоль берега тянулась деревянная мостовая, а дальше в грязь были набросаны доски, по которым и пробирались местные обитатели. Мало кто шагал напрямик по зловонным лужам; через иные из них едва-едва проезжали телеги.
Да еще, ко всему прочему, прохожие на североимперском наречии не говорили, а квартальных надзирателей здесь не было и в помине. Вместо цеховой стражи на перекрестках отирались молодчики столь подозрительного вида, что по спине в ожидании неминуемых неприятностей побежали мурашки. Справляться у жуликов о пансионе вдовы Блом совершенно не хотелось.
После пары неудачных попыток расспросить местных обитателей я всерьез вознамерился прибегнуть к своим магическим способностям и даже зажал в левой руке четки святого Мартина, но в последний момент передумал и торопиться с этим не стал. Эфирное тело еще толком не восстановилось, нагружать его лишний раз не хотелось. Так что я плюнул на условности и зашел в первое попавшееся заведение, к слову, оказавшееся борделем. Впрочем, судя по красным стеклам потушенных на день фонарей, на этой улице веселые девицы обитали во всех домах без исключения.
– Фру Блом? – переспросил вышибала, чьи закатанные рукава открывали мощные татуированные предплечья, и принялся буравить меня пристальным взглядом, но потом все же соизволил подсказать дорогу: – Прямо по улице, там налево и сразу направо. Дом с розами.
Я поблагодарил громилу и отправился в указанном направлении. Заодно переложил магический жезл из правой руки в левую и заранее покрутил им, разминая запястье. Как не раз и не два говорил школярам, беспечный ритуалист – мертвый ритуалист. Истинным волшебникам в этом плане куда как проще, но чего уж теперь…
Дойдя до ближайшего перекрестка, я повернул налево, завертел головой по сторонам и на другой стороне улицы почти сразу углядел обшарпанный двухэтажный дом. Выставленные за окна цветочные ящики топорщились голыми стеблями розовых кустов. И тут же легонько дрогнули намотанные на запястье четки. Цель моих поисков была совсем рядом.
Пришлось сойти с досок и побрести через дорогу по щиколотку в грязи. Ладно еще у входной двери лежала деревянная решетка, и, прежде чем войти в пансион, получилось очистить о нее подошвы сапог. Небольшой общий зал на первом этаже был заставлен столами, там могло разместиться полторы дюжины человек, но сейчас завтракали только двое: Уве и развалившийся напротив него худощавый черноволосый сеньор в сапогах, кожаных штанах, жилете и синей льняной рубахе.
Сеньор с некоторой даже ленцой отщипывал цепкими пальцами мякиш белого хлеба, сминал его в небольшие шарики и отправлял их в миску Уве. Мой слуга всякий раз ежился, но глаз от похлебки не отрывал, словно боялся спровоцировать обидчика на более решительные действия.
– Развлекаетесь? – усмехнулся я, и Уве подскочил, едва не перевернув при этом скамью.
– Магистр! – завопил он в изумлении.
Черноволосый сеньор лет тридцати на вид неуловимым движением оказался на ногах, кинул невесть как оказавшуюся в руке шпагу и порывисто шагнул навстречу. Хватка у него оказалась воистину медвежья, у меня едва не хрустнули ребра.
– Полегче, Микаэль! – попросил я, с трудом переводя дух.
Маэстро Салазар похлопал меня по спине и лишь после этого разжал объятия, отступил на шаг назад и растопырил в улыбке черные усы. Смуглая кожа, темные волосы и грубые черты лица выдавали в нем уроженца Лавары. Взрывной темперамент выходцев из южной провинции давно уже стал притчей во языцех, а Микаэль если и отличался в этом отношении от земляков, то исключительно в худшую сторону. Он готов был драться на дуэлях по поводу и без и как к своим тридцати годам еще не отправился на небеса, оставалось для меня загадкой. Впрочем, где черноусый гордец и где небеса?
Происходил маэстро Салазар из захолустного дворянского рода – одного из тех почтенных семейств, старшие сыновья которых кичатся древностью фамилии, а младшие ищут успеха на кончике шпаги. К тому времени, когда неожиданно проявился его колдовской дар, Микаэль уже прекрасно фехтовал, но благоразумно позабыл о карьере бретера и стал… целителем. Работа с живой плотью давалась ему невероятно легко. Сращивать сломанные кости и заживлять открытые раны умели многие, но маэстро брался за несказанно более сложные случаи, брался – и добивался успеха. Жизнь семейства понемногу наладилась, призрак нищеты отступил, появилась возможность дать хорошее образование младшим братьям.
Все переменилось, когда умы и души людей отравило учение ересиарха Тибальта. Колдуны – ритуалисты или истинные, не важно! – оказались вне закона. И вне закона оказались их семьи. Однажды в имение Салазаров нагрянула толпа фанатиков из числа знакомцев и соседей, в живых там не оставили никого. Сам маэстро во время бойни был в отъезде, а по возвращении слегка повредился умом и зачерпнул столько силы, что неминуемо должен был воссиять, но не воссиял. Скорее уж наоборот. Как уже говорил, работа с живой плотью всегда легко давалась Микаэлю, и мне не хотелось даже вспоминать, каким именно образом рехнувшийся целитель расправился с еретиками. Когда наша рота вошла в его деревушку, в живых из ее обитателей оставались только те, кто успел попрятаться в погребах и подвалах, да малые дети.
С тех пор Микаэль никогда больше не использовал свой талант целителя, а память топил в вине. И вот что странно – на столе обнаружилась пара мисок с похлебкой, краюха белого хлеба, половина головки сыра и палка сырокопченой колбасы, а бутылок не было вовсе.
– А мы-то боялись, что волки уже обгладывают косточки Филиппа! – покачал головой Микаэль, и в его черных глазах заплясали веселые дьяволята. Как видно, за мою жизнь он нисколько не волновался.
– Пришлось задержаться в империи, – пожал я плечами, опускаясь на лавку.
Уве наконец переборол изумление и запричитал:
– Магистр! Мы не знали, что делать…
Я приложил к губам указательный палец, призывая слугу к молчанию.
– На какое-то время я не магистр и не Филипп вон Черен, а Рудольф Нуаре. Объясню позже.
Маэстро Салазар усмехнулся и продекламировал:
– Невинным агнцем прикинулся волк, задрал пастушка и в лес уволок?
Я отмахнулся и спросил:
– Чем занимались, пока меня не было?
Уве заметно смутился, но все же источника своих доходов скрывать не стал.
– Обучаю грамоте и счету детей ремесленников. Брать за урок приходится на треть меньше здешних школяров, но на еду хватает.
Микаэль фыркнул:
– Истину глаголет юноша! Мы не умерли с голоду исключительно по милости фру Эммы, вдовы мясника!
– Как так? – заинтересовался я.
– Сначала Уве обучает малолетнего оболтуса грамоте, а после удовлетворяет потребность в мужском обществе его маменьки, – осклабился маэстро Салазар и со значением указал на колбасу. – Меняет, так сказать, палку на палку.
Бедный Уве покраснел до корней волос и разинул рот, но от возмущения не смог вымолвить ни слова.
– Вы… Да вы… – только и выдавил он из себя.
Я отрезал кусочек колбасы, закинул в рот и прожевал.
– Вкусно. А что, вдова – старая и некрасивая?
– Вот уж нет! – ухмыльнулся Микаэль, дернув себя за ус. – Дама в самом соку!
– Уве?
Паренек смущенно кивнул.
– Ей нет и тридцати, – подтвердил он с непонятным вздохом. – Рано вышла замуж, рано овдовела…
– А любовника завести не может, – отметил маэстро Салазар. – Мужнины братья мигом обломают ему бока, чужаки в семейном деле не нужны. А школяр – так… вроде мальчика по вызову, кроме как на дармовую колбасу, ни на что претендовать не станет.
– Я не жиголо!
– Никто этого и не говорил, – успокоил я слугу и обратился к маэстро: – А ты, Микаэль, полагаю, учишь фехтованию оболтусов постарше?
Салазар лишь покачал головой.
– В этом паршивом городишке фехтмейстеров как собак нерезаных! – презрительно скривился он. – А школярам премудрости фехтования неинтересны, им лишь бы покрасоваться на своих потешных дуэлях!
– Тогда что?
Уве отодвинул от себя тарелку и с нескрываемым злорадством заявил:
– Водит богатеньких бюргеров по местным шлюхам!
Если мой слуга намеревался уязвить маэстро, то цели своей он не достиг.
– Так и есть, – спокойно подтвердил Микаэль. – Все так и есть.
Как оказалось, в Старом городе продажных девок гоняли с улиц квартальные надзиратели, не было там и публичных домов, зато своими борделями славился Нистадд. Школяры, мастеровые и даже почтенные отцы семейств отправлялись развлекаться на этот берег, и, если в районе набережной было относительно безопасно, то вглубь района чужаки захаживали на свой страх и риск. Это не останавливало любителей острых ощущений, и маэстро Салазар защищал таких гуляк во время их ночных эскапад от местных любителей легкой наживы.
– Озолотиться не озолотился, – усмехнулся Микаэль, – но на оплату пансиона и конюшни денег хватает.
– А остальное он тратит на вино, – вновь не смог промолчать Уве.
– А что мне еще остается? – удивился маэстро Салазар. – От здешнего пойла я бы загнулся еще зимой!
Я покачал головой, достал кошель с остатками медных фердингов и кинул его слуге.
– Я снял мансарду в Княжеском дворике, это в Старом городе. Если понадоблюсь, ищи меня там.
Уве с благодарностью кивнул.
– Только новых учеников не бери, скоро ты мне понадобишься, – предупредил я и обратил свое внимание на маэстро. – Прогуляемся?
Микаэль поднялся и взял со стола длинную шпагу в потертых ножнах.
– Прогуляемся или прогуляемся? – спросил он со значением. Черные глаза глянули на меня неожиданно серьезно.
– Выберемся за город на пикник, – сказал я. – Выгуляем лошадей, обсудим дела.
У моего слуги при этих словах явственным образом вытянулось лицо.
– А я? – спросил Уве, не скрывая огорчения.
О проекте
О подписке