– А тогда никто ничего и не знал бы, – медленно проговорил Сергей Михайлович. – У меня отец, как помните, на фронт не молоденьким попал, я уже в школу ходил… Рассказывал одну историю. Ехали они, значит, к линии фронта, и уже под Ельней где-то развернули вдруг их, и полным ходом назад. Кто, что, непонятно… Это потом уже поняли, что немцы прорвались, и потому приказ дан, занять оборонительные позиции… Бардак был полный, отец вспоминал, и потому командир артполка ихнего, в нарушение инструкций, приказал погрузить ящики со снарядами прямо на платформы, где орудия закреплены были. Потому как опыт горький уже имелся, когда батареи разворачивали на позициях, а снарядов не подвозили, и встречай немецкие танки голой грудью… или другим местом, как сумеешь. А так, стало быть, можно даже с платформ стрелять, при крайней нужде, зенитки 85-мм расчехлить не особо трудно. А утро уже настает, и вдруг пара «мессеров», откуда ни возьмись. Видимо, были и такие асы, что в темноте взлетали. Ну, шум, моторы воют, стрельба… Они пару раз по составу прошлись из пулеметов, по ним из винтовок да ручных «дегтяревых», да из «максимки» счетверенного, что на тендере паровоза стоял – орудия и расчехлить не успели… В паровозный котел не попали, или не пробило его по касательной, ну и разошлись, недовольные друг другом, как батя говорил… Немцы улетели, в общем, эшелон дальше двинулся и через полчаса прибыл на станцию Сухиничи, где и предписано было занять оборону. А потом, как начали разгружать боеприпасы, отец глядь – а в ящике, на котором он сидел всю дорогу, дыра. И внутри, аккурат между чушками-унитарами, лежит неразорвавшийся маленький такой снарядик, от авиапушки. Щепок наломал, гильзы чуток покорежил и застрял… И все это время не подозревал отец, что на смерти верхом едет…

Помолчали.

– Все так, дядь Сережа, – первой нарушила молчание Юля. – Несвершившееся видеть не дано людям. Как правило.

Она встретилась взглядом с мужем, и Алексей увидел то, что не было досказано вслух. Как правило, люди не верят, что незримая маленькая холодная ящерка, бегающая по спине, может представлять серьезную опасность для большого, очень и очень умного человека, либо ближних его.

Ну так пусть пеняет на себя, раз такой большой и умный.

* * *

– Встать, суд идет!

Народ зашевелился, недружно вставая, и мордастый верзила в клетке тоже грузно поднялся. Сейчас, когда гражданин Чушмо был трезв, его морда приобрела даже некоторое подобие человекообразности. Впрочем, раскаянья в глубоко посаженных свиных глазах искать было бесполезно – на морде этой почти печатными буквами значилось: «сколько дадут?»

Прокурор принялся зачитывать деяния подсудимого, но Алексей не слушал. Для него как раз все было яснее ясного. Зло, оно ведь не ходит по земле само. Его повсюду разносят носители того зла. Вот такие, к примеру, как этот Чушмо… впрочем, их много разновидностей. И каждый несет кому-то горе, поскольку сам чувствовать чужую боль не способен.

– … Свидетель Обдергаева, где вы находились в момент совершения гражданином Чушмо данного преступления?

– На кухне, на кухне я находилася, энтот паразит же у меня уже в тот раз картошку с мясом поел всю! – затараторила бабенка неопределенного возраста, одетая в какой-то нелепый лапсердак с вытянутыми карманами. – И в этот раз собирался никак! Ничего на кухне оставить невозможно! Один вот только и был приличный сусед, и вот… – бабенка сочла уместным разок всхлипнуть, очевидно, в память о приличном соседе. В памяти Чекалова всплыло: «Фосгеном бы их травануть, всех соседушек скопом, такая шелупонь подобралась… Не хочется огорчать родную милицию».

Прокурор и адвокат задавали вопросы, гражданка Обдергаева отвечала. Гладкие казенные обороты речи причудливо перемежались с визгливым неграмотным говором, какой уже непросто встретить в Москве даже в самых грязных норах – все-таки языковая среда великого города нивелирует дремучие диалекты, телевизор все смотрят… Процесс шел своим чередом, судья и помощники, прокурор и адвокат откровенно скучали, отрабатывая свои номера. Вероятно, приговор уже вынесен, подумал Чекалов, сейчас эта тройка удалится на совещание и будет пить чай-кофе под бла-бла-бла на житейские темы, а потом огласит подписанную бумагу… Никому не интересен скот, именуемый гражданином Чушмо А. В., и его дальнейшая судьба. Как, впрочем, неинтересен и потерпевший Белоглазов. В. С., на свою беду столкнувшийся в узком коридоре со скотом, буйным во хмелю… Бытовое убийство, каких море. Скучно, господа…

– … По совокупности преступлений… путем частичного сложения… к двенадцати годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима… приговор может быть обжалован…

На морде гражданина Чушмо читалось, как на экране – «эх… как неудачно я влип… с ножом да на ментяр, вот и вышло по совокупности… а так бы дали восемь… а там условно-досрочно можно, этак лет через пять… а теперь хрен условно-досрочно выйдешь, больше червонца… все водяра паленая, чего мешают туда эти буржуи…»

– Подсудимый, вам предоставляется последнее слово!

Верзила встал, как школьник, которого учитель застал врасплох.

– Так… а чего говорить-то? Ну, это… не хотел я… Простите…

– Я тебя не прощаю, – хрипло проговорил Сергей Михайлович. – Будь проклят.

Подсудимый неловко повел плечом… ну, папан егоный, ясен пень, чего со старого надо-то…

Народ уже расходился, двое конвоиров выводили осужденного, надев для пущей убедительности «браслеты». На секунду-другую они оказались совсем рядом.

– Я тебя не прощаю, – внятно, раздельно произнес Чекалов. – И сделаю так, чтобы ты понял это.

* * *

Аденин-тимин-цитозин… Гуанин-тимин-аденин…

Тихо шипел вентилятор системного блока, зеленый глазок мерцал прерывистым неровным светом – компьютер пахал, как трактор на целине, с железной неутомимостью бездушного механизма. И сам Чекалов казался себе таким же механизмом, только собранным из белков. Он чуть усмехнулся. Наверное, любой обыватель счел бы его именно такой вот бездушной машиной. Ну как же, лучшего друга только схоронил, и с поминок да за работу… Глупости это. Вот Володька бы понял, и Юля понимает. Только работа и может облегчить, снять на время эту ноющую тупую боль души. Лучше всякого эливела, водки, и, вероятно, даже морфия. Так, что тут… гуанин-цитозин… ага… Все, еще один ген разобран по косточкам. Машине пора дать отдых.

– Леша, посмотри на меня, – негромко попросила Юля. Он перевел взгляд на жену – в поле зрения плавали какие-то размытые зеленые и розовые пятна, забивая светлый любимый образ.

– А?

– Понятно… – она вгляделась в его глаза. Вздохнула, взяла мужа за щеки ладошками. – Хватит на сегодня. Правда, Лешик. Ну угробишь ты себя за раз, кому это надо… На-ка вот, выпей.

– Это чего? – Алексей принюхался.

– Ничего особенного, корвалол в основном. Кушать будешь?

– Не… что ты… – он даже удивился такому неестественному предложению. – Ты права, давай спать. А то в глазах пятна какие-то плавают.

– И я про то. Душ свободен.

– А?

– Уууу… Вопрос снят. Давай-ка в койку. Штаны стащить сможешь самостоятельно?

– А… штаны… да-да, конечно…

Ему все-таки удалось раздеться без посторонней помощи, и даже сложить одежду, как полагается. На этом осознанные действия Чекалова завершились, дальше работали исключительно рефлексы. Едва растянувшись на постели, он словно провалился в колодец – точно и впрямь выключенный компьютер.

…Вязкая и в то же время неосязаемая тьма плавала вокруг, невнятно бормотала на разные голоса. В бормотании этом невозможно было разобрать ни единого слова, однако смысл улавливался четко и однозначно: «ты еще не угомонился, человечек?»

Он проснулся разом, будто вынырнув из омута. Ночник, сделанный из телефонной лампочки, освещал комнату мягким светом, в углах переходившим в полусумрак. Жена лежала на боку неподвижно, отвернувшись, из-под одеяла торчало лишь голое плечо, но Алексей уже знал, чувствовал – она не спит.

– Юля, Юль…

– М?

– Не спишь?

Пауза.

– Поласкай меня, Леша. Если не в форме, не хочется… ничего больше не делай, не надо. А просто поласкай и все. Как кошку.

Тон, каким это было произнесено… Чекалов сглотнул. Обычно Юля, желая получить мужнины ласки, просто и естественно приникала к нему, не тратя слов даром.

– Ну что ты, Юль… ну чего ты…

Ее тело, как всегда, было гладким и упругим. Плечо, высокая грудь с острым холмиком соска… живот… спина… гладко выбритый лобок… и еще ниже… Алексей вспомнил – в первый раз, когда Юля решилась, там была густая курчавая поросль. Когда же они расписались, все уже было гладким, как у младенца… «Но ведь тебе же так приятнее, Лешик, разве нет?»

Желание возникло само собой. Видимо, невозможно ласкать молодую женщину и страдать. Почувствовав, она уже разворачивалась, обвила руками, припала к губам мягко и в то же время настойчиво…

– Ну вот… – отдышавшись, пробормотал Чекалов, когда все кончилось. – Не получилось… как кошку…

Юля, лежа на его плече, фыркнула раз, другой… Засмеялась тихим, почти беззвучным смехом. Спустя секунду Алексей осознал, что и сам смеется. Первый раз за эти страшные дни.

– Дядь Сережа с теть Верой, наверное, уже дома… – отсмеявшись, произнесла Юля, глядя из-под мохнатых ресниц. Алексей задумчиво хмыкнул.

– Как ехать будет…

– Ну не в лесу же им ночевать.

– Это да.

Володькины родители сразу после похорон отбыли домой. На своей же машине, которой Володька владел по доверенности. Напрасно Чекаловы уговаривали их ночевать. «Поедем мы, ребята, вы уж не обижайтесь. Там корова у нас… кот вон у Веруши… словом, будет легче. А здесь ничего, кроме лишних соплей не предвидится, и вам мало радости… так что поедем. Хорошо, права я с собой взял»

– Своим звонила?

– Ага… Все нормально у них.

Родители жены проживали в Самаре, еще недавно бывшей Куйбышевом, со старшим братом, в своем доме на окраине большого города. На берегу Волги, кстати… как говорит Юлька, «тем самым совмещая преимущества городской и сельской жизни, а равно и приморского курорта»

– Как все же похожа на поезд вся эта жизнь… – медленно, будто в трансе, вдруг произнесла Юля. – Кто-то садится, а кто-то выходит. И нет стоп-крана, и нельзя дать задний ход… Сколько людей отдали бы все, лишь бы дать задний ход?

Ее глаза чуть мерцают в полутьме.

– Я спираль нынче сниму, Лешик.

– Какую спираль? А… ага… ну, тебе видней… таблетки хотя, говорят, вреднее.

– Ты не понял, Леша. И никаких таблеток.

Она глубоко вздохнула.

– Это для таких, как Карина, «пока не время». А для нас время, Леша. Потому как поезд идет, не замедляя хода.

И вновь она права на все сто, всплыла мысль. Никакая злобная реальность не должна мешать продолжению жизни.

– Да, елки-палки, в войну рожали, и ничего! – улыбнулся Чекалов. – Так что давай. Я буду только рад.

– Я в тебе и не сомневалась, – тихо, серьезно ответила она, так, что Алексея захлестнуло горячей волной.

– Юля, Юль…

– М?

– А можно мне еще… ну… как кошку?

* * *

Аденин-гуанин-цитозин… аденин-гуанин-тимин…

Алексей в изнеможении откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Ожесточенно потер щеки ладонями, помассировал виски. Нет, с этим надо что-то делать… «Энигма» несовершенна. Тупо переводить последовательность аминокислот в ДНК-код и обратно, невелика заслуга… А вот как насчет предвиденья, какова должна быть структура белка-фермента, которого еще нет в реальности, но который необходим, чтобы организм имел те или иные нужные свойства? Задачка, однако… Это вам не какая-то жалкая теорема Ферма. И все ложится на одни мозги. И каждый раз нужно ждать озарения.

Как со всем этим справлялся Создатель?

Эх, Володька… Проклятая мерзкая реальность. Проклятый тупой ублюдок, этот самый Чушмо… Проклятая судьбина… Какой светильник Разума угас…

При воспоминании о Володьке настроение, и без того не радужное, резко просело. Да, завтра же будет суд. А сегодня должны приехать Володины родители.

Он вдруг отчетливо представил, как старый «Москвич», разбрызгивая талую воду, перемешанную с грязным снегом, въезжает во двор, подруливает к подъезду… вот выходит Сергей Михайлович, придерживает дверцу, выпуская наружу теть Веру… вот поднимаются они по лестнице, рука об руку, тяжело и нескоро… подходят к двери… старик поднимает руку, тянется к кнопке звонка…

Звонок в прихожей тренькнул раз, другой, разрушая зыбкое наваждение, и Чекалов вздрогнул. Вот как?

– Здравствуй, Леша, – за время отсутствия Вера Николаевна высохла еще сильнее.

– Здравствуйте, теть Вера. Дядь Сережа, здравствуйте. Вы проходите, проходите! А мы вас ждали.

Помогая старикам раздеться и прочее, Чекалов уже не очень удивлялся. Вот как… Вот так вот даже. Дар ясновиденья прорезался, не иначе. А пуркуа бы и не па? Ясновиденье, как более общий случай строго научного озарения… гм… надо записать в тетрадку…

– Юля-то где?

– На работе пока. Вы проходите в комнату, я чайник сейчас и прочее…

Старики уселись на диване, разглядывая небогатое убранство помещения.

– Все так же у вас, я гляжу… – тетя Вера чуть качнула головой. – И мебель, как при Борисе… только диван вот новый…

– Я тут хотел приобрести гарнитур Людовика Четырнадцатого, – улыбнулся Чекалов, – но Юлька отговорила. Добавь, говорит, и купи лучше курицу. Так что сейчас мы будем кушать куриный супчик, с лапшой домашней. Юлька вчера расстаралась, специально для вас.

Сергей Михайлович разглядывал компьютер, на экране которого вилась двойная спираль.

– Работаешь?

– Угу.

– Мы, небось, мешаем…

– Дядь Сережа, это вы о чем? Обидеть хотите?

– Да не… не для обиды… Спросить я хочу. Подвигается дело-то?

– Медленно, – честно признался Чекалов. – Без Володьки, как без одной руки. Да хуже, пес бы с ней, с рукой, без руки можно… Второй головы не хватает мне, дядь Сережа. Как змею Горынычу из сказки.

Дядя Сережа пристально разглядывал хозяина квартиры.

– Худой ты стал… Спасибо тебе, Алексей.

– В смысле?

– В прямом. Удастся тебе довести, тогда, выходит, и сын наш жил не зря.

Помолчали.

– Аптеку все так же охраняешь? – спросила Вера Николаевна.

– Охраняю, – отозвался Чекалов, уже орудуя на кухне. – Странная вещь эта жизнь, теть Вера. Работаю дома, и ни копейки за это. А на службе сплю, и мне за это деньги платят.

– Давай-ка я тебе помогу. Сидеть сложа руки, когда мужчина на кухне шурудится, для женщины неприлично. Мужчине можно доверить хлеб-колбасу порезать, не более.

– Как скажете, теть Вера… Дядь Сережа, по пятьдесят грамм?

– Не, Леша, не надо. Во-первых, на колесах я. И во-вторых, вообще не пью теперь. Черно больно на душе потом… Теперь, Лешка, я все больше корвалол употребляю.

– Але, ты дома? – ожила на столике коробка «Имулы».

– Да. У нас гости.

– Поняла, я уже еду!

– Хм… – Сергей Михайлович разглядывал рацию. – Володькина работа… Действует?

– И это тоже память, – без улыбки ответил Чекалов.

– Сказал бы, я бы Юлю-то забрал, все равно на машине.

– Да она через десять минут дома будет. Сейчас уже светло вечерами, а так обычно я ее на остановке встречаю.

– Ну так мы ее подождем, вместе и поужинаем… – Вера Николаевна вздохнула. – Как тогда… с Володей-то вы ужинали… в последний раз, выходит…

Помолчали.

– Кобра-то будет? – спросил Серей Михайлович, глядя в окно.

– Мне откуда знать? Ни я, ни Юлька с ней не общаемся.

Пауза.

– Рассказал бы, чего тут в стольном граде делается. А то до нас только слухи по радио…

Алексей принялся излагать, что именно делается в стольном граде. Повествование, правда, сильно смахивало на пересказ какого-то триллера, но что делать… Не зря Володька окрестил ее «злобной реальностью», ой, не зря…

И вновь перед внутренним взором возникло видение – тоненькая фигурка осторожно перепрыгивает через лужу, входит в арку… Алексей, прервав разговор, стремительно направился в спальню, откуда была видна та самая арка. Он подошел к окну как раз в тот момент, когда фигурка выходила из арочного проема. Юлька… Юленька…

– Ты чего, Леша? – непонимающе хлопала глазами Вера Николаевна. – Вспомнил что-то?

– Да так… Не обращайте внимания, теть Вера. Вспомнил, да. О чем мы, то бишь? А, про коммунальные услуги… Не услуги это, теть Вера, ясак. Ну, как во времена монголо-татар брали, просто так.

Звонок в прихожей затренькал часто и нетерпеливо – как обычно, Юля не ограничилась однократным нажатием на кнопку.

– Ну здравствуй… – карие, с теплой золотистой искрой глаза близко-близко. Запах духов, и водопад каштановых волос, в которых так легко утонуть… так хочется утонуть…

– Устала?

– Немножко…

Она змейкой выскользнула из дубленки – несмотря на конец марта, не рисковала покуда одеваться в пальто, бронхит никому не нужен – скинула ботики, прошла на кухню.

– Здрасьте, теть Вера. Дядь Сережа…

– Здравствуй, Юленька, здравствуй.

Рассаживались за столом неторопливо. Вчетвером на кухне было тесновато, но так уж устроен русский человек – в тесноте привычно ему, главное, чтобы не в обиде. Юля принялась расспрашивать гостей, умело гася горькие воспоминания и тягучие паузы, отвлекая и ни словом не упоминая о завтрашнем процессе. Психолог, что скажешь…

– Сороковины скоро, – внезапно сказал Сергей Михайлович. – Где будем?..

Пауза.

– У нас, – вздохнула Юля. – Где же еще? Вот там, в зале, и стол поставим.

Она выставила перед собой ладошку, предупреждая вопросы и возражения.

– Только спасибо не говорите, дядь Сережа. И вы, теть Вера. Спасибо нам не за что. Был бы жив Володька… тогда имело бы смысл.

– А тогда никто ничего и не знал бы, – медленно проговорил Сергей Михайлович. – У меня отец, как помните, на фронт не молоденьким попал, я уже в школу ходил… Рассказывал одну историю. Ехали они, значит, к линии фронта, и уже под Ельней где-то развернули вдруг их, и полным ходом назад. Кто, что, непонятно… Это потом уже поняли, что немцы прорвались, и потому приказ дан, занять оборонительные позиции… Бардак был полный, отец вспоминал, и потому командир артполка ихнего, в нарушение инструкций, приказал погрузить ящики со снарядами прямо на платформы, где орудия закреплены были. Потому как опыт горький уже имелся, когда батареи разворачивали на позициях, а снарядов не подвозили, и встречай немецкие танки голой грудью… или другим местом, как сумеешь. А так, стало быть, можно даже с платформ стрелять, при крайней нужде, зенитки 85-мм расчехлить не особо трудно. А утро уже настает, и вдруг пара «мессеров», откуда ни возьмись. Видимо, были и такие асы, что в темноте взлетали. Ну, шум, моторы воют, стрельба… Они пару раз по составу прошлись из пулеметов, по ним из винтовок да ручных «дегтяревых», да из «максимки» счетверенного, что на тендере паровоза стоял – орудия и расчехлить не успели… В паровозный котел не попали, или не пробило его по касательной, ну и разошлись, недовольные друг другом, как батя говорил… Немцы улетели, в общем, эшелон дальше двинулся и через полчаса прибыл на станцию Сухиничи, где и предписано было занять оборону. А потом, как начали разгружать боеприпасы, отец глядь – а в ящике, на котором он сидел всю дорогу, дыра. И внутри, аккурат между чушками-унитарами, лежит неразорвавшийся маленький такой снарядик, от авиапушки. Щепок наломал, гильзы чуток покорежил и застрял… И все это время не подозревал отец, что на смерти верхом едет…

Помолчали.

– Все так, дядь Сережа, – первой нарушила молчание Юля. – Несвершившееся видеть не дано людям. Как правило.