В следующий раз перед выступлением библиотекарь решила устроить небольшой конкурс. Мол, предоставить писателю уже «раскачанную» аудиторию. Предложила детям игру. Она выбирает героя сказок с именем из двух слов. Говорит первое, а дети – второе. Кто первый – тот молодец.

И началось.

– Кощей?

Детская многоголосица:

– Бессмертный!

Библиотекарь:

– Иванушка?

Дети:

– Дурачок.

– Чудо?

– Юдо.

– Трусливый?

– Лев!

– Железный?

И тут – хором, с редкостным единодушием:

– Человек!!!

Библиотекарь:

– Я вообще Железного Дровосека загадала, но, видимо, это уже неактуально.

А недавно обрадовали взрослые. Собирался на выступление в одну школу. Дня за три звонят с незнакомого номера. Строгий женский голос. Причём голос такого типа, что я даже привстал и где-то в мозжечке закрутилось тоскливое: «Гушинец, дневник на стол и завтра – родителей к директору!»

– Здравствуйте, вы в пятницу в школе выступаете?

– Да, – говорю. – Кажется, я.

– А не могли бы вы нам предварительно на почту скинуть текст выступления?

– Так нет у меня текста, – отвечаю. – Несколько стартовых тезисов, а дальше – сплошная импровизация.

– М-м, – расстроился голос. – Может, мы с вами заранее согласуем, что вы будете говорить?

– Первый раз с таким сталкиваюсь, – удивился я. – А в чём вопрос-то?

– Понимаете, – не стал сопротивляться голос. – Директор беспокоится, чтоб вы ничего про политику не рассказывали.

– Политику? – ещё больше удивился я. – Детям из второго-третьего класса? Зачем?

– Ну, знаете, бывает всякое, – замялся голос.

– Я же детский писатель, – продолжаю недоумевать. – И никогда не был замечен. По крайней мере с начала двухтысячных – точно.

А сам думаю: «Дожили. Вот не пошёл ты, товарищ, на третьем курсе вовремя на выборы, а Большой Брат всё видит».

– Вы, писатели, – оправдывается голос. – Такой народ. Вечно в оппозиции. А нашему директору лишние проблемы не нужны. Короче, давайте сделаем так. Он к вам на выступление придёт, где-нибудь сзади незаметно сядет и будет контролировать. Если что – не обижайтесь. У нас – дети, сами понимаете. Ответственность.

Я представил, как меня по ступенькам школы волокут мускулистый физрук и немного пьяненький трудовик, на крыльце раскачивают и с позором обрушивают на асфальт.

– За что вы так этого дяденьку? – со слезами спрашивают дети.

– Он агитировал за оппозицию! – грозно и величественно отвечает директор.

Чуть не отказался.

Выступление прошло хорошо. Никаких лозунгов я не выкрикивал, но детям всё равно понравилось. Директор потом подходил, благодарил.

Только я не понял, за что. За выступление или за то, что не пошёл поперёк линии партии.

Подростки

Некоторые думают, что писатель только и делает, что сидит за столом, где-нибудь на даче, попивает чай (или чего покрепче), ждёт музу в прозрачном пеньюаре и с крылышками. И на этом его функция заканчивается.

Возможно, во времена Пришвина и Бунина так и происходило. Был дубовый стол, чернильница, самовар и вдохновение. Неспешное описание падающего листа страниц на двадцать. Или хмурое небо Аустерлица абзацев на пятьдесят. Пока идёт это описание, несчастный князь Болконский скорее почки застудит на холодной земле, чем погибнет от ранения.

Куда им, Пришвиным да Толстым, было торопиться. Самовар остынет, так Палашка, дворовая девка, новый принесёт. Муза из Палашки так себе, и вместо прозрачного пеньюара крестьянский сарафан да лапти. Но чай неплох, да, да чай у Палашки совсем неплох.

Но в двадцать первом веке мало написать книгу, её надо продвинуть и продать. И этим нынче тоже занимается писатель.

Мой приятель, талантливый детский автор, жаловался:

– Это просто какой-то ужас! Я же боюсь всех этих встреч! Они на тебя смотрят, слушают. А надо что-то толковое говорить. А если я чепуху скажу, а они потом родителям пожалуются, что дядя дурак!

Искренне его жаль. Тридцать лет человек горя не знал, жил в своём интровертном мире, даже работу выбрал с железом, чтоб не видеть людей. А потом угораздило его написать неплохую книгу, поэтому приходится теперь минимум раз в месяц встречаться с людьми. Более того – с детьми. Страдает. Никак привыкнуть не может.

Мне проще. Я и на работе постоянно среди людей, и полсотни дошколят легко уболтаю. И встречи с читателями для меня в основном в удовольствие. Но бывают разные случаи.

* * *

Подростки – самая тяжёлая аудитория. С детьми класса до пятого легче всего. Ты пошутил – они посмеялись. Рассказал историю поинтереснее и желательно, чтобы про героя их возраста. И они слушают, развесив уши. После десятой-пятнадцатой встречи, как заправский артист разговорного жанра, я выработал сценарий выступления перед детским коллективом и, в принципе, уже знал, в каком месте будут смеяться. Делал паузы в нужных местах, короче, «раскачивал» аудиторию.

Со взрослыми тоже всё понятно. Даже если не получилось – из вежливости промолчат и похлопают.

С подростками же не знаешь, чего ожидать. Даже если им интересно, то посмотрят на заводил из класса – и будут сидеть с кислыми физиономиями. А заводилам тоже может быть интересно, но они будут сидеть с кислыми физиономиями просто так, из чувства внутреннего протеста или боязни лицо потерять. Они же крутые. Они таких писателей видали, сами знаете где.

И распинаешься, как клоун, перед молчаливой враждебной аудиторией.

Приехал как-то накануне 9 мая на выступление в школу, а мне уже на пороге говорят:

– Вы нас извините, но почти вся параллель десятых классов ушла на бесплатный просмотр нового фильма про войну. Мы для вас оставили один класс. Это лицеисты. Хорошие дети. Правда, они тоже хотели на фильм, но ведь встреча с писателем важнее.

И тут я понял, что попал. Захожу в класс и вижу три десятка враждебных лиц. Если бы взглядом можно было убивать, я бы в тот день точно свалился с каким-нибудь инфарктом.

– Здравствуйте, ребята, – говорю.

Молчание. Слышно, как в оконное стекло бьётся ранняя муха, а за стеной с девятым «Б» бьётся несчастная физичка.

Классный руководитель рядом со мной бледнеет, мрачнеет и грозно вопрошает:

– Ребята, чего молчим? Иванова? И ты тоже?

Несчастная Иванова, видимо, отличница и активистка, в тоске опускает голову. Её разрывают противоречивые чувства. С одной стороны, она привыкла быть хорошей в глазах учителя, с другой – её же потом одноклассники затюкают.

– Гриша, а ты?! – продолжает совестить старшеклассников учительница. – От тебя я точно не ожидала.

Гриша – два метра костей в болтающейся школьной форме – смотрит с вызовом. Надо прекращать этот педагогический цирк, а то в меня сейчас стулья полетят.

– Ребята, – говорю. – Понимаю, что из меня получается плохая замена фильму, поэтому заранее прошу извинить. Обещаю, что постараюсь быть интересным. А если не получится, то буду максимально краток. Потерпите минут двадцать.

И начал рассказывать. Минут через десять некоторые оттаяли, но вида не подали. Поглядывали на остальных и вновь каменели лицами. В ответ на мои шутки изредка проскакивали кривые улыбки. Каждую я воспринимал, как личную победу. Под конец выступления мне из вежливости поаплодировали – и я ушёл. Ещё через три дня в одну из социальных сетей мне написала девочка из того класса:

– Спасибо, было очень интересно.

И ещё один парень из этой школы поставил «лайки» под рассказами.

Хоть кого-то зацепил. Уже хорошо.

А месяца через два приезжаю на встречу в небольшую районную библиотеку.

– Павел Владимирович, – радостно говорят мне. – А у вас после выступления ещё будет время?

– Я, в принципе, не тороплюсь, – отвечаю.

– Замечательно. Вы же не только детский, но и взрослый писатель. Вот мы и позвали на встречу группу из училища.

– Из музыкального? – с надеждой спрашиваю я.

– Зачем из музыкального? Из строительного, – наивно отвечает библиотекарь. – Хорошие ребята.

Опять хорошие ребята. Опять я попал.

Уходят смеющиеся третьеклашки, а на их места плюхается десятка два типичных гопников. Вот-вот семки из карманов достанут и лузгать начнут. Все в спортивных штанах, смотрят с вызовом, мол «Ну, дядя, давай распрягай нам о том, как корабли бороздят просторы Большого Театра».

Не на того напали. Юность моя прошла в подъездах небольшого заводского городка. А в молодости я был офицером в одной не слишком парадной части. Сейчас я вам устрою.

– Здравствуйте, уважаемые читатели.

– Э-э, читатели, гы-гы, слыхали, пацаны? – голос с заднего ряда.

Ага, вот там притаился главный. Плечистый парень с плоским носом. Все на него посмотрели и чуть не хором повторили:

– Гы-гы.

И тут я перешёл с языка Пришвина на язык улиц. Непечатные слова, конечно, пропускал, дабы благообразная библиотекарша в обморок не упала. Но о своих книгах рассказывал, как когда-то травил байки пацанам из подъезда сто сорок третьего дома по улице Молодёжной. Сидели мы тогда на спинках скамеек, потягивали недорогое плодово-выгодное. И послушать меня приходили из соседних дворов. Тряхнём стариной.

В библиотеке обращался я не ко всей аудитории, а выбрал в качестве жертвы именно «главного». Тот крепился, крепился, а потом как заржёт на весь читальный зал.

– Пацаны, дядя в теме!

И пацанов сразу отпустило. Ершистые гопники превратились в обычных ребят. Смеялись в нужных местах, засыпали вопросами об армии, медицине, даже о войне. Устроили мне в конце небольшие овации.

А ты, товарищ Макаренко, думал, что один так умеешь? Выкуси.

А зимой приезжаю в районный город, на малую родину. В библиотеке говорят:

– Павел Владимирович, мы встречу подготовили со старшеклассниками. Будет человек сто, не меньше.

– Не страшно, – отвечаю. – Насмешим, очаруем. Не в первый раз.

– Нет, – говорят мне. – У нас тут 75 лет Победы скоро. Надо про ваши военные книги поведать.

И тут опять тоска меня взяла. Не умею я о серьёзных вещах подросткам рассказывать. Всё мне кажется, что не поймут, не оценят, не донесу. Яждоктор, а не историк.

А в зале полно народа. И на стенде за моей спиной плакаты. И на стеллаже – книги в серой обложке, чёрно-белые военные фотографии. Надо рассказывать.

И я начал рассказывать. Без шуток, без улыбки. Не надеясь на успех встречи. Про лагерь Красный Берег. Про оккупацию, про огонь над деревней Ловша, про расстрел Воложинского гетто. Минут через пять, смотрю, а девчонки в первых рядах уже ревут в три ручья. Пацаны, которые в начале хохмили, притихли и слушают.

И тут меня тоже зацепило. Даже горло на секунду перехватило, голос пропал. Как-то я остро почувствовал, что достучался до этих ребят. А значит, не всё в нашем будущем потеряно. Будут помнить и будут читать. А значит, не зря я написал свою «военную» серию.

Не боюсь теперь подростковой аудитории.

Писатель и редакторы

В позапрошлом году я решил, что надо попробовать себя в роли детского писателя и совместно с подрастающим поколением создал небольшой сборничек для младшего школьного возраста.

Подрастающее поколение с ехидцей посмотрело на текст и заявило:

– Ну ладно, сгодится.

Понёс книгу редактору.

– Ой, как интересно, – говорят. – Очень неожиданно вас в такой роли видеть.

– Да я и сам не ожидал, – отвечаю. – Будете брать?

– Сначала надо прочитать, потом решим, – ответил редактор.

Я дрожащей рукой положил на стол распечатанные листки и ушёл с бьющимся сердцем. Надо же, никак привыкнуть не могу. Но это же хорошо, наверное?

Через несколько дней звонят:

– Павел Владимирович, надо немножко подкорректировать.

– Я готов, высылайте файл.

Выслали. Открываю, а там всё красным выделено и перечеркнуто. Даже обидно.

– Уберите, – говорят. – Этот ужас.

– Какой из ужасов? – хмурюсь я. – Книга вообще-то про детские страхи. Там должны быть ужасы и кошмары.

– На третьей странице у вас про логопеда.

Открываю третью страницу, а там небольшая смешная сценка. Папа привёл дочь к логопеду, после знакомства дарит этой чудесной даме коробку конфет, а наутро у логопеда недовольный вид. Девочка думает, что «тётя» сразу все конфеты съела, поэтому ночью живот болел.