Осада

География рождения курсантов военно-медицинского факультета такова, что если бы взялся какой-то исследователь её анализировать, то мог бы написать целый труд под названием «Военная помощь Советского Союза странам третьего мира». И его труд, несомненно, тут же засекретили бы. Мой сослуживец Саша родился в Алжире, Вадим – в Ливии, Коля – в Чехословакии. Ромка был «свой», он родился на Чукотке, но в школу пошёл сначала в Киргизии, потом в Германии. Истории каждого заслуживают отдельного рассказа. Но встретил я на днях одного майора медицинской службы, и рассказал он мне следующую историю своего детства. Может, и открыл он какую-то замшелую военную тайну. Но за давностью лет простят ему.

Отцом Вовка гордился. Отец был офицер-десантник, высокий, громкогласный, сильный, полная грудь значков и медалей. Таким отцом будет гордиться любой советский мальчишка. И Вовка искренне не понимал, за что отца не любят ребята, с которыми он ходит в школу. И за что не любят его, Вовку. Ведь он такой же, как они. Тоже играет в футбол, читает Фенимора Купера и Роберта Стивенсона. А то, что иногда не понимает, о чём они говорят, – так это чепуха.

И отец. Он ведь такой красивый, сильный. А когда идёт по улице, сжимая Вовкину ладонь, то встречные старухи злобно шипят вслед, а некоторые даже плюют себе под ноги. А отец будто не замечает. Вовка много раз спрашивал: «Зачем они так с нами?» Отец отшучивался. Мол, вырастешь – поймёшь. А пока лишний раз из военного городка не выходи. И вообще – без взрослых лучше в город не выходи.

Вечером, в конце декабря 1991 года, командир части собрал всех офицеров в своём кабинете.

Вовкин отец рассказывал:

– Набилось, как сельдей в бочке. Стоим, дышать трудно. Тридцать человек в одной комнате. Все уже, конечно, знают.

Дома радио и телевизор, не в степи живём. Молчим, ждём, что командир скажет. И он молчит.

Наконец прокашлялся. И сипло так начал:

– Товарищи офицеры, с сегодняшнего дня Союза не существует. А значит, мы с вами теоретически находимся на территории предполагаемого противника. Возможны провокации и даже нападения на часть. Поэтому приказываю: выдать личному составу автоматы, бронежилеты и максимальный запас боеприпасов. Усилить караулы.

Повисла пауза. Наконец откуда-то из угла донёсся притиснутый широкими спинами голос зампотылу:

– Нас эвакуируют или самим придётся пробиваться?

– Приказов на этот счёт пока не поступало, – ответил командир. – А значит – стоим на месте.

Часть зашевелилась. Всем солдатам выдали оружие, гранаты. Отменили отпуска. Семьи военнослужащих, проживающие в городе, были экстренно эвакуированы на территорию части и размещены в казармах. Вовка помнит, как тихонько плакали матери, прятали свои слёзы, чтобы не показывать мужьям, у которых нынче другие заботы. Для детей это всё было какая-то игра. Было даже интересно и весело.

По улочкам военного городка солдаты ходили чуть ли не целыми отделениями. В сторону жилых кварталов, ставших вдруг враждебными и чужими, развернулись пулемёты.

Через пару часов в кабинет командира постучался его заместитель, майор Н.

– Товарищ командир, есть ещё одна проблема, – капитан положил на стол командиру список. – Рядовые Кахадзе и Бурошвили, сержанты Кравчук, Ясюкайтис и старший сержант Акопян. И так далее. Всего двадцать четыре человека. Кем их теперь считать?

– Вот, блин! – командир в сердцах стукнул по столу кулаком. – До особого распоряжения считать всех вышеперечисленных русскими солдатами!

Поздним вечером к стенам воинской части подъехали две тонированные шестёрки, из которых вышло почти полтора десятка местных жителей.

«Началось», – подумал Вовкин отец.

– Оккупанты! – крикнул один из гостей. – Оккупанты, убирайтесь!

Часть ответила молчанием. Местные прошлись насчёт их матерей, насчёт того, что сделают с жёнами, если военные немедленно не сдадут оружие.

– Эй, русские, убирайтесь!

– Пошли на х…! – не выдержал осетин Закурдаев.

– Закурдаев, молчать! – грозным шёпотом рявкнул старший лейтенант Кузнецов. – Отставить поддаваться на провокации!

– Есть отставить поддаваться на провокации, – ответил рядовой.

И не поддавались больше. Даже горячие «русские» с Кавказа.

– Ты спросишь меня, о чём я думал тогда? – спрашивает Вовка. – Не поверишь, я думал об упаковке новеньких фломастеров, которые я на пару дней одолжил однокласснику. Порисовать. Беспокоился, чтобы он не потерял мой любимый, фиолетовый. Кстати, этих фломастеров я так и не увидел. Отец больше не пустил меня в школу, а одноклассник, само собой, не принёс.

Две недели часть сидела, вооружённая до зубов, целясь из автоматов в ставший вдруг враждебным город. Местные веселились, праздновали, ходили вокруг части с национальными флагами. Кричали оскорбления в сторону забора. Но оттуда на них смотрели свирепые кавказские, азиатские и славянские лица, подкреплённые дулами автоматов, поэтому, к счастью, дальше криков и оскорблений дело не дошло.

А однажды вечером отец переоделся в гражданскую одежду, собрал чемоданы и повёл семью на вокзал, чтобы отправить Вовку с матерью к бабушке, в Воронеж. С ними вышли из части три солдата и прапорщик Бриедис, тоже в гражданской одежде.

– Перед выходом из части мама серьёзно посмотрела мне в глаза и сказала: «Ни в коем случае не заговаривай со мной по-русски. Лучше молчи». И я молчал всю дорогу до вокзала. Мы уехали, а отец остался. На перроне он так крепко обнял нас с матерью, что мне стало больно. Но я молчал. Это было, как в кино про войну. Только в кино уезжали мужчины, а женщины и дети оставались их ждать.

Они ещё один раз вернулись. Почти через полтора года, когда большие начальники договорились о механизме вывода войск с территории новоиспечённых независимых государств. Мать не хотела брать Вовку с собой, но он давно не видел отца, поэтому умолял, пока она ни согласилась.

– Я помню, как на вокзале стояли несколько составов с вооружённой охраной. Вокруг шныряли местные, пытаясь что-то стащить. Не хватало составов, вагонов, брезента, людей. И военные оставляли нажитое барахло, чтобы затащить в вагон ещё пару двигателей от БТРа. Ещё думали, что кому-то это понадобится, кто-то оценит. Да и не могли по-другому. Я сейчас читаю в Интернете: мол, не так всё было, – говорил мне Вовка, а нынче Владимир Николаевич, майор медицинской службы. – Мол, уходили неспешно, затянули процесс вывода на два-три года. Не буду спорить. Детское восприятие отличается особенностями, а спустя столько лет какие-то детали стираются из памяти и на смену им приходят другие. Но мне почему-то вспоминается суета, беготня на грани паники. И то, как на прощание прапорщик Иванов выбил в казарме половину стёкол.

Традиции

В каждой воинской части есть свои традиции. Они делятся на официальные и неофициальные. Официальные связаны с какими-нибудь важными событиями. Например, выводом личного состава части из Афганистана или, если часть совсем уж древняя, участием её в каком-нибудь событии Второй мировой.

Праздники официальной традиции скучны и однообразны. Громкий парад личного состава. Концерт самодеятельности в Доме офицеров. И пьянка, само собой, под личиной банкета.

Неофициальные традиции породил сам народ в сапогах. За сто дней до приказа дембеля перестают есть масло и отдают его «духам». Игра в «дембельский поезд», когда одни молодые раскачивают койку «деда», другие монотонно повторяют «чух-чух-чух», а третьи периодически пробегают мимо, типа проносятся за окном поезда станции и пешеходы. Ну, «ДМБ» все смотрели, представляете. «Сушат крокодила» – это когда «дух» висит, упираясь руками и ногами в дужки кровати. «Сдают вождение» – когда «духи» бегают вокруг «деда», телом и голосом изображая различные транспортные средства. Да и чего только не придумывает скучающий мозг «дедушек»!

Командира нашей части, полковника Миронова, эти традиции бесили неимоверно. Даже самые безобидные, типа создания дембельских альбомов. Не раз командир устраивал среди дембелей шмон и с яростью отдирал от «выпускной» формы всякие украшалки, типа лишних шевронов и аксельбантов.

– Вы же бойцы, защитники Родины, а не клоуны, мать вашу! – орал командир. – Да как вам не стыдно в таком виде показываться гражданским?

И в откормленные морды дембелей летела тесьма, значки, фуражки и сапоги. Грозен был командир. Боялись его, терпели многое.

В пятидесяти метрах от штаба стояла баня. А что должен сделать боец после того, как последний раз помоется он в казённой бане? Правильно – с воплями бросить мочалку в небо, и лучше всего, если мочалка эта повиснет на ветвях ближайшего дерева. Каждые полгода прапорщики и сержанты с матами лезли на раскидистую ольху возле бани и снимали полсотни застрявших в ветвях мочалок. Одна, особенно подлая, повисла на самом краешке ломкой высокой ветки и провисела там почти два года, пока не сгнила или не утащила её в своё гнездо предприимчивая ворона.

Как бесился командир! Стоянка автомобилей, на которых военные приезжали в часть из города, располагалась как раз за баней. И каждый раз вечером и утром подполковник был вынужден лицезреть висящие на ветвях мочалки.

За месяц до последней помывки сержанты начинали проводить подготовку:

– Бойцы! Если после бани пятого числа какая-нибудь сволочь бросит мочалку на дерево и станет орать – будете у меня всю ночь бегать по стадиону.

Угрозы не помогали. Не срабатывал авторитет сержантов и командиров рот. Мочалки неизменно висели на ольхе, и от этого она напоминала какое-то экзотическое дерево. Ведь есть же пробковое, хлебное, почему не быть мочалочному дереву?

Однажды командир не выдержал. И решил сам проконтролировать процесс. Перед последней баней выстроил на плацу личный состав и грозно заявил:

– В целях борьбы с неофициальными традициями и неуставными отношениями приказываю мочалки на дерево не бросать, после бани нецензурно не выражаться. Понятно?!

– Понятно, – угрюмо ответили солдаты.

– Не слышу?!

– Понятно! – уже привычным рявканьем отозвалось подразделение.

– За проведением последней помывки буду следить лично.

И не соврал. Выходят солдаты из бани, а командир стоит под ольхой со всем своим штабом, курит и грозно на бойцов смотрит. Подразделение построилось. Все молчат.

– Рота, напра-а-а-во!

Солдаты поворачиваются, проходят мимо ольхи. И тут один не выдерживает.

– А хрен с ним, с этим стадионом. Пацаны, дембель, бля!!!

И в воздух летит первая мочалка.

Подполковник вздрагивает, принимает грозный вид, но все солдаты уже переглянулись, радостно заорали. И усеяли несчастную ольху, а с ней и командира мочалками.

Традицию не искоренить.

Неудачный день соседа

Один мой товарищ очень не хотел служить в армии. Вы скажете: никто не хочет, чего тут необычного? Дело в том, что к моменту осознания, что он не хочет служить в армии, мой товарищ уже дослужился до капитана медицинской службы и занимал немаленькую должность.

И тут на каком-то застолье с друзьями и родственниками этот капитан знакомится с главным врачом одной частной клиники. И тот по секрету сообщает ему, что через месяц готовится открывать в своей клинике хирургическое отделение. И Володю разрекламировали ему как хорошего специалиста и ответственного работника. Главврач, прихлёбывая коньяк, рисовал перед капитаном радужные перспективы: отдельный кабинет, вежливых дорогостоящих пациентов, симпатичных медсестёр, новейшее оборудование. И зарплату. Такую зарплату, от которой у честного медика затряслись руки.

Володя сидел и грустнел на глазах.

– Что тебя не устраивает? – спросил главврач. – Маленькая зарплата? Так потом клиентов станет побольше, прибавлю ещё.

– Да кто ж меня из армии отпустит-то? – уронил скупую слезу капитан.

– Армия – это хорошо. Но жизнь надо устраивать, – мудро сказал главврач и согласился подождать Володю пару месяцев.

Капитан кинулся к командиру.

– Товарищ полковник, так сложились обстоятельства, что мне необходимо досрочно покинуть доблестные ряды Вооружённых Сил.

Командир посмотрел на медика, как на сумасшедшего.

– Капитан, ты что, на солнце перегрелся? У тебя контракт.

– Ну товарищ полковник, – заныл Володя. – Ну тут такая возможность.

– Иди служи, – с нажимом сказал командир. – И нечего тут.

А чтобы морально поддержать мятежную душу молодого офицера, назначил ему пару наказаний.

Володя приуныл. Служба, совсем недавно сносная и относительно интересная, показалась ему скучной и бесперспективной. Череда солдат-пациентов с одинаковыми потёртостями от кирзовых сапог, вросшими ногтями, подкожными абсцессами. Короче, полное болото для хирурга. Обстановку подогревал и главный врач клиники, который чуть ли не ежедневно звонил Володе и рассказывал, как на собеседование на вакансию хирурга ломятся всё новые и новые кандидаты.

Володя решил зайти с другой стороны. Написал жалобное прошение в Министерство обороны. Мол, жить негде, зарплаты не хватает. Отпустите. Из Министерства мигом примчался грозный подполковник и натянул Володю так, что тот почти на неделю забыл о своих планах. Его клеймили на каждом офицерском собрании. Мол, предатель, беглец и всё такое.

Родина не отпускала.

С горя Володя пошёл к знакомому начальнику медицинского пункта – многоопытному старшему прапорщику. Прапорщик в войсках провёл полжизни, поэтому знал все лазейки и выходы.

– А ты напейся, – посоветовал прапор. – И морду кому-нибудь набей. Только несильно, чтоб без тяжких телесных. Тот настучит на тебя, куда следует – по нашим законам впаяют тебе пятнадцать суток или условное. Тебя твой главврач с условным возьмёт?

– Не знаю, – растерялся Володя.

– А ты уточни! Я думаю, что возьмёт. А вот в рядах наших Вооружённых Сил такого капитана, который опорочил честь и совесть армии, точно терпеть не будут. Вышибут, как из пушки.

– Страшно как-то.

– Ты на гражданку хочешь? – душевным шёпотом спросил прапор.

– Хочу, – кивнул головой капитан.

– Тогда ищи, кого будешь бить. Только не вздумай меня выбрать. Мигом в нос получишь, – и прапор погрозил офицеру увесистым кулачищем.

Володя сел думать. И оказалось, что и нет у него врагов, которым под пьяную руку хочется врезать. Разве что командир и полковник из министерства. Но этих опасно. Могут что-нибудь похлеще пятнадцати суток впаять. Вот зампотылу в прошлом году вместо служебной квартиры выделил комнатёнку в общежитии камвольного комбината. Может, ему врезать? Так он половину молодых специалистов туда засовывает. У него с комендантшей общежития целый бизнес.

Бухгалтерша, паразитка, каждый месяц затягивает с выдачей финансов. На неделю, а то и на больше. Поговаривают, что прокручивает за это время деньги по каким-то своим серым схемам. Но бухгалтерша – женщина. Не будет же офицер бить женщину! Даже за деньги.

И тут, словно в ответ на Володины мысли, за стеной взвизгнул перфоратор. И доктора осенило. Сосед!