Допрос второй
Очаг скверны

Месяц Святого Артура Странника

год 975 от Великого Собора

1

Большую часть жизни разъездной сотрудник Тайной службы проводит в дороге. Приходится, конечно, менять личины, вынюхивать, выпытывать, резать глотки, в конце концов, но в промежутках меж этими сколь увлекательными, столь и неприятными занятиями ты попросту тащишься из одной забытой Святыми дыры в другую.

И хорошо, если путешествовать удается в скрипучей почтовой карете. Зачастую выпадает месить сапогами грязь или глотать пыль, попутно проклиная ливень, студеный ветер, нещадную жару и прочие погодные катаклизмы.

Была бы дорога – а что проклинать, найдется.

Но, даже когда удается странствовать с комфортом – например, удобно развалившись на мягком сиденье в экипаже с отличными рессорами, – расслабляться не стоит. Пусть тяготы пути и отступают на второй план, от попутчика в этом случае можно ждать куда больших неприятностей, нежели от ватаги лихих людишек, вознамерившихся всего-навсего обчистить кошель или позаимствовать почти новый плащ.

Расслабляться не стоило – да. Но отказаться от бокала «Вельмского пламени» я просто-напросто не смог. Не все же дешевой бурдой в придорожных тавернах накачиваться. К тому же Малькольм Паре терпеть не мог пить в одиночестве, а портить настроение главе королевской Тайной службы Стильга с моей стороны было бы весьма неосмотрительно.

Да и букет, букет просто восхитительный! И это чудесное… как там его… А! Послевкусие! Недурственное винцо, в общем.

– Примите мои поздравления, господин Март! Ваши зимние гастроли, – это слово Малькольм Паре произнес без всякой иронии, – были по достоинству оценены на самом высоком уровне. А за операцию в Леме его светлость лично передавал свою благодарность.

– Премного польщен, – ухмыльнулся я и отпил вина.

– Перестань, Себастьян, – досадливо поморщился развалившийся напротив меня глава Тайной службы, – расположение иных людей куда важнее очередной красивой висюльки на парадный мундир. Которого, к слову сказать, у тебя нет.

Я изобразил на лице смешанное с пониманием раскаяние и вслух выражать сомнения в долгой памяти канцлера на добрые дела не стал. Можно подумать, у герцога Гастре других дел нет, кроме как помнить о рядовом сотруднике Тайной службы.

Но Малькольм мигом раскусил эту нехитрую игру и пригрозил пальцем:

– Тебе ли жаловаться?! Помнится, не так давно монарх некоего сопредельного государства даровал кое-кому в собственность имение, дающее право на наследственное дворянство. Не так ли, ваше сиятельство?

– Себастьян Март, граф Сольгрев! – расплылся я в улыбке. – Звучит! Не напомните только, какой у имения годовой доход? Сорок шелегов? Или целых пятьдесят?

– Важен сам факт.

– С этим не поспоришь. – Я осушил бокал, убрал его на подставку и спросил: – Но вы ведь не из-за этого меня в попутчики затребовали?

Ничуть не походивший в своем дорожном одеянии на влиятельного вельможу Паре тяжело вздохнул, глянул на карманные часы и подтвердил:

– Не из-за этого.

– Проблемы? Есть нечто такое, о чем мне следует знать?

– Тирош, – с непонятным выражением лица произнес Малькольм. – Ты ведь наслышан, сколь непростая сейчас ситуация в Тироше?

– Наслышан.

Узурпировавший трон дядя законной наследницы весьма неосмотрительно принял сторону еретиков, и одним из условий мирного договора стало разделение великого герцогства на части. Полуночные земли отошли Довласу, рассветные – Марне, а оставшиеся стали провинцией Стильга. Под управлением герцогини, но тем не менее – провинцией. И это обстоятельство не давало покоя как местным реваншистам, так и щедро ссужавшим им деньги недоброжелателям Короны.

– Его величество всецело поддерживает политику примирения, проводимую ее светлостью Вероникой, но зачастую этих усилий оказывается недостаточно…

– Будем содействовать?

– К сожалению, не все так просто, – вздохнул Паре. – Есть мнение, что сейчас не время раскачивать лодку. Мне настоятельно рекомендовали не предпринимать никаких мер даже по отношению к самым одиозным личностям.

– А какова позиция Ланье? – спросил я, зная, что глава надзорной коллегии обладал куда большей свободой действий и отчитывался лишь перед канцлером. – Его тоже попросили не раскачивать лодку?

– Ланье будет действовать только при наличии неоспоримых доказательств и не напрямую, а через королевский суд.

– Все так серьезно?

– Серьезней некуда, – нахмурился Малькольм. – Все вдруг стали слишком уж щепетильно относиться к правам тирошского дворянства. Только и разговоров о том, что нельзя допустить волнений. А по мне, так лучше выжечь лопнувший гнойник, чем загонять болезнь вглубь! Крамола – не чирей, если не трогать, только хуже станет.

– И кого конкретно нам придется выжечь? – вздохнул я.

– Нам – никого, – покачал головой Паре и отдернул закрывавшую оконце кареты занавеску. – В начале следующей декады состоится празднество по поводу именин ее светлости Вероники, поэтому арест любого мало-мальски известного аристократа вызовет нешуточный скандал.

– Но кое-кому на празднестве в Кланице лучше бы не появиться?

– Граф Жиль Валич потерял в сражении под Роневом обоих сыновей. Сейчас он привечает в своем имении помилованных дезертиров и, по моему глубокому убеждению, намеревается устроить в Кланице беспорядки. А мученики, положившие свою жизнь на алтарь независимости Тироша, нужны нам меньше всего.

– Если он внезапно умрет, – поморщился я, – вам наверняка начнут задавать разные неприятные вопросы.

– Переживу как-нибудь, – расплылся в загадочной улыбке Малькольм и вдруг спросил: – Ты ведь слышал, какие ужасы творятся нынче в окрестностях Рживи? Кто-то, проводя ритуал изгнания бесов, загубил уже десяток человек.

– Разве это не дело рук экзекуторов?

– Не их почерк.

– Да? А разве в округе не участились случаи одержимости?

– Приходские священники хоть и сбились с ног, но к экзекуторам за помощью точно не обращались.

– Полагаете, Жиль Валич подходит на роль следующей жертвы?

– А почему, собственно, нет? – пожал плечами Паре. – Но учти: нам совершенно не нужны неожиданные осложнения. Поэтому для начала разыщи настоящих убийц и позаботься о том, чтобы они, будучи пойманными, не стали откровенничать с дознавателями.

– Ясно, – кивнул я. – Кто введет меня в курс дела?

– Все уже на месте. Валентин Дрозд собирает информацию в городе, а Гуго и Берта встретят тебя в «Жареном петухе» – это постоялый двор у переправы через Влану.

– Валентин – что делает?

Валентин Дрозд, шпагоглотатель и метатель ножей, приданный нам после безвременной кончины Альба, был конченым пройдохой, и доверять ему какое-либо расследование не стоило ни при каких обстоятельствах.

– Не беспокойся, патент дознавателя надзорной коллегии фальшивый. В случае провала бумаги просто растворятся в воздухе. Как и Дрозд. И ты вместе с ним, уж не обессудь.

– А Ланье в курсе, что мы в качестве прикрытия используем его ведомство?

– Кто знает, о чем господин Ланье в курсе, а о чем нет? – улыбнулся Малькольм и протянул мне замшевый мешочек. – Взгляни лучше на это.

Я развязал тесемку и вытряхнул на ладонь перстень с рельефным оттиском символа Изначального Света.

– Бесов праздник! – только и выдохнул я.

– Не сквернословь, – ничуть не удивился подобной реакции Малькольм. – Официалу ордена Изгоняющих не подобает вести себя столь непотребным образом.

– И за что мне такая честь?

Пусть официалы – светские лица, привлекавшиеся монахами для расследования преступлений против ордена и веры, – и не обладали властью самостоятельно вершить правосудие, но получить серебряный перстень простому шпику не светило ни при каких обстоятельствах.

– Из-за той истории с зеркалами Его Преосвященство проникся к тебе истинной симпатией, – улыбнулся Паре.

– Странное выражение благодарности, – пробурчал я и поежился, припомнив оборотней, воровавших чужие отражения.

Жуткие были типы. Неудивительно, что перепуганные вельможи все как один кинулись испрашивать у монашеской братии благословения для своих домашних зеркал, и доходы ордена в один миг подскочили едва ли не вдвое. А поскольку хрупкому стеклу свойственно биться, золотой поток хоть и обмелеет, но окончательно не иссякнет никогда.

– Не назвал бы это благодарностью, – возразил Малькольм и кинул мне на колени свиток, перевитый синей лентой с сургучной печатью на конце. – Приказ о твоем утверждении. Учти – должность проходит по всем церковным реестрам.

Вот радость-то! Вместо одного хозяина два стало! Но деваться некуда, от такой чести не отказываются.

Ладно, как изрек кто-то из проповедников, «кому больше дано, с тех больше и спрашивают». Прорвемся.

– От ордена в Рживи кто-нибудь будет? – уточнил я и вытащил из-под сиденья потрепанную дорожную сумку. Убрал в потайное отделение свиток и выглянул в окошко. Вдоль дороги уже протянулась серо-синяя лента реки. Подъезжаем.

– Разобраться в ситуации прислали брата-экзорциста. Недавний выпускник, ничего пока еще собой не представляет.

– Мне с ним сотрудничать?

– Не дай ему натворить глупостей.

– Хорошо.

– И учти – это не просьба, а приказ. У меня на этого паренька определенные виды.

– Ясно.

– Празднование состоится через пять дней. Я сейчас еду в Кланицу, там и буду ждать вестей. Не подведи.

– Уж постараюсь.

– И вот еще что… – Малькольм Паре вытащил из саквояжа несколько обгорелых листков и протянул мне. – Держи.

– Это еще что?

– Небольшая премия. Думаю, тебе будет интересно ознакомиться. Только после спалить не забудь.

– Непременно.

– Ну все, беги. Удачи.

Кучер придержал перед мостом лошадей, и я прямо на ходу выпрыгнул из кареты в дорожную грязь. Сунул хрупкие листочки во внутренний карман, закинул на плечо лямку сумки и зашагал вдоль берега по раскисшей после дождей тропинке.

Ознакомлюсь, почему не ознакомиться? И сжечь не забуду, уж будьте уверены. За некоторую писанину и самого на костер отправить могут, мне ли не знать…

2

Солнце припекало короткостриженый затылок, грязь жадно чавкала под сапогами, я размеренно шагал вдоль берега и поглядывал по сторонам.

Слева река, справа поле. С поля веет теплым ветерком, с реки тянет сыростью. Запахнешь плащ поплотнее – упреешь, распахнешь – тут же неуютная прохладца под одежду забирается.

И настроение на душе тоже непонятное. С одной стороны, задачу поставили яснее некуда, с другой – действовать придется на свой страх и риск. И пусть прикрытие Малькольм обеспечил по высшему разряду, всегда остается мизерный шанс быть схваченным за руку. И тогда Себастьян Март со товарищи просто растворится в воздухе, будто его никогда и не существовало вовсе.

Выругавшись в голос, я в очередной раз запахнул плащ, поправил соскользнувшую с плеча лямку дорожной сумки и зашагал к распахнутым настежь воротам постоялого двора. Покосившиеся створки давно вросли в землю, шерсть хрипло гавкавшего на цепи пса пятнали нездорового вида проплешины, а на потемневшей вывеске оказалась намалевана разноцветная пичуга, даже отдаленно не напоминавшая того самого «Жареного петуха». Но, как ни странно, сам трехэтажный домина выглядел на удивление ухоженным, да и надворные постройки не производили впечатления готовых развалиться от любого толчка.

Остановившись у крыльца, я кое-как сбил о деревянную решетку налипшие на сапоги комья грязи, затем поднялся по вышарканным ступенькам и толкнул нещадно заскрипевшую дверь. Прошел через пустую обеденную залу и со всей силы заколотил кулаком о дубовый прилавок:

– Хозяин! Где тебя бесы носят?! Хозяин!

– Чего шумишь? – возмутился выглянувший ко мне дородный мужик с нависавшим над широким ремнем пузом.

– До Рживи далеко отсюда?

– Час ходу. – Хозяин смерил внимательным взглядом заляпанные грязью сапоги и плащ, приметил валявшуюся на полу дорожную сумку и, вытирая руки замызганным полотенцем, предупредил: – Но это если напрямки, а паромщик ради одного человека и не почешется. Проще попутчиков до утра подождать.

– Вот как? – Я задумчиво потер заросший рыжей щетиной подбородок и оглядел пустую залу. – А у тебя, поди, как раз последняя свободная комната осталась?

– Хватает свободных комнат, – ничуть не смутился толстяк и кинул полотенце на стойку.

– А что за народ остановился? Мне бы в тихой гавани пришвартоваться. Чтоб без неожиданностей.

– Спокойные постояльцы подобрались, спокойные.

– Точно? Мне неприятности не нужны.

Когда человек моей наружности говорит, что «ему не нужны неприятности», люди обычно начинают чувствовать себя неловко, но хозяин и глазом не моргнул.

– Лучшего места для ночлега тебе в округе не найти, – прямо заявил он.

– И сколько за ночь просишь?

– Дорого не возьму – плати осьмушку и заселяйся.

– С ужином?

– И с завтраком, если до полудня съедешь, – подтвердил толстяк.

– Бес с тобой, – махнул я рукой и, достав из голенища сапога тощий кошель, брякнул им о прилавок. Распустил тесьму, выудил серебряную монетку и, с неприкрытым сожалением катнув ее хозяину, указал на выставленные к стене бочонки: – Налей-ка пивка тогда, а то горло пересохло. Всю дорогу только пыль хлебал.

Толстяк поймал осьмушку, вытер керамическую кружку с обколотыми краями и подставил ее под врезанный в бочку кран. Налил пива и спросил:

– Издалека?

– Пальцем в небо! – расхохотался я и пригубил хмельного напитка. Рукавом промокнул губы и тяжело вздохнул: – Из Кланицы я, просто помотало по свету изрядно. Десять лет дома не был.

– То-то смотрю – выговор странный, – кивнул толстяк и, отвернувшись, заорал: – Лука!

Тут же послышался топот, и к нам выскочил перепачканный мукой парнишка в накинутом поверх рубахи и слишком коротких штанов фартуке.

– Лука, проводи человека в комнату, – распорядился хозяин.

С кружкой в одной руке и сумкой в другой я поднялся по крутой лестнице, прошел в предупредительно открытую прислужником дверь и придирчиво оглядел небольшую комнатушку. Ну да ничего – переночевать сойдет.

– Ужин в семь, – предупредил парень и убежал.

Я задвинул расшатанный засов, отхлебнул выдаваемую за пиво кислую бурду и опустился на стоявший у распахнутого окна табурет. С некоторой долей опаски вытащил из потайного кармана куртки переданные Малькольмом Паре ветхие листочки и осторожно развернул хрупкую бумагу.

Не дело при себе всякую крамолу таскать. Мало ли какой любитель лазить по чужим карманам попадется. Придется потом… того… грех на душу брать.

Аккуратно расправив листки, я приметил оставленную почерком Паре пометку и немедленно схватился за кружку. Едва не облившись, сделал несколько судорожных глотков, вытер подбородок и растерянно перевел дух.

«Предположительно список с труда Раймонда Фуко «Овеществленная скверна», – гласила пометка. Ни больше ни меньше.

Раймонд Фуко! «Овеществленная скверна»!

Считавшееся утерянным много веков назад сочинение опального генерала ордена Пламенной длани, сожженного за ересь собственными братьями!

Вот так дела! Ну да удивляться не приходится – в войну еретики разграбили немало монастырей, вполне возможно, какому-нибудь агенту тайной службы и посчастливилось выкупить записи у безграмотных солдат. Или перерезать ради них чью-то глотку…

Поборов нерешительность, я убрал в сторону верхний, наиболее сильно обгоревший листок и принялся читать.

«Принято считать, будто душу человека при рождении наполняет исключительно Свет, а последующая греховная жизнь создает червоточины, по которым и проникает Тьма. Но тогда получается, что Святые всего лишь сохранили дарованную им духовную чистоту, и не более того. Так ли это? Нет. В каждом из нас живут Изначальный Свет и Извечная Тьма. А Святые сумели очиститься и выйти за рамки, установленные миром смертных…»

Я вытер выступившую на лице испарину, жадно хлебнул пива и поднес уголок листка к трепетавшему из-за сквозняка огоньку свечи. Желтая бумага почернела, а потом вспыхнула и за несколько ударов тяжело колотившегося сердца обратилась в прах.

Да уж, неудивительно, что Раймонда Фуко собственные братья на костер потащили. Стань его еретические воззрения общеизвестны, и у экзекуторов возникли бы весьма и весьма серьезные проблемы.

«Тьме изначально открыта дорога в душу человека, но, покуда она не набрала силу, опасаться нечего. Надо лишь помнить, что потусторонняя сила – сиречь скверна – несет в себе много больше Тьмы, нежели Света. И под ее воздействием у любого неподготовленного человека, сколь бы праведным он ни был, проявляются такие черты характера, о которых ни он, ни окружающие не могли и подозревать. Скверна растворяет все хорошее, что есть в душе, и усиливает самые мерзкие и греховные побуждения…»

Неожиданно. Весьма. Гроссмейстер ордена Пламенной длани открыто признает пагубное воздействие скверны? Пожалуй, насчет истинных причин сожжения Фуко я погорячился.

И вновь лист исчез в жадно пожравшем бумагу огне, а я повертел головой из стороны в сторону и начал читать дальше.

«Нельзя идти на поводу у экзорцистов и прочих ханжей! Лишь самые сильные молитвы могут полностью уничтожить скверну, но одновременно они сжигают и душу грешника, оставляя от человека лишь телесную оболочку, которой больше незачем существовать.

Нельзя оставлять бесноватым жизнь! Души их связаны с Бездной! И, как проткнутый чирей приводит к заражению, сочащаяся через бесноватых скверна отравляет наш мир!»

Ага, это уже ближе к официальной доктрине экзекуторов. Горите, откровения, горите…

«Цель каждого верного сына ордена – уничтожение бесноватых. Но для этого требуется научиться противостоять тлетворному воздействию скверны. Наш долг заточать ее в собственных душах, дабы не дать потустороннему и дальше отравлять обывателей. Лишь так и только так…»

В середине листа зияла обгоревшая дыра, и о смысле написанного приходилось только догадываться.