§ 1.2. Развитие института легализации документов как составной части международного частного права

Роль международного частного права как связующего правового комплекса в регулировании «усложненных» полисистемных общественных отношений значительна и в общем механизме правового воздействия на современные реалии различных трансграничных правовых явлений. Следует заметить, что сложности в определении вопросов природы международного гражданского процесса, содержательной части рассматриваемого института, отнесении его к той или иной отрасли права, системе права обусловлены общетеоретическими проблемами российской правовой доктрины.

Отнесение международного гражданского процесса к национальному гражданско-процессуальному праву и включение его в отрасль правоведения международного частного права – следствие советской (российской) господствующей доктрины. В трудах создателей этой концепции превалирует тезис, определяющий гражданский (административный) процесс как публично-правовую форму юридического отношения. Однако эта деятельность осуществляется и с целью защиты прав частных лиц.

Не вдаваясь в подробный анализ дискуссий по вопросу определения полисистемности либо моносистемности международного частного права (что не является целью исследования), можно отметить, что эти общетеоретические вопросы носят базовый характер, так как составляют основное противостояние концепций, взглядов в науке международного частного права, с учетом которых в дальнейшем рассматриваются подотрасли, институты и иные элементы международного частного права, включая господствующую доктрину различных государств.

Так, в ряде государств процессуальные отношения и соответственно нормы, регулирующие их, включались в международное частное право и ранее. Достаточно обратиться к кн. IV «Международный процесс» действующего в ряде государств Кодекса международного частного права 1928 г.^[31] В то же время международно-правовые принципы воплощаются в национальных нормах с учетом правовых традиций, специфики законотворческой и правоприменительной деятельности и иных особенностей конкретной национальной системы права. По нашему мнению, решению рассматриваемого вопроса могли бы помочь средства сравнительного правоведения, которому международное частное право обязано своим происхождением.

Исходя из новых правовых реалий, современное международное частное право следует понимать как совокупность норм, регулирующих гражданско-правовые отношения (в широком смысле слова) с международным элементом, совокупность, в которую входят коллизионно-правовые, материально-правовые и процессуальные нормы^[32].

Как пишет Л. П. Ануфриева, в настоящих условиях частное международное право состоит из следующих видов норм:

1) коллизионные нормы, унифицированные международным договором;

2) национально-правовые коллизионные нормы (автономно созданные национальным правом государств);

3) материально-правовые нормы, унифицированные международным договором;

4) национально-правовые нормы прямого действия, т. е. материально-правовые предписания, созданные в рамках национального правопорядка;

5) нормы так называемого международного гражданского процесса (как унифицированные, так и национальные).

При этом специфика международного частного права заключается в том, что оно оперирует множеством иностранных норм, которые не входят жестко в его состав как в других отраслях внутригосударственного права, а система соответствующих норм обладает изменчивостью^[33].

Вывод Г. К. Дмитриевой о включении в международное частное право только двух видов норм – коллизионных (внутренних и договорных) и унифицированных материальных частноправовых – по нашему мнению, следует уточнить, так как он сделан без учета характерной закономерности исторического развития – «углубляющейся интернационализации всех сфер жизни человеческого общества, перерастающей в глобализацию – процесс, взаимосвязывающий государства в единую мировую экономическую и общественную систему»^[34]. Подобный подход также не учитывает роль Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, действующей в России с 5 мая 1998 г.

Убедительна аргументация T. Н. Нешатаевой, которая считает «международное частное право… в целом объемной полисистемой, слагающейся из меняющихся, подвижных юридических комплексов, позволяющих статичному явлению – праву приспосабливаться к быстротекущей реке международной действительности»^[35].

Согласно T. Н. Нешатаевой, развитие международно-правовой материальной нормы, определяющей гражданские права, влечет создание международного порядка защиты этих прав и, как следствие, – появление международных процессуальных норм, регламентирующих организацию защиты этих прав в международном институте, а также связь и взаимодействие национального и международного гражданских процессов. Это положение, на наш взгляд, выглядит убедительным.

В соответствии со ст. 46 Конституции Российской Федерации каждый вправе в соответствии с международным договором Российской Федерации обращаться в межгосударственные органы по защите прав и свобод граждан, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты.

Логически верным и оправданным представляется тезис о перенесении процессуальных действий с национального правового пространства в европейское, а именно, Европейский суд по правам человека (далее – ЕСПЧ), причем связь и взаимодействие процессов начинаются с момента обращения в ЕСПЧ, но после того, как внутригосударственный гражданский процесс завершен. Суд ЕСПЧ расширяет пределы своей компетенции, вторгаясь в сферу национального процессуального права, автономность которого считалась до этого почти аксиомой, так как национальный суд должен принимать во внимание требование единообразного применения права сообществ и обеспечивать защиту фиксированных интересов сообществ.

Присоединение России в 1996 г. к Совету Европы (СЕ), вступление во Всемирную торговую организацию (ВТО) инициирует осуществление правовой реформы в стране, включая интеграцию в европейское политико-правовое и мировое экономическое пространство. Соответственно, это потребует разработки общенациональной программы совершенствования российского законодательства с учетом опыта и стандартов СЕ, ВТО, включая правоприменительную практику, а также принятия мер по постепенному обеспечению гармонизации отечественного законодательства с законодательством Европейских сообществ (ЕС)^[36].

Осуществление этих программ и мер с учетом Парижской хартии новой Европы 1990 г., Европейской конвенции защиты прав человека и основных свобод 1950 г., протоколов к ней и других основополагающих документов СЕ будет способствовать действительно демократическому реформированию страны, защите прав человека и гражданина.

«Во всех тех случаях, когда норма права Сообществ наделяет правами и налагает обязанности на всех субъектов права, она подлежит полному и неограниченному применению. Ограничение по кругу субъектов, обладающих процессуальной правоспособностью, зависит от того, кому данная норма адресована. Если адресатом является только государство-член, возможно рассмотрение спора только “вертикального” характера, сторонами в котором выступают, с одной стороны, государство (в расширительной трактовке публичные юридические лица) и, с другой, частные физические и юридические лица.

Наделение правами частных лиц открывает дорогу рассмотрению споров о предполагаемом нарушении права Сообществ горизонтального характера, сторонами в котором могут выступать частные лица».^[37]

В Федеральном законе «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» от 30 марта 1998 г. содержится заявление о признании Российской Федерацией юрисдикции ЕСПЧ: «Российская Федерация в соответствии со ст. 46 Конвенции признает ipso facto^[38] и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после их вступления в действие в отношении Российской Федерации»^[39].

Следовательно, компетенция российских судебных органов по защите гражданских прав и компетенция ЕСПЧ по рассмотрению жалоб на нарушение имущественных прав становятся взаимосвязанными.

По мнению Е. К. Матвеева, «к сфере международного частного права относятся нормы, регламентирующие вопросы международного гражданского процесса», а с методической точки зрения «вопросы международного гражданского процесса удобнее исследовать (и преподавать) в комплексе с коллизионными нормами»^[40].

Общеизвестно, что регулирование международных отношений частноправового характера осуществляется путем взаимодействия коллизионной нормы с материально-правовыми предписаниями.

Коллизионный правоприменительный процесс во многом отличается от применения норм материального национального права. «Он более сложен, ибо отражает взаимодействие различных правовых систем, имеющих значительные особенности, и включает две отчетливо обособленные и различные по своим правовым компонентам стадии.

На первой стадии необходимо выяснить, применяется ли коллизионная норма вообще, какая именно и к праву какой страны она отсылает. Здесь возникают следующие правовые вопросы: взаимность, квалификация, обход закона, обратная отсылка и отсылка к праву третьей страны. Но этим дело не исчерпывается и правоприменительный процесс продолжается. После того как перечисленные вопросы выяснены и решены, наступает вторая стадия – применение права, к которому отсылает коллизионная норма. Точнее, эта стадия является уже применением не самой коллизионной нормы, а норм материального права – национального или иностранного. При этом возникают уже иные правовые вопросы: публичный порядок и установление содержания иностранного права»^[41].

Могут возникать и дополнительные правовые вопросы, отражающие специфику этой области права, например, об оценке доказательств, полученных за рубежом.

Однако все стадии правоприменения осуществляются в рамках международного частного права, ибо отражают особенности его предмета и методов регулирования. Вопрос же об оценке доказательств не укладывается в традиционное понимание предмета и методов регулирования в самостоятельной отрасли международного частного права.

Международное взаимодействие осуществляется при регулировании различных по своей природе социальных отношений. Так, право, применимое к правоотношению, являющемуся предметом гражданского либо торгового иска, определяет лицо, на котором лежит бремя доказывания, причем форма доказательства регулируется законом, действующим в месте, где доказательства предъявляются^[42]. Это означает, что коллизионная норма права лица (А), на котором лежит бремя доказывания, может отослать решение вопроса о форме письменного доказательства к праву (В), где доказательства предъявляются. Соответственно документ должен быть удостоверен и содержать реквизиты, которые необходимы для его признания в месте, где он предъявляется, т. е. исполнительная сила документа регулируется местным законом.

Следовательно, в классический двухэтапный правоприменительный процесс коллизионной нормы внедряется процессуальная норма, с помощью которой осуществляется защита интересов лица частного права, т. е. процессуальная форма действительности иностранного (судебного, административного) доказательства (судебного, административного, корпоративного) определяется правом страны, где оно предъявляется.

Функциональное назначение коллизионной нормы состоит в своеобразном обеспечении выбора компетентного права, которое будет регулировать гражданское правоотношение, осложненное иностранным элементом. Однако налицо выбор права страны, которое будет регулировать и гражданско-процессуальное правоотношение, осложненное иностранным элементом.

На коллизионном аспекте судебных доказательств и сложности проблем международного гражданского процесса останавливались авторы «Курса международного частного права» еще в 70-х гг.^[43] По их мнению, проблемы международного гражданского процесса относятся к гражданскому процессу как отрасли права, регулирующей деятельность органов юстиции по гражданским делам, и к международному частному праву как к отрасли правоведения, поскольку эти проблемы тесно связаны с вопросами регулирования гражданских, семейных и трудовых отношений, содержащих иностранный элемент и возникающих в условиях международной жизни.

В главе, посвященной этому вопросу, исследуется проблема пределов действия одного из основных принципов международного частного права: разрешение процессуальных вопросов по закону суда при определении порядка доказывания по делу, содержащему иностранный элемент. Англо-американские суды применяют только свое право, невзирая на наличие в деле иностранного элемента. По вопросам допустимости доказательств иностранное право не применяется. В континентальных странах Европы право, относящееся к доказыванию фактов при наличии в деле иностранного элемента, не единообразно, что в определенной мере обусловлено неодинаковостью материально-правовых и процессуальных категорий.

Французская доктрина, основанная на плюрализме методов регулирования в международном частном праве, нашедшая свое отражение в работах А. Батиффоля, подчиняет доказательственную силу документа месту его совершения, основываясь на гипотезе принципиальной связи между формой сделки и процессуальным эффектом соответствующего документа^[44].

В российском арбитражном судопроизводстве этот вопрос подчинен российскому праву: иностранные нормы о преимущественной силе письменного документа в отношении других средств доказывания в принципе применяться не могут.

Указанные правила носят процессуальный характер и подлежат применению при наличии в деле иностранного элемента, исключая постановку коллизионного вопроса. Однако существуют исключения в тех случаях, когда данное правило по связи с определенным материальным правом приобретает материально-правовой характер. Так, письменный документ, выступающий в качестве доказательства, может выполнять функцию необходимой формы сделки, предписанной российским или иностранным законодательством. В таком случае в отношении последствий несоблюдения письменной формы сделки, даже если они носят процессуальный характер, может быть поставлен коллизионный вопрос.

В российском гражданском процессе по вопросу допустимости доказательств иностранное право не применяется. Например, существуют конвенционные нормы, которые не требуют, чтобы договор заключался или подтверждался в письменной форме или подчинялся этому требованию в отношении формы. Наличие договора может доказываться любыми средствами, включая свидетельские показания^[45].

Но право на защиту может возникнуть у иностранного лица в силу действия именно этих предписаний. Во Франции вопрос о допустимости относят к вопросам формы сделки, т. е. доказывание существования сделки подчиняется месту ее совершения. Это означает, что для сферы торгового бизнеса (ст. 109 ФГК) установлено правило, по которому коммерческий суд вправе по своему усмотрению допустить свидетельские показания по любому спору из договора купли-продажи.

«Многие годы коллизионные нормы рассматривались преимущественно в рамках международного частного права, гражданского и торгового права в целях регулирования противоречий между нормами права иностранных государств. Коллизионные нормы встречались в конституционном и административном праве, им посвящены главы и статьи законов о судах и судопроизводстве»^[46].

Общеизвестно, что правосудие – это деятельность, осуществляемая в строго определенной процессуальной форме, и одним из непременных ее требований является то, что суд может основывать свое решение только на фактах, которые были доказаны в процессе, т. е. были установлены в судебном заседании с помощью судебных доказательств.

Принцип непосредственности гражданского процессуального права (ст. 146, 151, 152, 162 ГПК РСФСР) выражает требование, определяющее обязанность уполномоченных органов государства и должностных лиц получать доказательства из первоисточника, лично исследовать и использовать их при обосновании выводов по делу.

Но действие национальных гражданских процессуальных норм при рассмотрении гражданского дела ограничено в пространстве, т. е. действует процессуальный закон по месту совершения соответствующего процессуального действия^[47].

При применении к гражданским отношениям иностранного права суд, арбитражный суд, третейский суд или административный орган действует на основании норм, включенных в национальную правовую систему (ст. 1186 ГК РФ)^[48].

Н. И. Марышева, анализируя ст. 10 ГПК, приходит к выводу, что под иностранным правом следует понимать только его материальное право, но в процессуальном аспекте^[49].

Л. А. Лунц и Н. И. Марышева рассматривают вопросы доказательственной силы судебных и административных (служебных) документов с точки зрения процессуальных правоотношений, но в коллизионном аспекте^[50].

Этот аспект, на наш взгляд, характеризуется общей тенденцией к интенсификации международного взаимодействия судебных, несудебных форм защиты гражданских прав и охраняемых законом интересов права различных стран, а также тем, что материальными являются и юридико-оценочные нормы, устанавливающие правила применения коллизионных норм и признаки юридических коллизий, юридические приоритеты (например, и. 2 ст. 3 ГК РФ), обязательное юридическое соответствие, способы принятия решения в коллизионных ситуациях. При этом нарушение или неправильное применение материальной либо процессуальной нормы иностранного закона (как и отсылающей к нему коллизионной нормы) служит основанием для отмены или изменения решения в кассационном порядке или в порядке надзора (ст. 270, 288, 304 АПК РФ).

Отсылка к иностранному праву предполагает отсылку только к нормам материального права или к праву иностранных государств в целом (т. е. и коллизионному, и процессуальному). Если же отсылку понимать как непосредственно отсылающую к коллизионному праву иностранного государства, тогда могут возникнуть проблемы обратной отсылки, трансмиссии, ordre public и др.

Оценивая значение отсылки к процессуальному праву иностранного государства, например, к праву и практике ЕСПЧ, регламенту ЕСПЧ, следует учитывать специфику правовых последствий, которые возникают как результат правоприменения.

Таким образом, можно констатировать, что национальные судебные учреждения должны сообразовывать свою практику с положениями Конвенции о защите прав человека и основных свобод и следовать ее требованиям. При этом субъектами этого права являются не только государства-члены, но и частные лица, находящиеся под юрисдикцией государств – участников Конвенции, которые могут обращаться в ЕСПЧ при соблюдении конвенционных условий, но независимо от согласия государства^[51].

В настоящий момент случаи применения такого права рассматриваются как изъятия из общего принципа применения в вопросах судопроизводства закона суда (lex fori) с необходимой фиксацией их в законодательстве (или международном договоре)^[52]. Однако такие случаи следует рассматривать и через призму юридического оформления связи правовых систем, так как механизм интеграции конвенционных норм и, тем более, судебной практики ЕСПЧ в систему национального права не предусмотрен.

На наш взгляд, трудно переоценить роль, которую играют в современном мире многосторонние соглашения по вопросам международного гражданского процесса. Их значение объясняется прежде всего тем, что компетенция судебной власти в области гражданских дел ограничена правилами отдельной страны.