Армия

Попал я в армию самым глупым способом. После музыкального училища я по распределению попал в Костанай – свой родной город. Помнится, распределение было какое-то непонятное, потому что меня никуда не прикрепили. То ли я ошибаюсь, и меня прикрепили к филармонии, а я пришел, и они, узнав, что через несколько месяцев мне нужно в армию, сказали «нет, ты нам не нужен». И я не понимал, что делать, проболтался какое-то время, и уже на излете девятнадцатого своего года понял, что нужно пойти уже в армию сходить, чтобы потом жить спокойно. Я пришел в один из последних дней декабря, и оставалось уже одна или две «отправки» солдат. И вот эти две последние отправки были как раз теми остатками, которых никуда не взяли. Это были строительные, военно-строительные отряды: это как стройбат, только еще менее уважаемые войска… Хотя куда менее?… Я понял, что я попал, когда просто пришел к поезду, и у меня забрали паспорт. Я сел в вагон и увидел, что нахожусь среди пятидесяти сидельцев, либо с криминальным уклоном людей. Ты просто понимаешь, что из человека ты можешь превратиться в существо бесправное… да что уж там: меньше, чем в существо бесправное, за миллисекунды, когда у тебя забирают паспорт. Не хотелось бы начинать рассказ об армии с самого мрачного, но, в общем, пока мы только ехали в свою часть в Ижевск из Костаная, мы остановились на какой-то станции маленькой: была то ли пересадка, то ли еще что-то… хочется обозначить лишний раз, что со всеми вокруг мы действительно были из разных-разных миров совершенно. Так вот, и шестеро этих ребят стали выводить меня на конфликт. Они пытались унижать меня, на что я не согласился, и тогда они вшестером пригласили меня на улицу. Почему-то офицеры на это полностью закрывали глаза. Эта компания пыталась меня избить, что, в общем-то, у них не получилось. Я был маленький, но юркий. В конце концов, уже на следующий день после паспорта, я узнал, как из здорового человека ты можешь в одну секунду превратиться в инвалида. Один из той компании сказал: «Я вижу ты нормальный мужик, давай руку». И когда я, дурак, дал ему руку, то из-за него вылетела рука с кастетом, которая мое лицо просто в ничто, в мясо раскрошила. Вот таким я и приехал в войска, где давно забыли слово «милосердие». И то, что я не мог есть, разговаривать, абсолютно никого не волновало, особенно офицеров, ну, если можно их этим высоким словом назвать. В армии я видел парня из Таджикистана, который… который сидел в медчасти и у него просто не было части черепа. Он трясся и не понимал, что происходит… А, офицер, к слову, который занимался больными, был самым жестоким офицером этой части. Я не знаю, что случилось с этим парнем, но я знаю, что одиннадцать процентов наших солдат погибли – и это при том, что за два года мы так и не держали в руках оружия. Погибли междоусобками. Видимо, когда человек приезжает инвалидом, то его оставляют более менее в покое. И я так более менее отшельником и прожил два года в армии. Там я увидел много чего страшного… например, эти зоновские все штучки, когда тебя душат полотенцем во сне и многое другое… Не буду рассказывать всех прибауток, которые там имели место быть… Но да, эти два года оставили сильный отпечаток… Я не знаю, наверно, в аду еще придумывают что-то пожестче, но в принципе, я думаю это сравнимо с адом, но или как минимум это был предбанник ада. Или шоу-рум ада.

Тем не менее, в армии я выучился играть на саксофоне. В любой так называемой части должен быть оркестр. Без музыки там никуда, конечно. Прапорщик-белорус провел опрос, кто и на чем умеет играть, однако на мой ответ, что я умею играть на баяне, интереса проявлено не было. Мне пришлось соврать наполовину, что я умею играть на саксофоне. На самом деле, я за три месяца до армии купил саксофон, но играть на нем научиться на успел, конечно. Вообще, в армии инструментом является только духовой инструмент, ну или ударный как минимум. Прапорщик заинтересовался мной, и взял меня в музыкальный взвод с условием, что мне родители вышлют саксофон. И дальше было условием за две недели выучить сорок маршей. Стимулом учить было то, что если ты не сдаешь в день два или три марша, то сержант посылает тебя чистить так называемые «очки», и их чистить уже нет смысла, потому что они уже давно были убиты. Кстати, очень странное дело, но чистили их почему-то красным кирпичом. Видимо, это продолжение той известной присказки о том, что в армии «круглое носят, а квадратное – катают». В армии мой ум страдал действительно, потому что он искал во всех действиях логику… которая отсутствует. Хотя, кто знает, может какой-нибудь химик мне однажды объяснит, почему железные никелированные толчки мы чистили красным кирпичом.

В армии сержант проникся ко мне видимо из-за того, что я был единственным, кто отражал как-то любовь к поэзии, всему красивому. Я уже упоминал, что этот сержант в армейские годы пробудил во мне еще более сильную любовь к литературе и искусству. Ему было больше не с кем общаться на возвышенные темы, и именно поэтому весь взвод шел чистить от снега плац, а мы сидели с ним и пили чай. За это, разумеется, меня весь взвод опять же недолюбливал. Но в армии есть подлое слово «приказ». Поэтому ты постоянно должен либо выполнять приказ, даже чувствуя, что это подло, либо не выполнять и тупо физически от этого очень страдать. Третьего варианта не было вовсе. Зато после того, как ты выходишь из армии… из этой школы подлости, ты понимаешь, что наверно на свете нет ничего, что могло бы тебя очень сильно огорчить.

Карьера

После службы я переехал в Ленинград.

Когда я еще в двадцать один год решил стать артистом, в Ленинграде с моей фамилией был очень известный певец – Олег Кваша, а в Москве – актер Игорь Кваша. Мне показалось, что как-то слишком много людей с такой фамилией на метр квадратный. И я понимаю, что все достали бы меня одним и тем же вопросом, родственники мы или нет? Я еще тогда не знал, что существует город Кашин, я тогда даже не знал, что фамилия Кашин вообще существует на самом деле. Я просто где-то однажды услышал, что остались всего два по-настоящему русских слова: это каша и сено. И подумал, почему бы мне не изменить немножко, тем более что «каша» звучит довольно здоровым и питательным словом.

Итак, я переехал в Ленинград и начал играть на саксофоне на улице. Кстати, еще до армии в самолете, когда я как раз летел за саксофоном в Петербург, рядом со мной сидела красивая девушка, для меня тогда уже очень взрослая: ей было лет двадцать шесть, наверно, а мне меньше восемнадцати. Так вот она взяла мою руку и сказала, что я стану известным на всю страну, и даже больше, чем на всю страну. Я почему-то это запомнил, однако когда я играл на саксофоне после армии в Петербурге, я не думал об этом: Ленинград был таким волшебным! Это было то постсоветское время, когда Горбачев всю эту шарманку развалил, и все в нищете, в абсолютном непонимании, что происходит, стоят с талонами в очередях на еду, а в Петербурге фарцовщики бегают в каких-то космических кроссовках, эти финны-иностранцы. И ты просто ходишь там, как собака в цирке, а вокруг все шевелится и блестит, и ты даже не понимаешь, что это такое, но тебе хочется быть частью этого. А там еще и ленинградское телевидение, которое тогда было самым модным на всю страну, оно было действительно каким-то свежим и свободным. Я помню была передача «Кружатся диски» с Максимом Леонидовым – ее смотрели абсолютно все. Потом появился «Музыкальный ринг», где соревновались все звезды: Сергей Курехин, Борис Гребенщиков, группа «Браво», «Секрет» и многие другие… И это было невиданно до толе. А так как у меня не было прописки и, соответственно, талонов на еду, меня не могли взять никуда на работу. Да, меня хотели взять на телевидение, чтобы я писал музыку, и, помнится, еще куда-то, но узнавая, что у меня нет прописки, все это заканчивалось. Так что единственным способом зарабатывать деньги, было играть на саксофоне. И, надо сказать, мы были первой профессиональной уличной компанией, командой, которая зарабатывала действительно очень большие деньги по сравнению даже с петербуржцами. Ко мне через полгода из Костаная приехали Витя Бондарюк, Саша Кнаур, и Дима Копотилов… И Копотилов с Бондарюком в то время были такими шустрыми парнями! Они быстро сообразили, что те произведения, которые я играю на улице, не приносят много денег, что нужно играть Одесские песни – сегодня это назвали бы шансоном. И действительно, Бондарюк так классно подделывал одесский акцент! Он говорил: «Привет вам из Одессы!» И все петербуржцы начинали верить тому, что мы одесские парни. Мы зарабатывали какие-то невероятные большие деньги, даже придумали первые ноу-хау, как больше зарабатывать денег: например, кто-то из этих ребят сказал, что неправильно играть одни хитовые песни, нужно петь одну хорошую песню и одну скучную, потому что когда мы запруживаем переход, а переход наш был от Пассажа к Гостиному Двору. Когда мы запруживаем, мало того, что мы мешаем людям проходить и нас милиция тревожит, так мы еще и не даем людям, которые из последних рядов смотрят, подойти к кофру и бросить деньги. Поэтому нужно, чтобы люди приходили, послушали одну песню, на второй бросали деньги от счастья, а на третьей песне начинали скучать и уходили бы… С задних рядов к тому моменту только подходили бы и успевали понять, что происходит, как мы заиграли бы новую хитовую песню… И вот так, как бы немножко унижая себя как артистов, мы стали зарабатывать на порядок больше денег. Потому что тщеславие, конечно… Потом я понял, что в жизни, избыточное тщеславие мешает зарабатывать много денег.

Тех денег, которые мы зарабатывали в то время, хватало на то, чтобы снимать квартиру или комнату в коммуналке. Хватало на то, чтобы покупать по фарцовым ценам продукты, которые не продавались по талонам. Более того, у меня хватило денег, чтобы записать 15 песен для пластинки «Гномики». Да, это было несколько разных студий, потому что выбирались они по принципу, где дешевле. Звук был очень разный и чаще всего отвратительный, но каким-то чудом я записал свою первую пластинку. И, по-моему, она была последней на студии «Мелодия», потому что на моей пластинке в Питере перестали выпускать винил вообще. Как только моя пластинка появилась в магазинах, тут же с полок стали стремительно убирать винил и замещать их CD-дисками. Поэтому желанной большой славы мне пластинка «Гномики» не принесла. Ей сейчас двадцать пять лет исполнилось, кстати.

Славу мне принес первый видеоклип «Город», который я снял довольно нечаянно: почему-то я поехал к своим друзьям в Одессу. Там по телевизору я увидел, наверно, первый вообще так называемый игровой видеоклип Юрия Шевчука на песню «Дождь». Там на столе лежали кубики, и них все было построено. Прямо сто рублей стоил клип на сегодняшние деньги. Я подумал, что это достаточно бюджетно для меня.

В то время еще рухнул Советский Союз, и появились первые жутко богатые бизнесмены, продающие матрешки. Мои друзья. Они, конечно, себя считали галерейщиками, потому что помимо матрешек они продавали еще и картины. Продавалось это все во Дворце Труда, если кто помнит Дворец Труда. Я не знаю, как его изначально называли, сначала был Дворец. Это был невероятно богатый дворец. Находился он на площади Труда, соответственно. И весь второй этаж был занят этой вот галереей моих друзей. Именно туда в Петербург ломились потоки иностранцев: видать была какая-то договоренность, потому что они завозили прямо туристическими автобусами туристов к этому Дворцу. Туристы проходили, скупали все, что можно. Я точно не вспомню всех рывков доллара, но, нужно понимать, что еще совсем недавно доллар стоил пятьдесят шесть копеек, как вдруг он стал стоить пять рублей или даже больше. Было даже время, когда доллар был сопоставим с зарплатой за день, за два дня. На тот момент я еще играл с группой «Духи»: мы очень дружно проработали с ними два или три года, так и не сыграв ни одного платного концерта, то есть все концерты были бесплатными. И вот, когда нас пригласили на первый фестиваль, то ли в Швецию, то ли в Швейцарию, нам должны были заплатить тысячу долларов за этот фестиваль. И тогда руководитель группы решил, что ему лучше одному поехать. Вернее, он решил, что выгоднее набрать новых музыкантов. Для меня это был счастливый случай, потому что нашими друзьями и спонсорами были, как раз, те два молодых парня-галериста, которые видели, что все музыкальные составляющие в группе делаю я, и по характеру, наверно, я был все же посимпатичней. И они, зная, что я сочиняю свои песни, после этого случая сказали: «На, Паша, тебе восемьсот долларов и сними клип».

Так вот, я нашел режиссера, Бориса Деденева. Пожалуй, он в то время был единственным клипмейкером в стране. До него мы видели только зарубежные клипы. Да, у нас тоже что-то снимали, но это было типа просто студии, в которой артисты просто играют – не было никакой композиции. Не было и намека на те игровые видео, которые создавал Деденев. Он был первым. Первым, к кому пришло понимание, что клип должен быть сокращенным рассказом какой-то истории. Конечно, это быстро прошло и клипы стали простыми нарезками из красивых, движущихся картинок. Но я думаю, что моей публике как раз и нравилось, что в Деденевских клипах были заложены маленькие сказки.

Пришел я к Деденеву в рваных джинсах, не потому что я был модный очень, а потому что у меня действительно были одни джинсы, и они были рваные. Слава Богу, в нормальных местах хоть были рваные. Мне тогда было двадцать два-двадцать три года, а выглядел я на семнадцать, даже на шестнадцать: я всегда выглядел меньше, чем нужно. Деденев и вся его команда встретили меня. Все были взрослыми дядями: как мне показалось, кому-то на взгляд было лет по сорок даже. Так вот, я пришел к нему, дал свою кассету, сказал, что у меня есть вот такой альбом и есть восемьсот долларов. В ответ вся эта группа посмотрела на меня с пониманием и сочувствием, сказав, что ну на восемьсот долларов, конечно, снять клип невозможно. Однако они все же взяли кассету, как бы из сострадания, что ли. И я пошел немножко разочарованный в сторону дома. Офис у них был на Миллионной улице, как сейчас помню, рядом с Эрмитажем. И совсем недалеко я жил у друзей в бесплатной комнате или квартире на Прачечном переулке. И я шел-шел, и где-то ходьба у меня заняла минут сорок пять, это длина альбома, как раз, моего альбома. Вхожу домой, и звонит телефон: я поднимаю трубку, и мне директор Деденева, Ирина Ковалева, говорит: «Паша, ну, мы поставили твою кассету. Вот, и все кто был, они, ну, собирались расходиться, но никто никуда так и не разошелся, мы дослушали кассету полностью, и поняли, что нужно что-то сделать на твои восемьсот долларов». Ирина в съемочный период заставила ездить старинные мосфильмовские машины… BMW какие-то, если не ошибаюсь. Я думаю, что тогда еще время было, когда никто не снимал кино, и именно поэтому машины так дешево всю ночь ездили. Для съемок был арендован Дворец шикарный: Дворец Труда с лестницей, по которой я сбегаю. Вся та сказка, что была в клипе – это все было идеей Деденева. Мне не хватило наглости прийти с 800 долларов и еще посметь настаивать на том, чтобы я тоже принимал участие в написании сценария. Нет уж, пишите как угодно и где угодно, но так, чтобы на это хватило 800 долларов. Да, вот такой короткий пересказ «Принца и нищего». Это был мой первый настоящий опыт съемок клипа, и первый опыт того, как просидеть всю ночь, всю холодную ночь на улице. Но я понял, что шоу-бизнес это не все пирожки да пышки, но синяки и шишки. Я уже пришел к осознанию того, что вступил на этот путь, и другого не видел.

Песню для этого клипа выбирали всей командой. Но я думаю, что мнение Деденева было все же главным. Весь коллектив без особых сомнений сказал мне, что это лучшая песня. Да, я не был с ними согласен, но по прошествии времени оказалось, что они все же были правы.