И Ленин такой молодой

Лет десять назад я ещё носил офицерские погоны и ездил с проверками по различным воинским частям своего региона. Проверки проходили довольно буднично. Столовая – медпункт – казармы – всевозможные классы для обучения личного состава. Гигиена питания – коммунальная гигиена – гигиена детей и подростков. Если имелись склады или техника – гигиена труда. Короче, универсальный солдат. Одним своим лицом заменял целую санстанцию. Ещё и сумку с пробирками для микробиологических смывов таскал.

Собираюсь как-то на очередную проверку в отдалённую часть, а тут на столе звонит «секретный телефон».

– Старший лейтенант Гушинец! – привычно вытягиваюсь я.

Потому что по такому телефону мне обычно только один человек звонит.

– Гушинец, б…! – командиру телефон в принципе не нужен. С его голосом надо только форточку открыть и он до меня из столицы докричится. – Что у тебя за бардак на территории творится?!

Лихорадочно перебираю в голове весь бардак, который творится на моей территории. Обычный армейский бардак. Крыши у казарм текут с конца восьмидесятых, личный состав хилый пошёл, болеет, зарплата у медиков маленькая.

– Ты в Н-ской части давно был?! – подсказывает командир.

– Собираюсь, – я всегда был уверен, что наш полковник обладал телепатическими способностями. Ну вот как он за 80 километров узнал, куда я чемодан с пробирками пакую?

– Собирается он! А ты знаешь, что у тебя там вспышка?!

В Н-ской части двадцать бойцов. На этих двадцать бойцов – тридцать офицеров. Тихая и мирная часть, склад боеприпасов и топлива. Какая вспышка?!

– Только штаны просиживать умеете! – ревёт командир. – Сиди, жди. Я тебе сейчас в подмогу толкового офицера пришлю! А то ты совсем в своём лесу распустился!

И трубкой – бамс!

Поговорили. Люблю я с командиром разговаривать. Очень бодрит с утра.

И тут снова звонок. Медсестра Н-ской части.

– Павел Владимирович, у нас тут трое бойцов с какой-то кишечной инфекцией. Надо бы их проверить.

И тут меня озарило.

– Наталья, – говорю, – а вы мне первому доложили?

– Никак нет. Я сначала в столицу позвонила. А уж потом вам.

– Наталья, – вздыхаю я, – очень вас попрошу. В следующий раз мне первому звоните. Я всё-таки отвечаю за эпидсостояние региона.

– Ой! – не по-военному ужасается медсестра. – Вы уже получили?

– Не то слово.

Сижу. Жду подмогу. Приезжает целый майор Владимир Ильич. Кстати, действительно толковый эпидемиолог, опытный специалист. Выцыганиваем у медроты буханку, едем.

В части легкая паника. Троица пострадавших активно лежит в единственной палате крошечного медпункта, кайфует, вкушая плоды редкого армейского отдыха. Бедолаги. Ставим всех троих в интересные позиции. На анализ – кровь, кал, промывные воды. Рвотные массы. Как нет рвотных масс? Вы же в армии! Чтоб сейчас же были. Сею всё это добро в чашки и пробирки. Майор опрашивает пациентов.

Картина в принципе ясная. Под пытками признались, что накануне вечером сбежали в самоволку на местную автостанцию, где от души вкусили радостей жизни в виде чебуреков и пирожков с мясом. Такой удар по пищеварительной системе и подготовленный человек не вынесет. А желудок у солдата избалован рациональным армейским пайком. Вот всех троих и подкосило.

Эпидемия зарублена на корню. Пишем отчёты и идём к командиру части отчитываться. В кабинете командира уже полное собрание: сам командир, начмед, зав. столовой. Атмосфера неформальная. Представляются.

– Юрий Владимирович, – командир.

– Никита Сергеевич, – начмед.

– Владимир Ильич, – проверяющий.

И тут повисает пауза. Командиры люди в возрасте, имена-отчества быстро выстроили в логическую цепочку.

– Непорядок, – говорит командир. – Ну ладно Леонида Ильича пропустили, но уж Иосифа Виссарионовича – это мы зря.

– Константина Устиновича ещё, – подсказывает зав. столовой.

– И этого тоже можно. Товарищи офицеры, внеочередной съезд ЦК КПСС позвольте считать открытым.

И начали они заседать. Как это у военных принято. С тостами и анекдотами, которые женщинам лучше не слышать. Втихомолку подбираюсь к зав. столовой и шепчу на ухо:

– Я признаю, что лишний на этом празднике генсеков, но позвольте поинтересоваться, товарищ старший прапорщик, вас-то как по имени-отчеству? Запамятовал я, давно у вас был, уж простите.

Тот начинает хихикать.

– Не поверите, но Михаил Сергеевич!

История несостоявшегося супергероя

Для старшего поколения, а особенно для всяких бабушек, человек в форме – образец высоких моральных принципов и тайный супермен. Он обязан эту самую бабушку через дорогу перевести, без лишних слов бросится в горящее здание и спасти группу детского сада, грудастую воспитательницу и кухонного кота в придачу. В этом вопросе я не могу не согласиться с бабушками (неожиданно, да?). В начале далёких восьмидесятых мать внушала мне:

– Если потеряешься, подходи к дяде в погонах, он поможет.

С сопливого советского детства прошло почти тридцать лет, а кредит доверия к людям в погонах я не растерял. Сам стал этаким человеком в погонах, военным медиком. И готовился соответствовать. Врываться в горящие здания, спасать грудастых воспитательниц и переводить бабушек через дорогу. Пока не услышал одну историю.

Как вы помните, карьера моя начиналась в электричке. Ранним сумеречным утром в ледяные вагоны набивались десятки молодых офицеров, которым не повезло найти жильё в военном городке. И следующие два часа мы ехали на службу. Кто-то спал, кто-то общался вполголоса. На неудобной скамейке, обитой протёртым до дыр дерматином, я и познакомился с капитаном медицинской службы Виталиком.

Виталик был типичный военный хирург. Китель трещит на широченных плечах, фуражка застыла на макушке, как прибитая, в глазах – мудрость и знание людской натуры. Он-то знает, что все эти личности и характеры – всего лишь набор вяло функционирующих органов.

Едем с ним, как всегда, с утра. Холодно так, что зубы стучат. Спрятали руки в карманы, то дремлем, то переговариваемся вполголоса о чём-то своём, военно-медицинском. Слышу: в другом конце вагона какая-то возня. Поднимаю голову: так и есть. Едут у самых дверей двое работяг, страдающих после вчерашнего. Ведут дискуссию. И видно дискуссия куда-то не туда пошла, потому что один из работяг уже держит второго за воротник, а тот второй пытается попасть кулаком в лицо оппонента. Оба красные, злые, сопят.

Я начал подниматься. Я ж военный, я должен прекратить безобразие. Тем более, что женщины, сидящие неподалёку от дискутирующих, начали оглядываться в поисках «настоящих мужиков». Один бы струсил полезть против двоих. Но Виталик-то рядом. Он одним своим видом порядок наведёт.

– Ты куда? – лениво приоткрывает глаза хирург.

– Там два алкаша драться начинают, надо их успокоить.

И при этих словах красный супергеройский плащ развернулся на моих плечах.

– Сиди, придурок, – внезапно резко сказал Виталик. – Без тебя разберутся.

И я сел, ошарашенный.

– Чего ты? Мы ж военные. Мы должны…

– Те, кто должны в такие дела лезть, другие погоны носят. А ты не лезь туда, куда не следует.

Мужики в конце вагона тем временем стукнули друг друга ещё по разу и принялись мириться. Что-то забулькало.

– Вот видишь, – удовлетворённо сказал Виталик. – А если бы ты влез, скандал был бы до самого городка.

– Нельзя так, – недовольно сказал я. – Мы же военные.

– Вот именно! – повысил голос хирург. – Я курса до четвёртого тоже такой был. Думал: мы ж военные, мы должны. А как-то зимой ехали мы курсом в этот самый военный городок. Какое-то мероприятие у нас было, не помню уже. Полсотни будущих военврачей. Распылились по всей электричке, едем, болтаем. Я в один вагон попал со Стёпой. Помнишь Стёпу, был такой парень на нашем курсе? На полголовы выше меня.

– Что-то смутно припоминаю. Он ещё пропал потом куда-то.

– Пропал, – зло процедил сквозь зубы Виталик. – Тогда и пропал. Ехали мы, болтали. Полчаса уже до городка оставалось. Как вдруг в нашем вагоне вот такая возня начинается. Двое алкашей что-то не поделили. Мутузят друг друга, по проходу катаются. Женщины – в крик: «Военные! Военные!». Стёпа – герой, б… Поднялся. Взял обоих за шиворот, поднял. Те объединились против общего врага и давай его лупить. Тут уж и я подключился. Разнял всех. Прибежали менты, давай какие-то протоколы составлять, по рациям своим переговариваться. Нам в городке сходить, а нас никто не отпускает. Мол, вы и свидетели, и участники драки. Часа два держали.

Через неделю вызывают нас к начальнику факультета. И сообщают Стёпе, что он, без пяти минут лейтенант медицинской службы, отчислен с курса за действия, порочащие образ белорусского офицера. Как зачинщик драки и всё такое. А мне, как рядом стоявшему, объявлен строгий выговор и если я до конца учёбы хоть кашляну не в той тональности, то полечу вслед за Стёпой.

Мы молодые были, глупые, ещё возмущаться начали. Не помогло. На следующий день полковник наш собрал в актовом зале весь факультет, зачитал приказ о Стёпином отчислении, с полчаса клеймил его разными словами. И всем сказал:

– Если вы, б… видите где-то драку или ещё какое-то непотребство, то должны со скоростью света удалиться от этого места или, если некуда деваться, притвориться ветошью. Потому что курсант нашего факультета не должен запятнать себя…

Ну и так далее, и так прочее.

А когда мы в часть попали, то командир части собрал молодое пополнение в Доме Офицеров и речь начальника факультета слово в слово повторил. Мол, если кто из вас будет замечен в непотребствах, даже если он будет выступать на стороне добра и света, пусть прощается с военной карьерой.

Поэтому сиди, Паша, в окно смотри. Они там сами разберутся.

– А Стёпа? – спрашиваю.

– Что Стёпа? А-а, да попал сразу в сапоги, под призыв. Отстрелялся и перепоступил. На лечебный факультет. Сказал, что ему эти военные игрища надоели. Вроде, в этом году заканчивает.

Мне бы в небо или как я хотел в ЦАМ

Через полтора года службы мне изрядно надоело жить на чужих квартирах и каждый день кататься по четыре часа на ледяной электричке. Место службы находилось за восемьдесят километров от места проживания. Каждое утро я поднимался в пять утра, в бешеном ритме собирался, на ходу заталкивая в свой организм какие-то бутерброды, клевал спящую жену в макушку и бежал на первый автобус.

Понурые водители с красными от недосыпания глазами уже кивали мне, как знакомому. В салон, кроме меня подтягивались ещё четверо-пятеро таких же бедолаг. И мы долго ехали к станции по пустым тёмным улицам спящего города. Потом электричка и ещё час сорок в её ледяных внутренностях. Я приноровился урывать час сна на жёстком неудобном сидении, но сон получался какой-то поверхностный, от того, что я боялся проехать мимо незаметной остановки в лесу. От остановки ещё одно усилие – километра два через заснеженный танковый полигон, и я уже лезу через забор части, самому себе напоминая американского шпиона.

Вечером обратная последовательность. И вот подлость-то. Электрички отходили в 18.10 и 19.10. А рабочий день у меня заканчивался в 18.00. То есть ровно в шесть я должен был поднять чёрную трубку «военного» телефона, набрать дежурного в столице и отрапортовать:

– Старший лейтенант Гушинец! Докладываю, всё без происшествий.

После этого стремительным барсом мне полагалось бросить трубку, запереть лабораторию, промчаться по полигону, проваливаясь по колено в снегу, миновать лес и выскочить на станцию. Зачастую после этого олимпийского броска я видел только хвост уходящей электрички, которая ехидно подмигивала мне жёлтыми окнами. До следующей был целый час, который я проводил в продуваемой всеми ветрами бетонной коробке.

И обратная дорога. Электричка, автобус, в 22.00 я дома. Спать!

Звонить по мобильному телефону на военный не получалось. А ещё нередко, дежурный в момент моего звонка отвечал такому же бедолаге из другой лаборатории. Ну или просто тормозил. Короче, опаздывал я на шестичасовую электричку с завидным постоянством.

Наступила весна, полигон растаял, и бегать по нему в картонных армейских туфлях, по колено в грязи уже было совсем не весело. А по асфальтовой дорожке через лес – лишние полкилометра. Шестичасовая электричка окончательно помахала мне хвостом.

И в один прекрасный день терпение моё лопнуло. Я решил снова взять свою судьбу в руки и что-то изменить. Тем более, что контракт мой неумолимо двигался к своему логическому завершению и впереди уже маячила свобода или новые пять лет беготни по лесу и сомнительный приз в виде «звезданутых» капитанских погон.

К делу я подошёл энергично. Взял карту города и переписал в блокнот все воинские части в его пределах. Этим я стал ещё больше напоминать американского шпиона. Потом я полез в вездесущий интернет и принялся выяснять, в какой из этих частей есть лаборатория, где я мог бы работать по своему профилю.

И вот чудо! Буквально в четырёх остановках от моего дома находился Центр Авиационной медицины (ЦАМ). А на базе его существовала сан. – эпид. лаборатория.

В эту ночь мне приснился сказочный сон. Я, в голубых, как небо, авиационных погонах лезу в кабину стремительного истребителя и беру там бактериологические смывы на кишечную палочку. Сквозь прозрачный фонарь кабины светит солнце, жизнь прекрасна. Просыпаться определённо не хотелось. Но ровно в пять утра задребезжал проклятый будильник и снова автобус – сонные водители – электричка – раскисший полигон.

К новому месту службы стоило подобраться по всем правилам военной науки. Для начала я обзвонил всех своих знакомых военврачей на предмет связей в ЦАМе.

– Нет ничего проще! – подбодрил меня капитан Кротов, а в миру – мой приятель Сашка. – Андрея помнишь? Ну высокий такой, фуражка у него ещё с крыльями. Мы, когда на учёбу приезжали, он от тебя через ряд сидел.

– Помню, – подтвердил я.

– Так вот он как раз в этом самом ЦАМе и служит. Телефон сейчас скину.

Звоню Андрею.

– Привет. Ты меня не помнишь, это Паша из СЭЛ. Мы на учёбе вместе были.

– Отчего же не помню, – хмыкает голос в трубке. – Отлично помню. Я твой эс – эсовский шеврон сразу заприметил.

– Дело есть.

– Понятно, что есть. Не пиво же ты меня позовёшь пить. Что случилось?

– Мне Кротов тут нашептал, что ты в ЦАМе служишь. А у вас там лаборатория есть. Не в курсе, может там вакансия образовалась?

– А ты как чувствуешь, – подозрительно сказал голос. – Начальник лаборатории, майор Иванов, уже полгода себе в помощники врача-микробиолога ищет. Да всё никак найти не может. Вашего брата в стране и так немного, а тех, кто согласиться на контракт в армию пойти – и вовсе не наблюдается. Приезжай, поговори с командиром.

– Андрюха, – обрадовался я. – С меня коньяк!

Сон о солнечной кабине истребителя медленно становился явью.

– Только, – Андрей помедлил. – Ты приходи, пожалуйста, трезвый.

– Трезвый? – удивился я. – Кажется, раньше за мной не замечалось…

– И накануне ничего не употребляй.

– Да к чему ты это спрашиваешь?

– Да просился к нам один хороший хирург. Учились мы вместе, я его знал, как отличного специалиста. Поэтому подошёл к главной, договорился. Расписал его. Парень приехал. А за час до собеседования перенервничал, видимо и решил хряпнуть для храбрости. Хорошо так хряпнул. Двух слов связать не мог. Главная его минут двадцать терпела, потом всё-таки выставила. Вызывала потом на ковёр: «Что ж, говорит, вы мне, Андрей Владимирович, за специалистов предлагаете?» Стыдно было очень.

– Да я не в жисть! И… какая главная?

– Так начальник ЦАМа, она же главный врач. Марина Сергеевна, полковник медицинской службы.

У меня сломался шаблон. Я представлял себе начальника госпиталя этаким седеющим крикливым полковником, потому что другого армейского начальства в своей практике не встречал. А тут Марина Сергеевна. И стыдно ему было. Когда меня командир вызывал на ковёр, было больно.

Созвонился, договорился на определённый день. Встал по звонку будильника в потрясающие шесть утра (проснулся в полшестого и таращил глаза в потолок, пока будильник не зазвонил – нервы шалили от волнения). Побрился так, что бритва запросила о пощаде. Трезв был с такой силой, что если бы сейчас дунул в какой-нибудь алкотестер, то прибор показал бы отрицательные результаты.

За моими метаниями из-под одеяла наблюдала сонная жена.

– Куда это ты собрался?

– На собеседование, – дрогнувшим голосом ответил я. – Рассказывал же вчера.

– Ну-ну, – подозрительно прищурилась жена. – А мне кажется, что на свидание.

– На свидание! – пафосно ответил я. – На свидание с судьбой.

Жена кинула в меня подушкой. Пришлось с погон перья собирать.

Несколько остановок на автобусе, всего одна пересадка – и я у ворот ЦАМа. Ноги немного дрожат, под фуражкой – испарина. Ещё утюг, гад, с утра подвёл. Вывел на правой брючине двойную стрелку. Вот вечно этот утюг меня подводит, в самый ответственный момент! У кого кривые руки? Нет, это точно утюг! На левой же всё отлично, стрелкой бриться можно. А на правой, на самом видном месте у колена едва заметная вторая полоса. Это корейцы специальные утюги выпускают, чтоб подорвать мощь и красоту белорусской армии.

У двери тёмного дерева с золотистой табличкой «полковник Петрова М. С.», я чуть не потерял сознание. Стучу.

– Войдите.

Голос, кажется, добрый. В тумане шагаю вперёд. За столом сидит миловидная женщина в белом халате полностью скрывающем полковничьи погоны.

– Товарищ полковник, старший лейтенант…

– Вы Павел? – перебивает меня начальница.

– Да, – смутился я. – Вам Андрей про меня рассказывал.

– Да, – кивает головой чудесный полковник. – Рекомендовал вас, как хорошего специалиста. Присаживайтесь. Кофе? Чай?

И вот чудеса, уже три минуты разговора, а ни одного матерного слова. Я прямо не в своей тарелке себя чувствую.

– Ну, рассказывайте.

Я со страху выложил всю биографию. О том, как в яслях описался на сонном часе, не рассказал только потому, что полковник начала тревожно поглядывать на часы.

– Что ж, – серьёзно кивает мне она. – Образование – профильное. Живёте недалеко. Опыт есть. В чём подвох? Что вам не сидится в вашей части?